Он уже и без меня изрядно набрался, а моё вино и вовсе должно было сшибить его с ног, но он пока держался. На грани.

— А вот ещё хотел спросить… Ртутью и правда лечат? Мне вот один аптекарь говорил, что это яд, — сказал я, разливая остатки вина из кувшина.

— Всё есть яд и всё есть лекарство, как говаривал Парацельсиус, — пожал плечами доктор. — И вино тоже яд. Но оно же и лекарство от наших горестей!

— Мудро сказано, — хмыкнул я.

Мы выпили снова, вернее, Стендиш выпил, а я вновь только смочил губы. Его взгляд рассеянно блуждал по сторонам, мимику он не контролировал, постоянно ухмыляясь и облизываясь. Ральф Стендиш был пьян в стельку. Настоящее чудо, что он вообще вспоминал русские слова. Коверкал до неузнаваемости, запинался, но говорить всё ещё мог.

— А царя с царицей ты тоже ртутью потчуешь? — тихо спросил я, наклонившись к доктору.

Доктор задумался. Его молчание затянулось, я даже подумал было, что он не ответит, но он вдруг закивал.

— Да, да… А как же! — произнёс он.

Твою мать. Ну, всё как я и предполагал. И что самое неприятное, делает он это абсолютно без злого умысла. Из благих намерений, которыми вымощено известно что.

Признайся он сейчас в преступлении, в попытке отравить царскую семью, я лично убил бы его, без всяких сожалений. Но доктор Стендиш представлял собой просто энергичного дурака. Такие, как он, погубили гораздо больше народу, чем ядерная бомба.

И я не знал, что делать. Отпустить его с миром — и он продолжит кормить своих высокопоставленных пациентов ядами в попытке излечить от несуществующих болезней. Договориться с ним не получится, да и нашу беседу он не запомнит, скорее всего, весь сегодняшний вечер целиком выпадет у него из памяти. Убить — взять грех на душу, да и если эта история когда-нибудь всплывёт, Иоанну это точно не понравится.

Стендиш опустил голову на сложенные руки и захрапел, бормоча что-то на родной английской мове. Может, отправить его обратно в Британию? Никогда не любил трудовых мигрантов.

Да, организовать этому идиоту срочный отъезд, накачав его вином до потери пульса. Хотя если он вернётся… Уверен, иноземцу Иоанн Васильевич прощает больше, чем мог бы простить русскому человеку. И всё начнётся сначала. Тогда дискредитировать его в глазах царя, чтобы Стендиша турнули с должности… Попробовать можно. Да, царь останется без врача, но я думаю, даже макака в белом халате справится лучше, чем доктор медицины из Кембриджа, так что попробовать стоит.

Я толкнул Стендиша в плечо, пытаясь до него добудиться.

— Чего тебе… Отвали… — пробурчал он по-английски.

— Идём, скорее, — сказал я, тоже на английском языке. — Тебя там зовут. Царь зовёт.

Он выругался, но нашёл в себе силы подняться. Его шатало, как моряка в шторм, но он всё же пошёл за мной. Само собой, в Кремль.

У Спасских ворот Кремля нас остановили стрельцы, несущие караульную службу. Этого-то я и добивался.

— Братцы! — воскликнул я. — Немец-то! Царя по-иноземному хулил!

— Дохтур это, — сказал стрелец. — Англицкий. Видали его не раз.

Я тоже успел примелькаться в Кремле, да и среди стрельцов был известен. Слава о новой сотне, в которой давали пищали без фитилей, бродила по Москве и окрестностям уже пару месяцев, а после царского визита и вовсе обросла небывалыми слухами.

— Царя поносил, пьяница! — воскликнул я. — В Разбойный приказ его надо, братцы!

— Разберёмся, — буркнул другой стрелец, вышедший из башни на шум.

Сам доктор Стендиш мог только качаться из стороны в сторону в попытке устоять на ногах. Если он что-то и бормотал в своё оправдание, то на английском. Он, кажется, вообще не понимал, что происходит и где он находится.

Короче говоря, Стендиша, вусмерть пьяного, я сдал на руки стрельцам. Они такому виду царского лекаря не слишком-то удивились.

