Ладно, это посмотрим. Ведь Якут из-за моих действий выжил, и я загорелся мыслью, что могу повлиять и на что-то ещё.

Кстати, а что насчёт близнецов бабы Маши? Я вспомнил несчастную бабку, раз за разом таскавшуюся к нам. Её разум не смог принять их гибель. А что сейчас? Они ещё живы или нет? Когда же это случилось или случится?

Машина проехала дальше, мимо заброшенного радарного завода, через железнодорожный переезд, через речку, и вот — перед нами тепловозное локомотивное депо. Путь перегораживали ржавые стальные ворота, на которых ещё можно разобрать надпись: «ТЧ-18».

Ворота открыли сразу, Степаныч заехал внутрь и остановился рядом с административным корпусом, между памятниками. С одной стороны — старинный паровоз с наглухо заделанными окнами, с другой — белый постамент, на котором когда-то стоял небольшой Ленин, а ныне просто торчали закрученные вверх куски арматур. Будто какой-то образец современного искусства за дохрелион денег, популярное у богатеев где-то на Западе.

Под скамейкой у входа в здание стояла жестяная тарелочка с водой и потёртая пластиковая чашка из-под какой-то китайской завариваемой лапши. Ещё не «Доширак», тот вроде тогда уже был, но его первые годы называли «Досирак», так что по понятной причине популярностью он не пользовался, пока не переименовали.

В чашку кто-то положил еды для кошки, но сама кошка, большая и рыжая, при виде моего Сан Саныча сиганула за угол. Пёс навострил уши, но догонять не кинулся, уже приучен.

— Ща, — высокий мужик в камуфляжном костюме, должно быть, охранник, выглянул из окна. — Сейчас, идём! Покажу всё, ваших жду.

— Подождём, — сказал я и потрепал собаку за ушами.

Пёс покрутил головой, а потом вообще лёг, открывая свой живот. Пока я его чесал, он вытянулся и начал похрюкивать от удовольствия, дёргая задней лапой. Но потом, когда из здания начали выходить люди, сел чинно.

— О, — Василий Иваныч обрадовался и провёл рукой по усам, пялясь на девушку в форме. — Говорят, ей только майоров подавай. Но где наша не пропадала?

Самым первым шёл Кирилл Аничкин, эксперт-криминалист, щуплый парень в очках. На плече он нёс тяжёлую сумку со своей аппаратурой, в основном, для фотосъёмки. Следом за ним вышагивала девушка в синем мундире прокуратуры, блондинка, невысокая, но фигуристая. Носик чуть вздёрнут, губы сжаты, взгляд на всех смотрит с этаким подозрением. Не очень ей нравится тут работать.

Не помню её фамилию, вместе работать не доводилось, но видел я её частенько. Фигурка запала в глаза и вспомнилась, несмотря на прошедшие годы. А что с ней потом стало? Вроде бы, уехала, и мы с ней потом не виделись, что дальше было у неё — уже не в курсе.

Казалось бы, такой хрупкой, миловидной девушке нечего здесь делать, но всё-таки это следователь прокуратуры. Значит, она и старший среди этой следственной группы.

— Здрасьте, Ирина Константиновна, — Устинов выпрямился и расправил усы уверенным движением. — Какими ветрами вас к нам занесло?

— Здравствуйте, Василий Иваныч, — Ирина с удивлением посмотрела на нас. — Я думала, будет Филиппов. И я не заказывала кинолога.

— А мы и не кинологическая служба, — сказал я, подходя к ней ближе. — Мой пёс мешать не будет. Павел Васильев, уголовный розыск, а это — Сан Саныч.

— Ну ладно, — следачка присмотрелась к нему, потом ко мне. — Лишь бы…

— Опять ты, — раздался голос у дверей. — Никого в отделе больше нет? Почему опять тебя отправили, Устинов?

— Вот мы и дошли до Ручки, — Василий Иваныч засмеялся.

Яков Ручка, пожилой седеющий мужик, высокий и тощий, стоял в стороне, опираясь на стену и даже так чуть покачиваясь. Глаза мутные. Опять пьяный. И как он вообще на ногах стоит?

Судмедэксперт Яков Вениаминович Ручка был единственным судебно-медицинским экспертом в Верхнереченске, а ещё по совместительству единственным патологоанатомом на весь город и окружающий его район. Поэтому мы могли работать только с ним.

