Светлана решилась, откидываясь на спинку кресла — вот же неожиданность, та оказалась твердой и неудобной, как в Сашином кабинете:

— Можно вопрос?

— Задавай. Отвечу на любой. Ты же признала меня своим учителем.

Вот момент, когда временная петля должна замкнуться:

— Если кромешник выгорел…

— То он идиот, не слушающийся своих учителей.

— Почему?

— Потому что мы всегда учим: выгорать нельзя. Не оценят. Развеешься, и вся недолга.

Как-то то, что Светлана слышала на площади, расходилось с тем, что говорил Кошка. Матвею верить хотелось больше. Она заставила себя повторить вопрос:

— И все же, если кромешник выгорел, то что с ним будет дальше?

— Если он выгорел, то переболеет, сгорит в благости и… — Кошка, еще будучи живым, любил делать паузы, чтобы Вета сама искала ответ, чтобы думала, размышляла, только его уроки не пошли ей на пользу. Они научили её обратному: каждый раз сомневаться и гадать, а есть ли другое решение? Более правильное. Более справедливое. Идеальное.

— И…? — она бы сама сказала ответ, но тогда змея не укусит свой хвост.

— Кем, по-твоему, может стать тот, в ком сгорело все нечистое?

— Человеком?

Орать и ругаться на Сашку уже не хотелось. Хотелось одного: узнать, какого черта это неизвестно самим кромешникам⁈ Потом она вспомнила, что без имени Саша не поймет, что происходит. И она сама не поймет. Она бывает недогадлива.

— Сашка — идиотина, — ласково сказала она. — Он станет человеком.

— Именно. И не смотри так гневно. Кромешник, рискнувший всем ради людей, выгоревший и знающий, что исчезнет в нигде, без права на загробное существование, заслуживает награды. Тебе так не кажется? В твоем кромешнике сгорит все нечистое, и он обретет душу за служение людям…

Она спросила, не слишком надеясь на ответ:

— Почему никто об этом не знает?

— Чтобы отсекать идиотов, специально выгорающих за душу, а ведь такие могут быть — мы нечисть, нам плевать по большей части на принципы и правила. У нас нет совести. Только обеты. Ты не веришь, что мы нечисть, но, Вета, мне нет смысла тебе лгать. Нас по большей части сдерживают обетами. И с твоего Сашки, когда все нечистое сгорит, обеты спадут сами. Он получит полную свободу от кромешников и присмотра за ним. До полного сгорания в благости он все равно кромешник и подчиняется нашим законам.

Она молчала. А что тут сказать? Кромешникам не предоставили свободы выбора, свободы совести, простой свободы. Сдерживают обетами, как свору на поводке, еще и намордник надевают и повторяют: ты зло, ты нечисть… Они так надеются воспитать преданность и взрастить в кромешниках человечность? Бред же… Надо будет Мишке сказать, чтобы разнес все кромешные монастыри по камешкам и дал свободу людям.

Кошка продолжил увещевать:

— Это награда. Понимаешь? Награда за бескорыстие, за бесстрашие, за ожидание исчезновения в мире и смирение с этим.

— И почему же ты, все это знающий, не выгорел, чтобы жить дальше?

— Потому что у меня есть любимая дочь, которой нужен защитник в Нави. Защитника в Яви ты, кажется, нашла.

Светлана не сдержалась:

— Как… Неожиданно. Забавно. Любимая дочь… От соблазненной женщины.

Он рассмеялся совершенно неожиданно для неё:

— Скорее было наоборот. Это меня соблазнили и бросили. Спроси Волка — он расскажет. Князя Константина Львовича Волкова. Не веришь? Попытайся поцеловать своего Сашку и все поймешь.

Она себя Мишкой почувствовала — он тоже не думает, что, целуя без спроса в запястье, он делает что-то плохое. Кровь не водица — она недалеко ушла от Мишки. Неприятное открытие.

— Что-то еще?

Светлана потерла висок — как-то ненужно вернулась головная боль, напоминая, что сегодня опять не спать, а тело совсем нежелезное. Кстати, о железе, которое куют, пока горячо. Куют, пока отвечают на вопросы.

— Кто стер мне память?

Кошка её поправил:

— Заблокировал. И это сделал я.

Светлана подалась вперед — возможно, и не придется идти в Навь, как и говорил Матвей. Ответы она может получить здесь и сейчас.

