Понемногу и все остальные назначения утрясались. До драки так и не дошло.

Князь Курбский утвердил сбор в Пскове, откуда должна была выдвинуться рать к Юрьеву на подмогу, но осенняя распутица практически не оставляла шансов добраться туда раньше зимы. Обозы просто не пройдут по русским дорогам. Нужно ждать ледостава и двигаться по рекам, на санях.

На Руси вообще с дорогами было туго, испокон веков. Дорог нет, одни направления, а уж в зачуханную Ливонию, в которую ездить никто не ездил, и подавно. Торговля вся по рекам, а в Прибалтику из исконно русских земель ни одна река не течёт. Разве что Великая, что в Пскове, течёт через Псковское и Чудское озёра к Балтийскому морю, но до Пскова ещё тоже надо добраться.

Причём добраться самостоятельно, и срок князь Курбский поставил к Рождеству, то есть, к середине зимы. Блицкриг? Нет, не слышали. Шестьдесят сотен воинов, из которых только в лучшем случае половина — конные, продвигаться стремительно не могут. Плюс ещё артиллерия, плюс обоз с фуражом и провизией, вот и выходит, что сбор у Пскова к зиме — вполне реальный срок, хотя один всадник на перекладных домчится от Москвы за неделю.

Вот и моя сотня начала готовиться к отбытию, и взмыленный Фома носился по слободе с утра до ночи, заведуя всем хозяйством. Я же спешно доделывал все московские дела, понимая при этом, что не успею сделать всё.

В первую очередь, торчал на Пушечном дворе.

Государева грамота подействовала как золотой ключ, открывающий все двери, и я, к неудовольствию мастера Ганусова, проводил большую часть дня среди литейщиков, наблюдая за процессом изготовления первого в истории единорога.

Конструктивно он не слишком сильно отличался от тех пушек, что уже отливались мастером Ганусовым, просто чуть усложнилась форма, но Кашпир Довмонтович всё равно ворчал и злился. Настолько ему не понравилось моё вмешательство в процесс, что он фактически самоустранился от изготовления пушки, и всем руководили его подмастерья. В первую очередь, Богдан, и его дружок, знаменитый в будущем Андрей Чохов, который пока тоже был сопливым подмастерьем.

Мне повезло, форму под единорога не пришлось готовить с ноля, по калибру подошла одна из уже существующих, как раз на половину пуда. После небольшой доработки, естественно. Деревянный сердечник просто обтесали топором, шутя, что стрелять пушка тоже будет кольями, а затем принялись обматывать жгутом и обмазывать глиной.

Я просил, чтобы пушку отлили без украшений и орнаментов, но литейщики воспротивились, едва не разругавшись со мной в пух и прах. На цапфы и скобы я ещё был согласен, вещи утилитарные и полезные, но морды зверей, птицы и всадники мне казались совершенно лишними. Однако литейщики всё равно добавили и их.

Поприсутствовать при, собственно, отливке орудия мне всё-таки не удалось. Форма сохла слишком долго, парни хотели сделать всё как надо, максимально качественно, и поэтому перестраховывались, оттягивая сам момент отливки.

Меня они, однако, заверили, что всё будет в порядке, пройдёт как по маслу, и я оставил им самые подробные указания. Каким должен быть лёгкий полевой лафет, где располагать зарядный ящик, и так далее. Короче говоря, это должна была быть пушка наполеоновской эпохи, а не здешние тюфяки, и мастера клятвенно мне обещали, что исполнят всё в точности.

Если у них и впрямь получится, это будет самый лучший подарок. С такими пушками можно будет бить любого врага, хоть ливонцев, хоть немцев, хоть французов. Отлить тоже обещались к зиме, но не к Рождеству, а к началу Рождественского поста. Я в любом случае в это время буду уже далеко от Москвы.

Столицу мы покинули с первым снегом. Сотня стрельцов вышла пешим порядком, навьючив на себя пищали, бердыши и сабли, колонной по три. Шагали в ногу, отработав этот момент до автоматизма, позади тащился обоз со всем прочим необходимым барахлом. Удалось вместить всё на десять телег, практически налегке, и я считал это невероятной удачей, потому что у иных воевод обозы могли растянуться на несколько километров.

