На меня и так, на самом деле, порой косо поглядывали. За мою любовь к огненному бою, за постоянное общение с мастеровыми и ремесленниками. Мол, невместно боярину сие, хороший честный боярин может только саблей махать и с такими же боярами дружбу водить. Но в лицо ничего не высказывали, зная о моей близости к царю.

Утром все до единого, чистые и нарядные, строем отправились в храм. Точно как на парад. Местные поглядывали с нескрываемым интересом, они-то больше привыкли к разномастному виду поместных воинов и боевых холопов, к городовым стрельцам, где тоже одевались кто во что горазд. Такое единообразие для всех было в диковинку.

Я тоже прошёл в церковь, заполненную народом настолько, что я в какой-то момент даже подумал, что все желающие не поместятся. Но нет, потеснились, как на каком-нибудь концерте, и влезли все. Правда, воздуха стало катастрофически не хватать, но приходилось терпеть. Если тебе в храме дурно, то это явно бесовское влияние, так что лучше вообще этого не показывать. Но встал я всё равно поближе к дверям.

Моими соседками оказались несколько горожанок, которые напропалую сплетничали, пока пономари готовили всё к богослужению. И я невольно стал прислушиваться к их тихому разговору.

— Купец один сказывал… В Можайске государыня захворала, — громким шёпотом произнесла одна из горожанок. — Слегла совсем.

— Да ты что!

— Батюшки святы!

Я скрипнул зубами. Одним доктором Стендишем, похоже, дело не обошлось. И, как назло, я за тридевять земель, в Великих Луках. И к Рождеству мне надо быть в Пскове. И что самое печальное, я не лекарь, не врач. Даже не ветеринар. Вылечить царицу… Можно, наверное, удалив от неё источник отравы.

— Как о войне с ливонцами узнала, так в тот же день и слегла, испереживалась матушка, — продолжила горожанка.

— Ой да будь проклята эта война, — пробормотала другая.

— В Можайске теперича с государем и остались, боязно им ехать, — сказала первая.

Я мысленно прикинул расстояние от Лук до Можайска. Выходило совсем чуть меньше, чем до Москвы. Нет, если гнать на почтовых, то, может, и успею обернуться. Но столько денег у меня банально не было. Все мои деньги находились в обороте.

— А дохтура её, говорил, прогнали накануне! За то, что пьянствовал безмерно! — сказала горожанка.

— Ишь, паразит… Ну точно как мой Егорий, — пробормотала её соседка.

— Как же она без дохтура? — спросила ещё одна.

— Вестимо как, с Божьей помощью, авось найдут кого, — сказала первая.

Кто-то на них шикнул, заставляя умолкнуть, началась литургия, всем сразу стало не до сплетен и пересудов. Я машинально крестился вместе со всеми в нужных местах, но мысли мои были заняты совсем другим. Будет очень неприятно уйти на войну, а потом узнать, что царица Анастасия преставилась. Не для того я прилагал столько усилий, чтобы в итоге они все пошли прахом.

Если она всё-таки умрёт, Иоанн, и без того достаточно подозрительный и мнительный, окончательно превратится в тирана. Анастасия была тем якорем, что удерживал царя от излишне резких поступков.

И тем человеком, чьей смерти желали слишком многие.

Начиная от открытых врагов царя и заканчивая теми, кого он считал самыми близкими друзьями. Политика это грязь, и мне не хотелось влезать туда слишком глубоко, но, похоже, придётся.

Литургию мы отстояли от начала и до конца, подошли к причастию, местный священник благословил нас на ратные подвиги. Но из церкви я всё равно вышел с тяжёлыми и мрачными мыслями. Мне нужно в Можайск, срочно. Псков подождёт, и князь Курбский тоже.

Нет, ещё оставался шанс, что эта сплетня — всего лишь пустой слух, выдумки здешних баб, любительниц помолоть языком, но шанс этот был настолько мизерный, что я решил не принимать его в расчёт. В любом случае лучше перестраховаться, перебдеть. Потому что последствия могут быть воистину катастрофическими.

Мы шли обратно на постоялый двор, чтобы провести там ещё одну ночь, а утром отправиться по дороге на Псков. Рядом со мной шёл Леонтий, умиротворённый после исповеди и причастия.

