Дальше всё происходило как в каком-то водовороте событий. Пир в просторной столовой, не такой, как у государя, но гораздо более душевный, банька-парилка, целое море пива, та самая девчонка ночью в моей светёлке, и всё остальное.

Меня долго расспрашивали о службе, о побеге из татарского плена, о путивльском воеводе, требуя как можно больше подробностей, и мне приходилось вспоминать. Но когда я дошёл в своём рассказе о том, как побывал на царском пиру, мой статус вообще вознёсся до небес. Выспрашивали всё. Кто во что был одет, кто где сидел, что подавали, чем кормили, чем поили, высоки ли потолки в Грановитой палате. Каков из себя царь, высок ли ростом, хорош ли собой, и так далее. Я чувствовал себя как на пресс-конференции, расспросы утомляли, но просто так взять и лишить всех вокруг такого удовольствия я не мог.

Леонтий, тоже сидевший за общим столом с другими боевыми холопами, тоже купался в лучах славы. Тем более, что я нисколько не умалял его роли в происходящем, наоборот, хвалил и благодарил. Было за что.

А уж когда я мимоходом упомянул о царском заказе на сто пищалей и обучение стрельцов, у отца натурально отвисла челюсть. Никак это не вязалось с образом лихого и придурковатого барчука, ещё вчера крутившего хвосты коровам.

Сам отец, Степан Лукич, тоже поделился известиями о своём походе в Ливонию. Поход у него вышел скучным, сопротивления им почти не оказывали, города распахивали ворота один за другим. Он выказывал надежду, что по окончанию перемирия русские добьют рыцарей окончательно, и мне не хотелось его расстраивать. Насколько я помнил, эта война затянется лет на двадцать, и эти первые победы обернутся досадным поражением.

На следующий день отец позвал меня на охоту, и насколько я понял, варианта отказаться у меня не было. Отправились конно, людно и оружно, то есть, верхом и в сопровождении холопов, и я глазел по сторонам, разглядывая земли, которые перейдут по наследству моему старшему брату, который сейчас тоже находился на порубежной службе.

— Что-то ты, Никита, невесел, — хмыкнул отец, поравнявшись со мной.

Ехал он верхом на пегой кобылке, с луком в саадаке, притороченном к седлу.

— Раньше тебя с охоты и не вытащить было, только и делал, что бегал дичь стрелял, — усмехнулся он.

— Сейчас другим мысли заняты, — признался я.

Мысленно я был совсем в другом месте. В Москве. А уезжать так скоро без веской причины… Ну, если и не оскорбление, то близко к тому.

— Ну, точно возмужал, — усмехнулся Степан Лукич. — Помню, и я так после верстания, одной службой жил. Ничего. Женим тебя, и пройдёт всё.

— Не понял, — нахмурился я. — В смысле, женим?

— А чего, не нагулялся ещё? — рассмеялся отец. — Не боись ты, девку подберём ладную, с приданым хорошим. Пока у нас поживёте, место есть, а потом, даст Бог, и своё поместье получишь. На бывших казанских землях теперь места много, хватает землицы-то.

Лучше бы и не приезжал. Жил бы спокойно в Москве, строил бы свои собственные планы, а не становился частью чужих. У меня и без женитьбы дел выше крыши.

— Некогда мне, отче, с женой миловаться, — сказал я. — Служба.

— Так у всех служба! — хохотнул он. — Чего там, раз-два в год к супруге приехать, нисколько не обременительно. Подождёт та служба.

Я не стал ничего отвечать, спорить или переубеждать отца. Всё равно сделаю по-своему. На охоте я, кстати, никого так и не подстрелил, зато отец вернулся с добычей, с оленухой.

Прогостил я в родительском доме ровно три дня, а потом объявил о том, что уезжаю обратно в Москву. Находиться в отцовом поместье я уже не мог. В первую очередь потому, что я не чувствовал себя хозяином положения, наоборот, заложником обстоятельств, подчинённым строгому распорядку. Неторопливая сельская жизнь, с одной стороны, позволяла отдохнуть и расслабиться, не думая о завтрашнем дне, а с другой стороны, мне гораздо ближе была городская суета. Мне нужно было действовать, и действовать как можно скорее, а не убивать время, объезжая поля и угодья.

Объявил я о своём отъезде во время ужина, когда речь снова зашла о моей женитьбе.

