— Короче, смотри, Пашка, — Устинов тем временем по-деловому показал на руку покойника. — Видишь след?

— Да, — я теперь заметил шрам, который уже почти не видно.

— Тут был партак, но не обычный, а в виде карты с мастью «черви». Он его свёл. Знаешь, что это означает?

— Стой, погоди, — я напряг память. — Хм, интересно. Это же значит — опущенный?

— Петух! — объявил, подтверждая, Устинов. — Его первая ходка — за износ, а насильники на зоне не в почёте. Вот и его сразу в петухи определили. И вот первое его криминальное прозвище — Наташка.

— Но он татуировку свёл.

— Да! Эту свёл, сделал себе другие, с авторитетными статьями, и стал весь такой из себя блатной. Как раз уже начало 90-х, их уже повылезало отовсюду. С ножиком ходил, понтовался перед всеми. Ладно, пошли, а то дышать нечем, ёпрст. Петрович, ты идёшь?

— Попозже, — отозвался Шухов, рассматривая кого-то в углу и что-то себе помечая. — Сам доеду.

Наверное, ему вставил Федорчук, вот Шухов сейчас и будет торчать в морге минимум час, чтобы ему не было вопросов, почему он вернулся так быстро. Заодно делает записи, что вот, мол, не просто так там торчал. Ну, это его заморочки.

— Паха, ты иди, а я догоню, — попросил Устинов. — Надо с Ручкой поручкаться, кха! А то я ему презент привёз, ручку перьевую нашёл, чернильную, а он от меня бежит, как дурак. Чудак человек. Да и просьба к нему есть.

Я вышел на улицу и встал подальше от выхода, прямо под ветер, чтобы хоть немного сбить этот тяжкий запах, который, казалось, въелся не только в одежду, но и в душу. После такого хоть сразу в ванну, а вещи в стирку. Сколько раз был в «мертвецкой», а все никак брезгливость не поборю.

Устинов вышел через пять минут, закуривая. Глаза радостно блестели, будто расправа над Шуховым уже свершилась.

— И что дальше? — спросил я, когда мы сели в машину.

Устинов, конечно, сразу понял, что я о деле, а вернее — о Рустемове и его делах.

— Можешь догадаться. Короче, попал наш Рустем попал в СИЗО, пришёл в хату и о себе не объявил, как положено. А его кто-то узнал и маляву сделал, мол, в такой-то камере петух, с людьми за одним столом сидит, и все теперь запарафинились от него. А чтобы такое смыть, у блатных, сам знаешь, есть только один способ — убить на месте.

— И ты его в этот момент завербовал.

— Ага, спас от верной смерти. Он о-о-очень хотел сотрудничать, — протянул Устинов. — Вот я с него расписку взял и оперативный псевдоним ему присвоил.

— Штирлиц? Потому что он был близок к провалу? — я засмеялся.

— Да-да-да, вот ты правильно мыслишь, Пашка. Вот он мне короче, сдал ту банду, потому что был среди них, а они про него толком не знали, думали, авторитет с зоны. Ну и потом по мелочи мне постукивал, а потом пропал. Думал, его прибили. На оперативный контакт не выходил. А он вот откуда выплыл.

— А вот ещё вопрос, — я задумался. — А где он так ножом научился владеть? Бил-то он наверняка, если это, конечно, он убивал, прямых доказательств-то нет. А вот его самого убили не такой уверенной рукой.

— Хрен его знает. Так-то он сильный был… а, вспомнил, — Василий Иваныч поднял палец вверх. — Он же в колхозе раньше работал, до первой ходки, свиней забивал. Им же не шею режут, а сначала в сердце бьют. Это у нас на мясокомбинате, том, закрытом, технология была забоя свиней, а в колхозе по старинке делали, ножом.

— А всё же, как они на него тогда вышли и убили?

— А вот это хороший вопрос, — Устинов кивнул. — Прибить его могли по разным причинам, и по тому косяку, и за эти квартиры, и хвосты могли зачищать. И совпало… сам понимаю, что подозрительно, потому что я и сам в курсе адреса был, и свалил в область. Так что, — он пожал плечами. — Чтобы не было подозрений, ты меня тоже пока в ход дел этих не посвящай.

— Да ладно, Василий Иваныч, по тебе-то понятно, почему уезжал.

— Да чтобы всем спокойнее было. А я пока другими делами займусь и повспоминаю, с кем он контачил, подскажу. Может, выйдешь на кого.