— В Псков поедете без меня, Леонтий, — сказал я.

Он удивлённо покосился на меня, изогнул бровь, мол, что за дурость я опять придумал.

— Чего это так? — хмыкнул он.

— В Москву мне обратно нужно. Срочно, — сказал я.

— Случилось чего? — насторожился он.

— Пока ещё нет, — сказал я. — Если быстро всё сделаю, то и в Псков до Рождества успею, так что не переживай.

Дядька нахмурился. Моя затея ему явно не нравилась. Она и мне не слишком-то нравилась.

— А ежели не успеешь? Позор на весь род! — сказал дядька.

— Значит, надо успеть, — сказал я. — На почтовых домчусь, ежели чего.

— Ничего себе, на почтовых… — буркнул Леонтий.

Ну да, придётся что-нибудь заложить или продать, потому как столько наличности у меня попросту не имеется. Но если государыня умрёт, это будет гораздо хуже. Не только для меня, для всей страны.

— Бери тогда моего коня, — задумчиво произнёс Леонтий. — Я и пешком с мужиками дойду, а тебе лишний конь точно не повредит.

Кони у нас были татарские, степные, неприхотливые. Не самые тяжёлые и не самые быстроногие, но зато выносливые, и мне это играло на руку. Был у меня и заводной мерин, и изначально я хотел ехать одвуконь, меняя лошадей по мере их усталости. С тремя будет ещё лучше.

— Спасибо, дядька, — сказал я.

— Поспешай, потом благодарить будешь, — проворчал он.

Я хлопнул его по плечу и помчался к постоялому двору, где в конюшне отдыхали наши лошади. Забежал в светлицу, забрал всё самое необходимое, саблю, кистень, броню, налатник, шлем, лук в саадаке со стрелами. В дороге с одиноким путником может всякое случиться, и лучше ехать вооружённым до зубов. На кухне попросил собрать мне снеди в дорогу, конюху приказал выводить лошадей и седлать мою Гюльчатай. Отправляться лучше незамедлительно.

В седло я вскочил как раз в тот момент, когда моя сотня вернулась к постоялому двору, и все очень удивились такому моему виду.

— Никит Степаныч, а что, выходим уже? — спросил меня Фома.

— Завтра выходите, Леонтий за старшего! — объявил я. — В Пскове увидимся!

— А чего случилось такое? — спросил старшина.

— Слово и дело государево! — крикнул я, уже уезжая прочь.

Поехал на рысях, распугивая прохожих. Сходу переходить на галоп просто нельзя, срываться с места в карьер это только выглядит эффектно. Заводные бодро бежали следом.

Дорогу как раз припорошило снежком, грязь замёрзла, так что можно было ехать быстро, а не шлёпать по жидкой грязи. Ехал я той же дорогой, через Ржев, разве что собирался повернуть на Можайск, а не ехать в Москву.

Мчался я почти без остановок. Останавливался только для того, чтобы перекинуть седло на другую лошадь, но проехать много за этот день всё равно не успел. Миновал только две ямских станции и остановился на третьей, когда уже начало темнеть. Лошадям требовался отдых, да и я от постоянной скачки тоже утомился, чувствуя, как болят ноги и отбитая задница.

Пока скакал, в голове набатом гудела мысль «надо успеть», но как только я вошёл в жарко натопленную почтовую станцию, где можно было остановиться и переночевать, то меня сразу же начали терзать сомнения. Как мне попасть к царю и царице? Как распознать отраву? Как, в конце концов, лечить? Ответов не было.

Ладно, эти вопросы надо будет решать уже там, в Можайске. Пока же я занялся более насущными делами. Спустился в зал, заказал себе поесть. После целого дня на одних сухарях хотелось похлебать горяченького.

Дородная кухарка налила мне полную тарелку щей, и я уселся в уголке, лицом к двери, чтобы видеть всех входящих. Так мне было спокойнее. Когда щи я почти доел, чувствуя блаженное тепло в животе, в ямскую избу ввалились ещё пятеро путников.

Вид у всех пятерых был не то чтоб откровенно разбойный, но и на торговых людей они походили слабо. Все при оружии, с топорами и дубинками за поясами. Взгляды цепкие, холодные. Меня срисовали сразу же, едва вошли, как и то, что я их тоже увидел.