— Я хочу знать, что было в ту ночь.

Кошка отрицательно качнул головой:

— Не надо.

— Я хочу знать! — громко, как на уроках риторики, чтобы донести свою мысль, сказала Светлана. — Это мое право.

— Не надо.

Она встала и шагнула к кромешнику, нависая над ним. И плевать, что учитель. Плевать, что отец.

— Там сейчас горит моя страна. Моя. Мой долг спасти всех. Или хотя бы попытаться. Я должна…

— Дай земле переболеть.

Ей захотелось ругаться. Она продышала ненужный гнев, застящий глаза и мешающий думать.

— Пока она болеет — гибнут люди! Они не могут сбежать в кромеж, они не могут спастись, им больно и страшно… Они не заслужили этого. Это Рюриковичи сделали — им и отвечать. Мне отвечать. Я имею право.

Он посмотрел на неё снизу вверх. Нечасто на Светлану так смотрели. Непривычно. И мерзковато. Она вернулась в кресло. Ноги в чужих, больших сапогах устали. Пусть портянки, за неимением носков, наматывал Сашка, но складки ткани все равно натерли нежную кожу стоп — Светлана уже отвыкла бегать босиком. Невместно это коллежским секретарям.

Кошка упорствовал:

— Дай земле переболеть — дальше будет легче. Духи успокоятся, будут и пожары, и землетрясения, и ураганы, но не такие сокрушительные, потому что будут чаще. Не будут усмиряться царской волей. Понимаешь?

— Я имею право знать! — Она точно его дочь — упрямство досталось ей от него. Отец был мягкий, покладистый, часто нерешительный. За это и поплатился, погибая от руки бомбиста. За все его резолюции о помощи бога. — Сейчас я утихомирю духов своей кровью. Потом буду думать, как с ними мирно договориться.

— Ты думаешь… — Кошка подался вперед на стуле, с каким-то странным интересом рассматривая Светлану.

— Если договор существует, то его всегда можно расторгнуть. Все упирается в плату.

— А если плата — твоя жизнь?

— Значит, я её оплачу. — Голос её не дрогнул. У нее еще десть лет найти выход. Десять лет — это много.

— Веточка…

Она заставила себя царственно выпрямить спину и, как на утреннем докладе министров, сказала:

— Что задумали кромешники? Или тебя не поставили в известность?

— Это не то, что нужно держать в секрете, Вета. Даже твой Сашка, кем бы он ни был, знает это. Это же жизнь страны. Ты видела опричников. Они приходили с докладами… Гашение прошло успешно. Камчатка и Дальний восток — их почти не задело, сила землетрясений там была от ноля до единицы. Сибирь — чем ближе к западу, тем сильнее тряхнуло. От единицы до трех. Урал, юг страны, север, запад — тоже от двух до трех, местами до четырех баллов. Эпицентр, как ни странно, оказался в Суходольске. Сразу скажу — его здесь не ждали. Он вообще выпал из нашего внимания.

Светлана даже знала почему. Баюша.

— Тут же князь Волков, сам тронодержатель…

Она хмыкнула: просто он решил разыграть свою карту с короной для своего сына.

— Он не предупреждал о такой возможности… К удару оказались не готовы — кромешники сосредоточены были вокруг руин Санкт-Петербурга, собираясь там гасить землю. Пришлось оперативно перераспределять силы. Сейчас почти все кромешники тут, в Суходольской губернии. В процессе гашения духа земли три кромешника выгорели, десять окончательно перешли в Навь. Это приемлемые потери. Мы закладывали на гашение земли до тридцати процентов — из-за неожиданности удара.

Светлана побледнела:

— То есть погибло тринадцать…

— Десять!

— Десять процентов кромешников⁈

Кошка повторился, даже не заметив её возмущения:

— Это приемлемые потери. В «Катькину истерику» потери были девяносто процентов. Сейчас всего десять. На пламя мы закладываем потери в двадцать пять-тридцать процентов. И не смотри так. Напоминаю: мы не люди.

— Это не значит, что вам небольно и нестрашно умирать.

— Мы не умираем, Вета. Подумай еще раз. Твоя жизнь и нежизни нечисти. Мы справимся. Мы погасим и пламя, и воздух, и воду. Столько раз, сколько потребуется. Мы даже нежитью вернемся, если надо. Дай земле переболеть.