— Куда же она нам? — удивился староста.

— Куда хотите, — сказал я. — Нам же телега нужна. За телегу серебром плачу.

У старосты тут же загорелись глаза, серебро обычные крестьяне видели нечасто, всё больше обходясь примитивным бартером. А уж за телегу, которую рукастый плотник на пару с кузнецом могут смастерить за пару дней, и вовсе — нонсенс.

— Телега? Будет вам телега, — закивал староста, нервно разминая шапку в широкой ладони. — Спешите вы, али нет? Может, ещё чего требуется?

Звон серебра, похоже, застил ему взор, заставив позабыть обо всём остальном.

Мы с дядькой переглянулись. Кажется, ничего.

— Старуху заберите, а больше ничего не нужно, — сказал я. — Мы в деревню заходить не будем. Вон там, за околицей подождём.

Староста кивнул, натянул шапку, потянул старуху за рукав. Та послушно засеменила следом, а мы с дядькой отошли на указанное место, за окраину деревни.

— А чего ты так, Никит Степаныч? — спросил вдруг Леонтий, скидывая шапку на затылок и почёсывая лоб. — Кваску бы хоть испили. А то, глядишь, и в баньке попариться удалось бы.

— Вот ты, дядька, умный иногда, а иногда такую глупость сморозишь, хоть падай, — тихо вздохнул я. — Нас двое всего. На такую кучу добра. А ну перемкнёт чего в голове у деревенских? Прикопают за овином, и поминай, как звали.

— Да брось, — махнул дядька рукой. — Свои же, русские люди. Да и подымет разве смерд на боярина руку? Да и что мы, мужиков деревенских не одолеем? Даже саблями плашмя, по заднице, чтоб неповадно было.

— Одолеем, — кивнул я. — Посечём кого-то даже. А всей гурьбой навалятся с косами да вилами, и всё, хана.

— И то верно, — вздохнул Леонтий. — А в бане и вовсе, хоть голыми руками бери.

— Покажи лучше, что в мешке у тебя, — попросил я.

В мешке оказалась церковная утварь вперемешку с драгоценностями и деньгами. Золото, серебро, каменья. Не слишком много, но достаточно, чтобы безбедно жить пару лет. Или снарядить себе целый отряд боевых холопов, например. Грабила эта банда, похоже, уже давно, успела неплохо подкопить жирок. Вытряхивать и пересчитывать я не стал, просто заглянул и покопался внутри. Кольца и серьги кое-где ещё со следами застарелой крови, монеты самого разного калибра, от настоящих иоахимсталеров до обыкновенных чешуек.

— Да на такое не то что деревенские, иной воевода польстится, — сказал я.

— Прав ты, прав, Никит Степаныч, не подумал я что-то, — сказал дядька.

Мешок с бандитской казной убрали подальше, ладно хоть места он занимал не так много.

Деревенские, однако, с телегой не торопились. Оно и понятно, заявились мы посреди белого дня, когда все крестьяне заняты работой. В такую пору каждый день на счету. И всё-таки после получаса томительного ожидания телегу к нам прикатили. Двое тянули за оглобли, ещё двое толкали сзади. Староста ковылял позади, льстиво улыбаясь.

— Вот, боярин, телега вам ладная, новая почти, о прошлом годе собрана, — начал нахваливать староста. — И денег-то прошу всего-ничего! Пятьдесят копеек!

Я нахмурился, дядька выпучил глаза.

— Ты, грабитель! Кабы ты телегу с лошадью привёл, так мы, может, ещё и подумали бы! — выпалил дядька.

— А про лошадь уговора не было! — не понял претензии староста.

— Какие пятьдесят копеек? Десять вашей телеге красная цена! — прорычал дядька. — Оглобли кривые, колёса скрипят, за версту слыхать!

— Дёготь берёзовый отдельно купите, смажете, — заявил староста.

— Ты, мошенник! — выпалил дядька.

— Леонтий, погоди, — попросил я.

Телега и впрямь была в удручающем состоянии, но нам выбирать всё равно не из чего. А вот цену сбить можно. Скорее всего, на то и был расчёт продавцов, которые стояли рядышком и хмуро глядели на нас и наши тюки.

— Уважаемый… Пятьдесят копеек я бы и за две такие телеги не отдал, — сказал я. — Али вы оскорбить меня хотите такой ценой? Мы ведь, между прочим, землю вашу от татей избавили, кровь проливали.

