На короткой шее висела толстая цепочка с большим крестом, но позолота от контакта с кожей уже облезла наполовину.

— А вы кто? — спросила его жена, худая и минитюрная, одетая в розовый халатик. Она то и дело поправляла полотенце на голове.

— Следователь прокуратуры Румянцев, — напомнил следак, он уже пришёл в себя и нагло прошёл дальше, убирая корочку в карман. — И товарищи из милиции.

— Это из-за той сумасшедшей? — с надеждой спросил пузатый мужик. — Заявилась какая-то дура деревенская вчера вечером, давай нас выселять! А я ей говорю, что мы тут живём уже две недели. И вообще, по какому праву она к нам припёрлась?

— Значит, квартиру вы купили недавно? — спросил я и потопал у порога, обивая грязь с ботинок.

Так обычно проще расположить к себе хозяйку.

— Две недели назад, и сразу заехали.

Щёлк! — Кирилл снял коридор и входную дверь, а потом с интересом присмотрелся к пятну на полу у двери, едва закрытому пыльным полосатым полотенцем, использовавшимся вместо коврика. Но это всего лишь неотмытая грязь.

Я прошёл в квартиру. Приличная двушка, но без ремонта, похоже, с тех самых пор, как сюда впервые заехал дед Захаров, которого мы искали.

Сначала заглянул в зал. Обои уже пожелтели, в некоторых местах отклеивались и отрывались, а пол из крашенных досок местами напоминал пианино, потому что доски ходили то вверх, то вниз. Дети семейной пары, два белобрысых пацана, возились в одном углу, играя в приставку денди, подключенную к чёрно-белому телевизору. К цветным такие подключали редко, боялись «посадить кинескоп».

Мебель старая, но типовая, хорошо знакомая. Настолько хорошо знакомая, что могло показаться, будто эта семейка утром вломилась ко мне домой и украла бабкину югославскую стенку вместе с чехословацким хрусталём, вытащила пружинную кровать и сняла ковёр с оленем со стены, чтобы принести всё это сюда и разложить по-своему.

Значит, всё осталось от старика, как и телевизор. Разве что приставку привезли с собой, потому что вряд ли дед играл в «Контру» или танчики вечерами.

Цветной телевизор имелся на кухне, приличного качества — «Филипс». Правда, кино по нему показывали чёрно-белое. На экране разговаривали персонажи старого, но очень любимого мною в детстве сериала «Четыре танкиста и собака». В правом верхнем углу светилась цифра 1 и буквы «ОРТ». Там же стоял двухкассетный «Панасоник».

Холодильник у них старый, знаменитая «Бирюса» — значит, дедовский, стол и шкафы тоже старые. А вот во второй комнате мебель вынесли, там остались только голые стены. Обои содраны, под ними видны пожелтевшие от старости листы советских газет, которые тоже пытались удалить, но они держались крепко. Линолеум от пола оторван частями, небрежно, кусками. Но такой линолеум действительно снимать тяжело, потому что он толком не гнётся, а только ломается. В углу лежало несколько рулонов новых обоев, в тазике налита вода.

— Санузел у вас раздельный? — спросил я. Голос эхом отразился от голых стен. — Руки помыть можно? Ваш пёсик не помешает?

— Мы его в туалете закрыли, — заверил хозяин.

— А когда здесь ремонт начали?

— Вчерась. Ой, позавчерась. А то всё старое.

— Кирюха, — шёпотом позвал я. — Ванну посмотри, есть ли следы крови, потом здесь всё обойди, каждый сантиметр проверь. Если была кровь, она могла впитаться в газеты через обои.

Я не думал всерьёз, что кто-то прикончил старика здесь и потом утащил в ванну, но знал, что и такое не исключено. Всякого за жизнь насмотрелся. А следак, наконец, вспомнил, для чего он здесь нужен, и затребовал документы на квартиру.

Но они, на первый взгляд, оказались в порядке, и присутствовала даже подпись прежнего владельца, Захарова Владимира Григорьевича. Маленькая, выведенная нетвёрдой рукой, будто поставили крестик с небольшими завихрушками.

— Вы с ним сами связались? — спросил я, когда следак Румянцев зарылся в бумаги.

— Нет, там через агентство, — мужик накинул на себя клетчатую рубаху и пытался её застегнуть толстыми, похожими на сардельки пальцами.

— Номер есть?

— Да, сейчас принесу визитку. И в договоре он есть.