И я не удержался от того, чтобы не научить своих стрельцов строевой песне. Пели, разумеется, «Марусю», которая молчит и слёзы льёт, и горожане оборачивались на строй шагающих стрельцов и долго глядели вслед такой диковинке.

На войну все уходили с полной уверенностью в скором разгроме противника, точно как в прошлый раз, когда Ливония сдалась почти без боя, и лишь запрошенное перемирие спасло её от разгрома. И только я знал, что эта война может затянуться на долгие годы. Если всё пойдёт, как в прежней истории. Я ещё не успел настолько сильно повлиять на её ход.

Следующие дни и недели проходили под флагом удивительного однообразия. Я трясся в седле, стрельцы шагали по дороге, обозы тащились позади. В день удавалось проходить едва ли двадцать вёрст, от одного яма до другого, и если бы этой дорогой двигалась вся армия, мы проходили бы ещё меньше, но князь Курбский благоразумно назначил сбор в Пскове, и из Москвы все добирались в разное время и разными дорогами.

Ладно хоть передвигаться можно было по-человечески, днём, не скрываясь от вражеской авиации и не опасаясь внезапного прилёта по колонне. Даже походное охранение не выставляли, мы шли по своей территории, по русской земле.

Хотя уже сейчас не обошлось без жертв. Один из стрельцов натёр ноги плохо повязанными обмотками, из-за чего угодил в обозники под всеобщие насмешки, другой сожрал что-то не то и каждый полчаса бегал в придорожные кусты, после чего бегом догонял колонну, третий вообще на третий день путешествия понял, что мы идём воевать, и начал активно косить, прикидываясь больным. Тоже отправился в обоз.

Я был бы рад везти вообще всех на телегах, но лошадь, к сожалению, это не КАМАЗ и даже не полуторка, грузоподъёмность её сильно ограничена. Поэтому мои стрельцы шли пешком на запад, толкая Землю сапогами. Мы отправились через Великие Луки, хотя можно было повернуть на север и пройти близ Новгорода, так путь вышел бы короче, но я не рискнул появляться вблизи от Старицы и Старицкого княжества. Даже с войском.

Одним из косарей вполне ожидаемо оказался наш кузнец Ефимка, даже при том, что он всю дорогу ехал на телеге с походной кузницей. Но я рассудил, что пусть лучше косит, чем косячит, и предоставил его воспитание его десятнику.

До Великих Лук мы добрались уже по первому снегу, и величественные деревянные стены показались одновременно со сверкающими золотом куполами здешних церквей. Здесь я решил устроить день отдыха после долгого марша. В Псков мы всё равно успевали, и по расчётам придём сильно заранее. Тем лучше для нас, можно будет выбрать самые лучшие и удобные квартиры, а вот опоздавшим придётся ютиться либо за городом, либо на конюшнях и сеновалах, либо вообще в чистом поле.

Ещё и день, когда мы подошли к Лукам, оказался субботой. Сам Бог велел остановиться и провести воскресенье в городе. Сходить в церковь, причаститься и всё остальное, ко мне даже несколько раз подходили стрельцы из числа самых набожных, чтобы попросить о такой мелочи. А раз мы в армии, то и в церковь пойдём строем, все вместе.

Расположились мы на большом постоялом дворе, причём уместились все. В тесноте, но уместились, по осени торговля замерла и двор пустовал, что и позволило нам воспользоваться его гостеприимством.

Десятникам поручено было следить за своими людьми в оба глаза, солдаты на марше это дело такое, немного опасное для окружающих. Фома отправился на торг пополнять припасы, запас которых испарился за время перехода, ну а я отдыхал на постоялом дворе, вместе с дядькой обжираясь жареным гусем. Пост или нет, не знаю, но путники от поста освобождались, а каши и кулеша я ещё наемся в Ливонии.

Ночевал я, разумеется, в отдельной светлице. Не самой просторной и богатой, но всё равно мой статус сотника обязывал меня платить за отдельную комнату, хотя я без проблем переночевал бы вместе с остальными. Но нельзя, урон чести.