— Сорок копеек, и по рукам, — предложил староста, но я видел, что он готов торговаться дальше. — Ну или шагайте пешком хоть до Вельмино, хоть до Тулы, хоть в Чердынь. Всё одно вам задёшево никто телегу не продаст. Чай, не зима.

Понятно. Пользуются, значит, нашим безвыходным положением. Любой бы воспользовался.

— Никит Степаныч, дозволь… — произнёс Леонтий.

— Погоди ты, — буркнул я. — Уважаемый! За сорок копеек я на любом торге добрую лошадь себе возьму, а то и со сбруей вместе!

— Так иди и бери, — проворчал один из крестьян.

— Ты как с боярином разговариваешь, смерд⁈ — вскинулся я, хватаясь за рукоять сабли.

Мне было противно корчить из себя родовитого хозяина жизни, но я знал твёрдо, такое спускать нельзя. На шею сядут и ножки свесят.

Крестьяне перепугались, начали жаться друг к другу теснее. Сработало, значит.

— Не серчай, боярин, — попросил староста. — Но дешевле, чем за двадцать пять, не отдадим.

Я молча кивнул. Меня эта цена устраивала, Леонтий, видно, порывался добавить что-то ещё, но я не позволил ему говорить. Начал развязывать мошну и отсчитывать копейки, стараясь не светить их общее количество. Не на Красной площади торгуем, всё-таки.

Да и тати, лихие люди… Все они имели своих знакомых в деревнях и сёлах, и я ничуть не удивился, когда староста узнал старуху. И не удивлюсь, если этот же староста напоёт каким-нибудь весёлым ребятам с кистенями за пазухой о том, что двое олухов едут в Тулу с целым обозом разномастного добра.

— Ровно двадцать пять, можешь пересчитать, — я ссыпал серебро в протянутую ладонь старосты.

— Верю, боярин! — радостно воскликнул тот. — Ну, ступайте с Богом!

Мы дождались, когда все пятеро вернутся в деревню, и только после этого принялись грузить телегу и запрягать в неё мерина. Путь, похоже, предстоял долгий.

Удивительно, но до Москвы мы ехали без приключений. Тулу проехали стороной, обогнули Каширу, миновали Подол, в котором я не без труда узнал будущий Подольск. Места становились всё многолюднее, всё чаще встречались попутчики и иные прохожие. Вскоре на горизонте засияли маковки городских церквей, и я понял, вот она — Москва.

Само собой, это была не та Москва, что помнил я. Никаких пробок на МКАДе, удушливого смога в воздухе, никаких смуглых лиц в метро. Никаких тебе хипстерских кофеен, арт-пространств, бизнес-центров, подземных парковок и тому подобного. По сути, нынешняя Москва тоже была всего лишь огромной деревней.

Деревянные избы, огороды, колодцы, скот, и вместе с тем — боярские подворья, княжеские терема, каменные церкви, высокие стены и настоящий небоскрёб по нынешним временам — Иван Великий, громадная колокольня.

Впрочем, в сам город въезжать мы не стали, и по совету дядьки остановились в посаде, в одном из постоялых дворов. Время близилось к вечеру, а на торг, чтобы распродать нашу добычу, следует приезжать с утра.

Цены в постоялом дворе меня неприятно удивили, но это Москва, понимать надо. В другом месте наверняка ничуть не лучше. На этом дворе останавливались заезжие купцы, и для нас тоже нашлось местечко, так что мы загнали телегу на подворье, бросили поводья мальчишке-конюху и направились внутрь двухэтажного, или как тут говорили «в два жилья», постоялого двора.

Для меня нашлась отдельная светелка, Леонтию досталось место в людской, но прежде мы с ним уселись за стол в общем зале, а молодой служка поставил перед нами блюдо с жареным гусем, крынку с пивом и две большие деревянные кружки.

Наши голоса тонули в общем гомоне, народа здесь было изрядно, от простых смердов, прибывших в Москву по делам, до богатых купцов и знатных людей. Место проезжее, хорошее, аккурат рядом с трактом.

— В Москве задержимся немного, — сказал я дядьке, который вовсю молотил челюстями, уничтожая свою порцию гуся.

— Есть тут на что глянуть, ага, — кивнул он. — И не токмо глянуть. Пятница сегодня как раз. Завтра на торг, а послезавтра и в храм можно, к причастию подойти.