— Как уезжаешь? — всполошилась матушка, Софья Ивановна, мягкая и кроткая женщина. — Уже?

— Да, завтра, — сказал я.

Больше я тут не вытерплю.

— Ох! В дорогу же вас надо собрать тогда! — воскликнула она.

— Кого? У меня всё собрано, — сказал я. — Леонтию тоже только подпоясаться.

Дядька был единственным, чьё общество я мог терпеть. К дядьке я привык.

— Так и Степан Лукич в Москву собирался, потом, правда, но раз уж ты ехать хочешь, то и вместе-то всё одно веселее, — затараторила матушка.

Отец степенно кивнул, а я с трудом удержал тяжёлый вздох. В мои планы совместное путешествие не входило.

— Нет, — отрезал я. — Мне поспешать надо. Царское поручение выполнять.

На самом деле, никто меня не торопил. Я сам хотел поскорее вернуться к работе. Мне нужно находиться как можно ближе к царю, а здесь, в глухомани, я своих целей не добьюсь вообще никак, даже если разверну тут производственные линии, заводы и пароходы. Заметят, конечно, но влияние моё на политическую ситуацию будет минимальным.

— Ну, как знаешь, Никита, — сдался отец. — Чай, не мальчик уже, взрослый мужчина.

— Степан! — попыталась возразить мать, но он её не послушал.

— Коли считаешь, что там твоё место, неволить не будем, — сказал отец. — Но честь блюди, понял? Отца с матерью не позорь, ни словом, ни делом.

— И не собирался, — сказал я. — Наоборот. Честь и славу завоевать хочу.

Служи по уставу — завоюешь честь и славу. Правда, уставы мне предстоит написать самому, потому что я хотел предложить принципиально новые способы ведения войны.

Вместо лёгкой поместной конницы двухсотлетней давности — рейтары и драгуны. Русская конница ориентализировалась по одной простой причине — чтобы драться на равных с татарами. Теперь же основной противник уже не татары, а уважаемые западные партнёры, и драться с ними нужно иными методами. Вместо посошной рати и боевых холопов — стрелецкие полки, выученные стрелять плутонгами. Вместо тяжёлых пушек-тюфяков на деревянных полозьях — полноценная полевая артиллерия на лафетах. Конструкцию шуваловского единорога я помнил лишь примерно, но принцип конической зарядной каморы один, и верную форму ствола всегда можно подобрать методом научного тыка.

Основная проблема была, однако, не в снаряжении и даже не в выучке. Основной проблемой я видел сопротивление наших же дворян, реакционеров и консерваторов. Деды так не воевали, мол, и мы не будем. Но времена менялись гораздо быстрее, чем того хотели помещики. Очень скоро на поле боя будет править не личная доблесть, когда ты с саблей в руке мчишься на врага, а выучка и дисциплина, когда полки будут держать строй и шагать в ногу даже под огнём противника.

Мне было бы проще, если бы я мог сам набирать себе холопов, вооружать их и учить, но для меня такая задача пока что была неподъёмной. Для этого требовались деньги, и немалые, а те сто рублей, которые мне удалось оставить в своей мошне, утекут мгновенно. Потому что про пищали я подумал, а про боезапас к ним — нет, и мне придётся покупать ещё и порох, и свинец, и бумагу. А если учитывать, сколько пороха должен извести один стрелок, чтобы научиться не просто палить в ту сторону, а прицельно во врага, обучение и вовсе выйдет золотым.

Нужно было, наверное, сразу делать нарезные стволы и формировать роту егерей, чтобы издалека выщёлкивать вражеских командиров. Но ладно, начнём со стрельцов. Сейчас стрелецкая тактика состоит в том, чтобы укрыться в гуляй-городе и отстреливаться от накатывающих волн лёгкой татарской конницы. С противниками из европейцев наши стрельцы пока вроде ещё не сталкивались, если не считать болотных чухонцев из Ливонского ордена, совсем не мотивированных драться.

Значит, первое же столкновение с тяжёлой европейской кавалерией станет для наших воевод неприятным сюрпризом. Вообще, против такой кавалерии лучше всего работает плотный строй пикинёров, но если сотня стрельцов будет выдавать шесть или больше залпов в минуту, господа рыцари просто не доедут. Даже если будут очень стараться. Хотя вряд ли нам представится шанс столкнуться с французскими жандармами, это скорее будут польские гусары и немецкие рейтары.