Скорее всего, фирма уже закрылась, а оформлена она вообще на какого-нибудь бомжа, но пробить их стоит.

— А предыдущий собственник был на оформлении сделки? — продолжал я опрашивать их.

— Да, — жена что-то цыкнула мужу, и он начал плавно удаляться из комнаты.

— А он был пьяный или трезвый? — я посмотрел на мужа, пока он не ушёл.

— Трезвый! — воскликнула жена.

Но муж ответил почти одновременно с ней:

— Пьяный! Еле на ногах стоял.

— Тихо! — сдавленно прошипела жена, потом с виноватым видом посмотрела на нас. — У Мусика просто память иногда подводит.

— Значит, собственник был пьяный, — заключил я. — И на момент сделки находился не в трезвом уме и далеко не в твёрдой памяти. То есть, недееспособный. Кто там нотариус? — я посмотрел через плечо следака. — Есть фамилия?

— Есть, — пробурчал Румянцев, усевшись за стол.

— И что теперь, квартиру отберут? — женщина всплеснула руками. — Мы же за свои деньги купили, ссуду взяли в банке! Вот, все документы! Вы нас выселите?

— А это решает суд, а не мы, — повторил я фразу, которую уже говорил сегодня утром. — Но от ваших действий и помощи сейчас зависит многое. Потребуется рассказать следователю, что за фирма, как вы на них вышли, что, когда, где… много что.

Глянул на Румянцева. Вот действительно, пятая нога, совсем не хочет работать. Руслан Маратович, помню, как-то раз сказал про него жёстко, нецензурно, но метко и в точку, про рукав там и всё остальное.

Сидит, и просто пишет, пишет и пишет, ещё и торопится куда-то, потому что поминутно на часы поглядывает. Никакой помощи, но зато скрупулезно обстановку в протокол осмотра вписывает, и то дело. Ладно, пусть заполняет свой протокол, потом сам объяснение еще возьмет, зато мне будет меньше писанины.

Зацепки есть, что нотариус, что контора риелторов, но главное сейчас — понять, куда пропал старик Захаров. Есть небольшой шанс, что его напоили, переписали хату, выписав с этого места, и в итоге не грохнули, а сделали бомжом, забрав паспорт. Могли и не убить, такое тоже бывало. Хотя я в душе и склонялся к другому варианту. Но если он всё-таки жив, там, глядишь, что-нибудь и получится прояснить.

Начну с больницы. Деда могли держать там, пока не закрыта сделка, чтобы он не мешал оформлению, и кто-то может быть в курсе этого. Вряд ли кто-то из врачей в доле, деда могли выдать за слабоумного, да и он, может, сам был в маразме, так что ему бы никто не поверил.

Так что надо ехать туда. Так, кто у нас ещё в группе? Румянцев пишет, Кирилл фоткает обстановку, а вот участковый Прохоров щёлкал семечки, сидя на подоконнике. Надо его тоже запрячь. Но я его помнил, ленивый он. Вернее, он не ленивый, он трудоспособный, просто недостаточно мотивированный.

— Валентин Михалыч, — я подошёл к нему и сел рядом. — Как оно?

Он протянул мне кулёк семечек и шумно выдохнул через нос.

— Понимаю, — я кивнул и взял немного семок. — У нас дел много, следак велел обойти чердаки, подвалы, помойки, может, он где-то там обитает. Покопошиться в грязи придётся.

— Хм-м, — Прохоров неодобрительно нахмурил брови.

— Это он поручил сделать нам, — напирал я. — Но я-то молодой, а вы в возрасте, бегать ещё по всяким помойкам. Давайте я по округе быстро прошвырнусь, а вы соседей пока опросите.

— Ну лады, — он аж просиял. — Ща и займусь.

Вот так, мягко, можно направить человека делать то, что ему не хочется. А я вышел и потопал к нашему водителю, а то больница далеко, на другом краю города.

— Степаныч, родной, — я сел к нему вперёд. — Служба зовёт. Давай-ка скатаемся в районную больничку, туда Толя Коренев поехал. Поговорить с ним надо.

— Следователь ещё там, — он показал на дом. — Его надо ждать. Он же вредный, стучать будет, если уеду.

— Да мы быстро, а он там за писанину упал, ещё часа два там сидеть будет. Но ладно, — я сделал виду, что собираюсь выходить. — Пешком тогда пойду. Слушай, а что в итоге с твоим шурином вышло, когда у него мороженое продать не получилось?