— Убить меня пытались вчера, — признался я.

Дядька нахмурился.

— Надо было вчера с тобой ехать, — буркнул он. — Совсем расслабился тут в Москве.

— Нормально всё, — произнёс я. — Тати напали из засады, с лошади стащили. Ну я их кистенём и прибил.

— Батюшки святы… — перекрестился Леонтий. — Насмерть?

— Нет, рёбра им поломал только, — сказал я. — Допросил напоследок. Сказали, боярин какой-то смерти моей хочет. Сговаривались через холопа. Вот я того холопа и пошёл искать.

Дядька поиграл желваками. Нападение на меня он воспринимал, как нападение на него самого, даже ближе.

— Ну и куда ты собрался? Тебя же в лицо знают, — хмыкнул он.

— На лицо в последнюю очередь смотрят, — покачал я головой. — Если ищут боярина, будут человека в шубе или ферязи дорогой высматривать, а ежели нищего — то смотреть, кто в обносках и лохмотьях ходит.

— Тоже верно… Но рисковать-то так зачем? Отправил бы кого. Да хотя бы меня, — сказал дядька.

Я задумался. Леонтий снова был прав, но я и сам не знал, что буду делать, если найду этого холопа со шрамом, и внятного приказания отдать не мог.

— Узнать надо, чей тот холоп был, кому служит. В сером армяке, в шапке рысьей, бородатый. Со шрамом через бровь, — пересказал я описание. — У Ильинских ворот они сговаривались, в конюшнях.

— Только узнать? — на всякий случай уточнил дядька.

— Да, — сказал я.

— Пф, — фыркнул он. — Жди. Скоро вернусь.

— Ну и куда ты собрался? Рано же ещё, — сказал я.

— Всё разузнаю, не переживай. Меня, в отличие от тебя, не знает никто, — сказал Леонтий. — Даже бить никого не буду.

— Ладно, ступай, — я всё равно немного нервничал.

Делегировать обязанности, конечно, дело крайне важное для любого руководителя, но, как известно, хочешь сделать хорошо — делай сам. А в этом деле облажаться никак нельзя.

Леонтий ушёл, я переоделся, нацепил саблю. Чтобы убить время, вышел во двор, поупражняться с оружием. Тренировка никогда лишней не бывает.

Бились в толстых стёганках, не в полную силу, но всё равно взопрели, несмотря на прохладу осеннего утра. Нам всем было чему поучиться, но я чувствовал, что в драке на саблях уже нисколько не уступаю местным. До мастеров фехтования мне, конечно, как до Луны пешком, но с обычными стрельцами я дрался на равных.

Я немного переживал за дядьку, справится ли, и не привлечёт ли он слишком много внимания, но решил всё-таки дождаться его в слободе. Сотня жила по своему обычному распорядку. Ежедневные занятия и муштра до обеда, свободное время после обеда, караул и суточный наряд, повторять до особого распоряжения. Обычные стрельцы ещё несли гарнизонную службу, в башнях и на стенах, но моя сотня почему-то была освобождена от такой обязанности. Скорее всего, про нас просто забыли. Но как начнётся войнушка — вспомнят обязательно.

Леонтий вернулся после обеда. Сытый, румяный и даже немного пьяненький, и я незамедлительно вызвал его к себе.

— Чем порадуешь? — нетерпеливо спросил я, бродя по избе из угла в угол.

— Нашёл я того холопа. Добрые люди указали, — сказал он, довольно ухмыляясь в бороду.

— Ну и? — спросил я.

Дядька прошёл к кадушке с водой, зачерпнул ковшиком, отпил, крякнул.

— Не томи, — сердито сказал я.

— Старицкий, — коротко сказал Леонтий.

Я коротко выругался. Князь Владимир Старицкий, двоюродный брат царя. Кто тут в цари крайний? Вот после Иоанновых сыновей он и был. Только чем я успел его так рассердить, что аж целый удельный князь возжелал смерти обычному сотнику? Вопрос оставался открытым.

— Понял, — хмуро произнёс я. — Плохо дело.

Похоже, всё-таки из-за Стендиша. Врач всё-таки мог пожаловаться своему покровителю, тот мог задать пару вопросов стрельцам у ворот, которым я англичанина сдал. И вот уже моё имя всплывает.

