В первую общую вылазку Малкольм презентовал своей подопечной арбалет, который до того берег, как трофей, выигранный в суровой схватке с каким-то опасным типом-одиночкой. Томасин оценила. Она догадалась, почему выбор мужчины пал именно на это оружие, а не на огнестрел. Звук выстрела распугал бы всю потенциальную добычу и привлек к ним мертвецов, околачивающихся поблизости. Стрелы неслышно рассекали воздух, но были не менее точны. Томасин взвесила приобретение, заключив, что для ее рук оно тяжеловато. И все же спросила:

— Я могу его взять?

— Да.

— А если я прикончу тебя и сбегу?

— Давай, — ничуть не испугавшись, подначил ее Малкольм, — докажи, что у тебя совсем нет мозгов.

Девушка проглотила обиду и желчные реплики, так и вертевшиеся на языке. Она решила, что куда продуктивнее будет потратить энергию на освоение нового навыка, а не на глупую ссору с тем, от кого зависят ее жизнь и благополучие. К тому моменту она немного обжилась в лагере и оценила все его прелести — и регулярную еду, выдаваемую каждому члену общины по специальному списку, и отдельную, комфортную комнату, и горячую воду, доступ к которой стабильно предоставлялся три раза в неделю. Большую часть своей жизни девушка провела, как зверь. Наконец-то почувствовать себя человеком было приятно. Нет, она не хотела, чтобы ее вышвырнули за стену, обрекая на дальнейшее жалкое существование в одиночестве. Отец учил ее выживать — некоторая степень сговорчивости была адекватной платой за безопасность.

С тех пор Томасин начинала каждый свой день с упражнений и отжиманий, чтобы укрепить мышцы рук. Она держала арбалет все увереннее, и с каждой охоты они возвращались с добычей. Девушка испытывала нечто, сродни гордости. Она вносила свой вклад в общее дело, при том весьма ощутимый. Она заслужила свое место в общине и право пользоваться благами Цитадели. И ей было плевать, что о ней говорят. Почти.

Конечно, люди злословили о «любимице» лидера, но, как правило, у Томасин за спиной. Лишь дважды она услышала оскорбления в лицо, и если один случай быстро забыла, то второй оказался весьма примечательным и по-своему судьбоносным. Дело было в тюремной столовой, где трижды в день обитатели лагеря получали причитающиеся им пайки. Для удобства за ними приходили группами, в соответствии с родом занятий. Только там Томасин и пересекалась с другими охотниками, обычно она старалась забрать паек и побыстрее уйти. Но в этот раз на раздаче стоял новенький парень — молодой, темнокожий, с непривычки он терялся и путался в списке людей. Из-за его нерасторопности образовалась длинная очередь.

Томасин назвала свое имя, и бедняга окончательно пришел в замешательство. Он боялся, что выдаст порцию не тому и будет наказан. Он смотрел то в список, то на девушку, большими, чуть глуповатыми, карими глазами.

— Здесь как-то не так написано, — промямлил он, — Томас? Тома… Томасин А это… мужское имя? Подождите, пожалуйста, я пойду, спрошу… эм… у кого-нибудь… Если ошибка, надо поправить…

— Стой, идиот! — рявкнул угрюмый детина, стоявший за Томасин следующим, — Мы хотим жрать! Просто выдай шлюшке босса то, на что она насосала, и не еби мозги!

Томасин вжала голову в плечи, стараясь стать еще меньше, еще незаметнее, чем она есть. Она не хотела провоцировать обидчика дальше. Она боялась не совладать с собой и вмазать гаденышу, если он скажет еще какую-нибудь гадость.

— Ага, — встрял другой охотник, — не нарывайся на неприятности, сынок. Оставишь крошку голодной — и на следующей «волчьей гонке» тебе придется побегать!

Темнокожий парнишка испуганно приоткрыл рот, кивнул и торопливо всучил Томасин в руки паек. Она выскочила на улицу в поисках укромного уголка, чтобы расправиться с едой без лишних свидетелей, а главное, без неприятных разговоров. Она так и не научилась есть по-человечески, по-прежнему уничтожая пищу с яростью дикого животного. Другие жители лагеря над ней потешались, одна миловидная девушка даже предлагала преподать новенькой пару уроков, но Томасин тут же сбежала от нее и ее навязчивого дружелюбия.

