— Исполать вам, хозяева, — сказал их старший. — Чего гостей не встречаете?

— Дык… Темно ужо, не ждём никого, — сказал в ответ почтовый служащий.

— А мы к вам спешили, по темноте добирались, — сказал нежданный гость. — Поужинать-то осталось чего?

— Щи, — сказала кухарка.

— Хоть уд полощи, — тихо проворчал один из гостей.

Остальные заржали. Я почувствовал, как начинает нарастать напряжение, неприятное, скверное. Эта пятёрка явилась сюда неспроста. Я на всякий случай поправил кистень в рукаве и подвинул саблю поближе. На станции до их появления я был единственным гостем.

— Проходите, гости дорогие, рассаживайтесь, уж накормим вас, чем Бог послал, — спешно забормотала кухарка, пытаясь разрядить обстановку.

Я сделал вид, что всецело поглощён ужином, но всё равно чувствовал на себе пристальные взгляды то одного, то другого визитёра. Поганое дурное предчувствие звенело тоненьким колокольчиком всякий раз, когда кто-то из них обращал на меня внимание.

Что-то мне подсказывало, что это по мою душу. Преследовали от самых Великих Лук, не иначе. Вот только я с тремя конями двигался быстрее, а им приходилось останавливаться на отдых, и поэтому я добрался до этой станции раньше.

Но нападать первым нельзя. В конце концов, я мог и ошибаться на их счёт, так что придётся ждать первого шага с их стороны.

Все пятеро уселись за стол, кухарка быстренько выставила на стол щи, хлеб. Ложки у всех имелись свои, и мужчины принялись за еду, изредка поглядывая на меня. Я поднялся, вернул посуду хозяевам.

— Сейчас вернусь, — сказал я кухарке.

Я накинул сверху меховой налатник, нахлобучил на голову шапку, пригнулся, выходя через низкую дверь.

На улицу опустилась тьма, только звёзды, густо рассеянные по небосклону, сверкали в вышине, заставляя свежевыпавший снежок искриться. Это было даже красиво, если бы у меня было время любоваться красотами.

Лошадей своих эта великолепная пятёрка тоже завела в конюшню, значит, ночевать будут здесь же. А вот мне спать в компании пятерых незнакомых головорезов было как-то неуютно. Я сходил до ветру, подышал немного свежим воздухом. Ночь выдалась довольно тёплой, и я решил спать не в избе, а на сеновале. В налатнике и шапке должно быть нормально.

Я зашёл в избу, мельком глянув на ужинающих гостей, забрал свои вещи, шепнул хозяйке, что пойду спать на сеновал. Возражений не встретил.

Сеновал здесь находился над хлевом, на втором этаже, и я забрался туда по узенькой приставной лестнице, которую поднял за собой. Одуряюще пахло разнотравьем, из хлева поднималось тепло, не настолько, чтобы спать раздетым, но достаточно, чтобы не замёрзнуть ночью, так что я зарылся в стожок сена и устроился поудобнее, положив саблю рядом с собой. Вряд ли, конечно, ко мне кто-то полезет ночью, но предосторожность лишней не бывает. Особенно если знать, что моей смерти хотят влиятельные люди.

Спал я беспокойно и чутко, просыпаясь на каждый шорох, но в целом ночь прошла спокойно, и с рассветом я спустился на двор. Медлить было нельзя, однако я не устоял перед соблазном горячего завтрака, а пока я завтракал, вся пятёрка, уплатив за еду и ночлег, уехала прочь.

Стало даже как-то спокойнее. Я оседлал отдохнувшую за ночь кобылу, привязал к седлу поводья заводных лошадей, расплатился с хозяевами и снова помчался на восток, к Можайску, где вынужденно остановилась царская чета.

В этих местах дорога была широкой и наезженной, тракт шёл до самой Москвы, и по нему регулярно гоняли и посыльные, и бродили паломники, и ездили местные крестьяне. А ещё он был сравнительно безопасным, потому что татары сюда не добирались, только если во время особо крупных набегов, а лесные разбойники не рисковали зря, потому что и великолукский, и торопецкий, и ржевский воеводы регулярно отправляли сюда конные патрули, вынуждая татей держаться подальше от тракта и выбирать другие кормушки.

Но едва лишь почтовая станция скрылась из виду, как меня снова посетило неприятное предчувствие, тот самый колокольчик. Я даже перешёл с рыси на быстрый шаг, и не зря. Дорогу мне заступили пятеро вчерашних постояльцев, с дубинками и топорами наготове. Поджидали на тракте, не иначе.