Найти его обычно можно было в морге, обладал он невыносимым характером, а ещё пил, как три вахтовика после дежурства, и часто мог явиться на место преступления пьяным в стельку.

Ничего сделать мы ему не могли, потому что работал он не в МВД, а в Минздраве, и нам не подчинялся. Однажды один следователь написал на него представление с жалобой. Из Минздрава пришёл ответ, что меры приняты, беседа проведена, но ничего не изменилось. Оно и понятно, если его уволить, то город останется вовсе без судмедэксперта.

— Вот мы и дошли до Ручки, — громко повторил Василий Иваныч, будто не все это слышали в первый раз. — Ну, чё там случилось, Яха?

Ручка медленно повернулся к Устинову, смерил его очень внимательным взглядом и мрачно произнёс:

— Он умер.

Друг друга они не любили. Особенно с тех самых пор, как однажды Василий Иваныч пришёл в морг, где работал Ручка, откатил каталку с телом подальше, а сам прикатил из коридора другую, накрылся простынёй и принялся ждать, чтобы в нужный момент «ожить» с яростным воплем. Судмедэксперт такую шутку не оценил, Устинова выгнал, потом три дня заикался и не просыхал от пьянки пару недель.

Остальных, кто теперь вышел из здания, я не знал. Так как слышал краем уха о порядках на железной дороге, то догадывался, что эта троица мужиков в костюмах и тот смуглый парняга в промасленной спецовке здесь не просто так. Один из них должен быть начальник депо, другой — главный инженер, а третий — инженер по охране труда, которому прилетит больше всех, потому что техника труда нарушена в явном виде, раз кто-то умер. А тот невысокий смуглый парняга в спецовке — кто-то из мастеров, может, непосредственный руководитель погибшего.

Всей этой компанией мы пошли через цеха, где что-то гремело, бренчало, гудело. Тепловозы заезжали и выезжали, кто-то вёз всякие тяжести на тележках, люди куда-то торопились. Приходилось следить, чтобы не вляпаться в мазут, который был тут разлит повсюду, и смотреть, чтобы туда не залез Сан Саныч.

Смотрели на нас все с удивлением, то и дело перешёптываясь друг с другом. Да, тут точно произошло нечто недоброе и непривычное. А громогласный начальник депо, высокий лысеющий мужик, вещал так, что его слышали во всём корпусе:

— Он спец был за***й! Руки — золото, из плеч, а не из жопы! Егор всю ходовую тепловоза мог по винтикам разобрать и собрать. Но бухал — мама не горюй… сколько раз его выгнать хотел, да жалко, куда ему идти? Даже в бандиты таких алкашей не берут. Вот и дожалелся.

— Много пил, — тонким и шепелявым голоском добавил низкорослый главный инженер в клетчатой кепке. — Пил и пил, каждый день. Потом месяц терпит — и опять в загул.

— Мужик-то хороший, — добавил мастер, вытерев лоб рукавом и не заметив, что так он стал ещё грязнее. — Но пил. И на работе пил, прятался от меня по кабинам тепловозным и там бухал. Раз вообще с палубы упал…

Он показал рукой на трёхэтажную металлическую конструкцию с лестницей, нависавшую над путями почти по всему цеху. Как я понял, это чтобы можно было занести что-то тяжёлое внутрь машины или получить доступ к крыше тепловоза, а не карабкаться снизу.

— … но, говорят, Бог пьяных и детей бережёт, вот он и не убился тогда. Только поцарапался.

— А щас помер Егорка, — пробурчал инженер по охране труда, пожилой усатый мужик. — А ему путёвка была положена. Он же ходовик, у него ноги больные были, от мазуты, в ней же по колено ходят, там всю кожу разъедает.

— Кто такой ходовик? — спросил я.

— Слесарь по ремонту ходовой части, — пояснил мастер и показал вниз, в длинную яму под стоящим в корпусе тепловозом, в которой возились ремонтники, бряцая ключами. Там было темно, только налобные фонари рабочих освещали бетонную канаву. Тяжёлая, должно быть, работа.

Скоро мы подошли к такой же яме, только на этой ничего не стояло и людей рядом с ней не было. Длинная, метров в двадцать, глубиной в человеческий рост, тёмная, потому что ламп в ней не было, только пустые гнёзда под них, а на дне растеклась тёмная жижа, в которой лежали обломки досок.