Впору хвататься за голову. Если князь и впрямь настроен устранить меня любой ценой, он это сделает. Я, похоже, вляпался по полной программе. Хотя чего я вообще ожидал, приближаясь к трону? Рядом с троном — рядом со смертью, и вот пошли первые звоночки.

— Спасибо, Леонтий, — сказал я.

— Пустое, — отмахнулся он. — Думай лучше, что делать будем.

— Делать? Да всё то же самое, — сказал я. — У нас выбора нет.

Будем и дальше приближаться к царю. А он уже избавит нас от проблем. Хотя Старицкий ему родич, к тому же герой Казанского похода, а Иоанн ещё не настолько ожесточился, чтобы казнить двоюродного брата.

Вообще, насколько я помнил, в семействе Старицких основной зачинщицей была мать Владимира, Ефросинья. Вот уж кто мастер-интриган. Натуральный паук в паутине, чёрная вдова. И государю регулярно доносили о зреющей измене, однако грозный царь до последнего терпел их проделки, с поистине христианским смирением.

Этих двоих будет сложнее всего убрать, я это понимал прекрасно. Но нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики, значит, и со Старицкими разберёмся.

Однако меня не покидало ощущение, будто я залез двумя ногами в жир, сунул руку в банку с ядовитыми змеями. Нужно теперь быть гораздо внимательнее, следить за тем, что я пью и ем, не принимать пищу из незнакомых рук, и всё такое прочее. Византийские традиции, принесённые бабкой Иоанна, ещё живы.

Остаток дня я провёл в слободе. Здесь я ощущал себя в безопасности. Среди моих стрельцов не найдётся никого, кто был бы способен на моё убийство, а случайных прохожих тут не бывает.

Я, конечно, не собирался теперь безвылазно торчать здесь, боясь высунуть нос за околицу, но времени уже было много, и выезжать куда-то уже поздно.

Поэтому я размышлял о том, какие ещё нововведения могу в кратчайшие сроки представить царю. И не прослыть при этом колдуном или безбожником, разумеется. Нужно было что-то такое, что могло его впечатлить. И что можно сделать быстро и без особых затрат.

И я, в очередной раз поглядев на пищаль, стоявшую у стены, вспомнил про штыки. Пуля — дура, штык — молодец, эта аксиома не менялась столетиями, пока не изобрели пулемёты и автоматы. Значит, и тут штыковая атака будет очень кстати. Дать залп из пищалей, а потом ударить в штыки, и ни один враг не устоит перед натиском русского оружия.

Я достал свой нож-косарь, длинный и узкий, напоминающий шеф-нож, приставил его к стволу пищали и так, и этак. Багинет изготовить было бы гораздо проще, обыкновенное лезвие, вставляющееся в ствол, но это тупиковая ветвь развития, и в эту сторону не стоит даже смотреть. А вот штык или штык-нож… Это вам не это.

Нынешние пищали, конечно, слишком тяжелы, чтобы активно работать штыком. Всё же не трёхлинейка, ручные калибры сейчас как у иной пушки из будущего, и оттого весу в них набирается изрядно. Но для того, чтобы строй мог ощетиниться железом, они вполне подходят.

И, пожалуй, лучше будет, если штык сделать съёмным. Чтобы не утяжелять и без того увесистую пищаль.

На этот раз я даже не пошёл к Рыбину. В слободе имелась уже и своя кузница, простая и примитивная, но для того, чтобы починить пищаль, подковать лошадь или сделать несколько гвоздей, её хватало. Один из стрельцов оказался бывшим подмастерьем, и теперь вспоминал ремесло, за что был освобождён от нарядов и караулов.

— Ефимка! — зычно крикнул я, подходя к нашей собственной мастерской.

Он опять где-то пропадал, не слишком-то горя желанием работать в кузнице, и я отчасти его понимал. Если он сбежал в стрельцы от опостылевшей работы, а тут его снова заставляют ковать, такое отношение нисколько не удивительно. Чисто по-человечески я мог его понять, но с точки зрения непосредственного командира — нет. Мне нужен был кузнец в слободе, а других умельцев не нашлось.

— Ефимка, ети его через коромысло! — рявкнул я. — А ну, бегом сюда! Позовите его, кто-нибудь!

Кто-то из стрельцов сбегал, кликнул его. Спустя минуту в кузницу прибежал запыхавшийся Ефим, в сбитой набекрень шляпе. Это был молодой парень, всего лет на пять старше меня нынешнего, с короткой светлой бородой и лицом, усеянным чёрными пороховыми следами.