Она проглотила порцию, толком не прожевав, но почему-то не ощутила вкуса и удовлетворения. Обидные слова того мужлана все еще отдавались в ушах, а фраза про «волчью гонку» не желала выходить из головы. Томасин уже не единожды слышала это словосочетание и просила Малкольма растолковать ей, о чем идет речь, но он лишь отмахнулся — вырастешь, узнаешь. Она подслушивала разговоры других членов общины и все равно ничего не выяснила. Некоторые говорили об этом с восторгом предвкушения, другие же с почти суеверным ужасом, что вызвало у Томасин полный диссонанс. Она не понимала — плоха ли эта «гонка» или хороша.

Она сидела на траве, с пустой упаковкой в руках, и наблюдала за облаками, летящими по небу, когда на нее легла чья-то тень. Девушка опустила голову и заметила того самого темнокожего парня из столовой.

— Извини, — смущенно протянул он.

— За что? — удивилась Томасин.

— Я не хотел поставить тебя в неловкое положение, — пояснил он. Для Томасин ничего не прояснилось. Она нахмурилась и прикрыла лицо ладонью, сложенной козырьком, чтобы солнце не слепило глаза.

— Чего?

— Ну… эм… — запинаясь, продолжал парень, — ты не переживай, они про всех говорят гадости. Я, если что, так не думаю.

— Как так? — уточнила девушка. Она вдруг поймала себя на том, что ее забавляет растерянность этого парня, и хотя она уже поняла, к чему он ведет, ей стало любопытно поглядеть, как он, это проговаривая, будет тушеваться. Отец считал, что такие нюни обречены на смерть в новом мире. Мальчишке повезло, что он прибился к лагерю Малкольма. За стеной он не продержался бы и суток. Причем убили бы его не мертвецы, а живые.

— Ну… что ты…

— Шлюшка? — подсказала Томасин. Она улыбнулась, сама не зная чему. Но каким-то образом ее положение — истинное положение и условная власть, которую она имела, будучи приближенной к главарю, заслуженно приближенной, делала ее сильнее против оскорблений и зависти окружающих. Она-то знала, каким способом в действительности заслужила свое место. Впервые Томасин смотрела на это с другой стороны: Малкольм не просто дал ей шанс, но и выделил ее, когда другие были лишь безликой массой. Он ходил на охоту только с ней. У нее был арбалет — персональное оружие, отстегнутое с барского плеча. Малкольм, выходит, ее уважал. А «шлюшки»… да, их хватало. Томасин жила через стенку от своего покровителя, оттого имела представление о паломничестве девиц в его комнату. И она не замечала, чтобы усердие этих женщин приносило плоды, и они удостаивались каких-то исключительных почестей.

— Я слышал, что ты клево охотишься, — тем временем сказал темнокожий парень, — теперь у нас всегда есть мясо в меню, а то консервы ужасно надоели. Ты так попала в верхушку рейтинга? Твои успехи впечатляют! Может, и до «гонки» скоро допустят.

— Рейтинг? — заинтересовалась девушка, — О чем ты?

— Эм… — ее собеседник снова замялся, — Как? Ты не в курсе, не следишь за этим? Его вносят в таблицу каждую неделю за всякие заслуги перед Цитаделью. В главном корпусе можно посмотреть…

— О, — теперь была очередь Томасин испытывать неловкость, — я бы посмотрела, но… — продолжение далось ей с трудом, — я плохо умею читать.

Отец счел, что в новом мире такие навыки ей не понадобятся. В год, когда мир рухнул, она только готовилась пойти в школу. Тогда ей нравилось читать вывески и надписи на дорожных знаках, пока она каталась с отцом по стране, но это не тянуло на полноценные познания в грамоте. Она до сих пор могла, скорее по памяти, разобрать фразу «добро пожаловать» или «парковка запрещена», но имела расплывчатое представление о значении некоторых букв и цифр.

— Как? — изумился парень, но тут же бодро сказал, — Я могу тебя научить! Я, кстати, Зак. Мы организовали кое-что вроде… кружка… ну для тех, кому не хватает образования. Приходи… как будет время.

— Я подумаю, — уклончиво ответила Томасин. Она решила рискнуть, раз уж парень сам шел на контакт и оказался таким разговорчивым. — Что такое эта «гонка»?