Едва вернулись в кабинет и начали строчить справки в ОПД, как к нам залетел разъярённый Пигасов, держа в руках тетрадки.

— Вы что, за дурака меня держите? — от обычной вежливости не было и следа. Он швырнул тетради на стол. — Вы что, принесли тетрадки и отделались?Там мало того, что всё слово в слово у всех, как под копирку, так ещё и одним почерком написано!

— Ну, вряд ли одним, — невозмутимо заметил Якут, протирая очки.

— Ну ладно, у Коренева, — Пигасов кивнул на Толика, — почерк отличается. Это вы все у него списывали⁈ Ещё и дословно! Вообще не сами? Кому-то отдали, чтобы вместо вас записал?

— Ну, у оперов-то часто мысли сходятся, — сказал Устинов и подошёл к окну. — Вот и получилось так.

— Да и почерк у оперов, как у медиков, — добавил я. — Вы рецепты от разных врачей возьмите, не отличите. Вот и у нас так же, всё похоже.

— Шутки шутите? Короче, завтра утром, Васильев, идёшь ко мне за направлением на реабилитацию, — Пигасов шумно выдохнул через нос. — Но сначала — тестирование. И когда с него вернётесь, вас всех будет ждать служебная проверка, потому что я сейчас отнесу эти тетради криминалисту, чтобы он провёл исследование и сравнил почерка! И у меня будет основание для наказания!

На этих словах он быстро вышел, но его торопливые злые шаги ещё долго слышались в коридоре.

— А к Кириллу кто-нибудь подходил? — тихо спросил Якут. — Надо было такой вариант предусмотреть, могли догадаться, что Пигасов и правда будет проверять конспекты. С него станется их целиком прочитать.

— Подходил, — успокоил его я. — Экспертиза покажет всё, что нужно, что все записи сделаны разными исполнителями.

Зазвонил телефон. Устинов только что вышел, Якут закурил, задумчиво глядя в окно, Толик гладил Сан Саныча, облачённого в новый ошейник, так что ответил я сам.

— Позовите Васильева к телефону, — попросил в трубке чей-то знакомый мужской голос.

— Я это, кто спрашивает?

— Витя Орлов. Тут у меня друг подрался с бандитами, и его ваши повязали, хотя он за девушку вступился. Но их отпустили, а его к вам повезли. Можешь поговорить с кем-нибудь? Ладно бы за дело, а тут вообще беспредел, они ещё в машину потащили, а он даже трезвый был.

— Поговорю, Витя, посмотрим, что можно сделать.

Хоть ко мне Орлов обратился, а не сам решили что-то учудить. Так что поговорю, выясню, что случилось. Привезут-то всё равно к нам, в обезьянник, там всё и узнаю.

Глянул за окно, удивился, что уже начало темнеть и день прошёл, после спустился в дежурку.

А там было весело.

Хохотал Устинов, хихикал дежурный, ржал помощник дежурного, тянула лыбу до ушей Ленка по прозвищу «Секретутка», она сводку в ДЧ забивала (должность при этом ее назвалась очень солидно — инженер-электроник), смеялись, зажимая рты, забредшие на огонёк ППС-ники и пара гайцов.

— Как, говоришь? — дежурный Ермолин, говоривший по телефону, смахнул набежавшую от смеха слезу. — Стучатся? Кричат что-то? Ты сколько выпил-то, придурок? Тут не наряд надо звать, а санитаров из психушки. Всё! Всё, говорю! Ещё раз позвонишь, в психушку уедешь! Пить надо меньше! Или закусывать побольше!

Он положил трубку и просмеялся ещё.

— Ну и дал он гари.

— Что такое? — поинтересовался я.

— Да там сторож в морге, новый, в первый день заступил, — пояснил ухмыляющийся дежурный. — Звонит нам, кричит, что у него там трупы двери выламывают, сбежать хотят. Допился до белочки, дебил! Ну не умеет молодежь пить нонче. Не запивать надо, а закусывать!

— Ага! Вообще, молодёжь меры не знает, — веселился Устинов. — Пьют, как в последний раз. Ха-ха!..

Я нахмурил бровь. Это всё явно не случайно. Мы же только недавно приехали оттуда…

— Василий Иваныч, — поманил его к себе я и продолжил тише. — А Шухов-то из морга вернулся? Или там остался?

— Не знаю, я за него не отвечаю. Да и, знаешь, что он здесь есть, что его нету, на работу это никак не влияет.