И место для засады выбрали удачное. С одной стороны крутой склон, с другой — заросли кленовых кустов.

— Стоять! — рыкнул их старший. — Сотник Злобин?

— Прочь с дороги! — приказал я, резко натягивая поводья.

— Привет тебе. От князя, — осклабился он.

И все пятеро кинулись в атаку.

Я не успел даже выхватить саблю. Только кистень вытряхнул из рукава, да резко дёрнул поводья, разворачивая лошадь, которая встала на дыбы, едва не вытряхнув меня из седла. Будь у них самострелы или хотя бы рогатины, меня бы ссадили с лошади в мгновение ока, но эти мерзавцы были вооружены плотницкими топорами и дубинками. И они кинулись все разом, достаточно профессионально и ловко, даже не мешая друг другу.

Наотмашь ударил кистенём, получил в ответ дубинкой в колено, Гюльчатай двинула копытом мужика, пытавшегося схватить её под уздцы.

— Аркань его! Живьём брать приказано! — крикнул один из них.

Взметнулся в воздух аркан. Похоже, удельный князь решил сперва позабавиться, а уже потом избавляться от меня. Взять живьём, в плен. Интересно, как они собирались это провернуть, когда меня окружала сотня стрельцов. Такое возможно, только если подкупить стражу, да и то с огромным риском.

Я гарцевал на лошади, размахивая кистенём, и аркан пролетел мимо, однако же и кистень мне пришлось выронить, чтобы в тот же момент схватиться за саблю. Нет, второй раз я на аркан не попадусь, хватило мне и один раз побывать в гостях у татар.

Моё поспешное отбытие из Великих Лук явно нарушило им все планы. Не удивлюсь, если в сотне имеется их сообщник, просто подкупленный или вовсе из людей Старицкого. Как-то ведь они узнали, что я поехал прочь из города, и по какой дороге.

Я наконец изловчился пластануть одного из них саблей, защищённое одним только полушубком тело не смогло противостоять быстрому и резкому удару. Кровь хлынула широким фонтаном, особенно яркая на свежем снегу. Минус один ублюдок.

Отбивался я рьяно, яростно, махал саблей так, как не делал этого ни на одной из своих тренировок. Сумел ранить ещё двоих, но это были только царапины, не мешающие вести бой. Сам пару раз получил по ногам дубинкой, Гюльчатай тоже прилетело по крупу, как бы я не уворачивался. Но разорвать контакт у меня получилось, и я отъехал на несколько шагов назад, пока тати, тяжело дыша, зализывали раны.

— Всё равно не уйдёшь, — прошипел их главный. — Из-под земли достанем.

Мне стало окончательно ясно, эта засада — чистейшая импровизация с их стороны. Изначальный план, очевидно, состоял вообще в другом. Например, выкрасть меня уже после выхода из Пскова. Сгинул на войне, да и всё.

— Вы из-под земли уже не выберетесь, — желчно произнёс я. — Да и не стану я вас хоронить. Не заслужили.

Внутри клокотала ярость, саблю я держал железной хваткой. Напротив меня осталось четверо, и против одного это, пожалуй, многовато, но я был дворянином, воином, сотником, а они — обыкновенными татями, крестьянами, взявшими в руки дубины и топоры. И я уже видел, что уверенности в победе у них изрядно поубавилось.

— Гойда! — рявкнул я, пришпоривая кобылу.

Уставшая, но верная Гюльчатай послушно сорвалась с места, я вскинул саблю, рубанул с оттяжкой одного, другого. Первому снёс полчерепа, другой вскинул дубинку, защищаясь, и лишился сразу всех пальцев, когда клинок проскользнул вдоль дубины. Третий благоразумно бросился в кусты, а четвёртый попытался кинуть в меня топор, оставаясь безоружным, но промахнулся. Я вовремя прижался к лошадиной гриве, и топор пролетел сверху. Этого метателя я полоснул поперёк груди, а потом взялся за лук, чтобы пристрелить последнего, который ломился через заросли, но бандит ушёл раньше, чем я оказался готов к выстрелу.

Сердце бешено колотилось, я выпрыгнул из седла, свирепым взглядом уставился на единственного выжившего, который зачем-то пытался отыскать в снегу обрубки своих пальцев.