Ну а я наконец отправился к новой стрелецкой слободе. Наш лагерь давно разросся до полноценной слободы, не хватало только собственной церкви и торговых рядов. Остальное всё было. В церковь мы, впрочем, ходили в Андроников монастырь, а торговать нам было попросту некогда.

Уезжал я со смутной надеждой, что Ральфа Стендиша попрут со службы и он перестанет травить царскую семью ртутью и мышьяком. Этот вопрос надо будет держать на контроле, ну а пока я занялся своими прямым обязанностями — написанием устава.

Молодой дьячок скрипел пером, высунув кончик языка от усердия, пока я надиктовывал ему целые параграфы. По-хорошему, стоило бы добавить туда и рисунки, но я снова гнался за дешевизной и скоростью, чтобы этот устав можно было напечатать в кратчайшие сроки, и решил отказаться от иллюстраций.

Диктовал я по своему усмотрению, писарь был волен редактировать мои слова, как ему вздумается. Без изменения смысла и с последующей проверкой, разумеется. Он мог менять форму, но не содержание.

Когда черновая версия была завершена, я прочитал её вслух Леонтию, дал ознакомиться грамотным стрельцам, чтобы исключить спорные моменты и возможное недопонимание. Отредактировать те места, которые покажутся им непонятными, убрать некоторые пункты, которые вызовут протест, и всё в таком духе. Проблем, впрочем, не возникло, этот устав описывал уже сложившийся порядок, а не вводил новые, и критики оказалось немного. Зато обсуждение помогло дополнить его пунктами, о которых я позабыл.

Так или иначе, спустя несколько дней напряжённой работы «Воинский устав стрелецкой службы» был готов. Охватывал он лишь малую часть воинской жизни, затрагивал только стрельцов, а по-хорошему, нужны были ещё отдельные уставы для внутренней службы, гарнизонной и караульной, боевые уставы, и так далее, чтобы зарегулировать абсолютно все аспекты.

Вот только с поместным войском это не получится. Помещик среди своих холопов — сам себе начальник, сам себе командир. Чёткой иерархии в поместном войске нет, местнические споры возникают всякий раз, когда несколько бояр собираются вместе, и споры идут порой настолько жаркие, что бояре могут упустить врага, не сумев определиться, кто из них будет командовать полком правой руки, а кто — полком левой руки. А проиграв местнический спор, какой-нибудь воевода может и вовсе постричься в монахи от осознания своего позора.

Вот и выходило, что какой-нибудь родовитый князёк семнадцати лет от роду, у которого ещё молоко на губах не обсохло, мог командовать войском, задвигая по-настоящему талантливых, но худородных командиров. Эту ситуацию нужно было исправлять, и стрелецкие полки стали небольшим козырем в рукаве Иоанна. Местничество надо было переломать, уничтожить, пока они со своими фантазиями о шляхетской вольнице не уничтожили государство.

С новенькой копией устава, в очередной раз переписанного красивым почерком монастырского дьячка, я отправился в Кремль, но меня ждал жестокий облом. Государь отправился на очередное богомолье в один из многочисленных подмосковных монастырей, и до его возвращения делать мне оказалось абсолютно нечего. Вернулся в слободу несолоно хлебавши.

Осень приближалась широкими шагами, так что я занимался тем, что закупал дрова, провизию и вообще готовился к зимовке. Сколько я уже здесь? Почти полгода, а ничего толком и не сделано. Иной путешественник во времени успевает за месяц выстроить полный комплект заводов и наладить производство автоматов Калашникова, а я только и сумел, что подтолкнуть прогресс к уже существующему в Европе кремневому замку.

Пожалуй, настало время подтолкнуть прогресс ещё немного. Всё равно пока делать больше нечего.

Я вновь отправился в гости к Андрею Ивановичу, и нашёл его в мастерской, окружённого подмастерьями. Он набрал себе ещё несколько помощников, работа кипела, мастер, похоже, отказался от всех других заказов и теперь занимался только пищалями по моему образцу. По госзаказу и на продажу. Таких пищалей пока никто не делал, и он вовсю пользовался сложившейся монополией, пока другие мастера не подсуетились.