Дальнейший разговор не клеился. Марго погасила свой шарик света – просто прихлопнула его, как надоевшую муху. Мы завозились на сене, устраиваясь поудобнее. Не знаю как остальные, а я заснул почти сразу. В поезде вообще отлично спалось, под шум колёс, на слежавшемся сене, но если его поворошить, то всё равно мягком и пахнущем заморенным на солнце разнотравьем. Одна из лучших постелей что была у меня за последнее время!

Утро встретило нас оставшейся с ночи стылой прохладой и пеленой тяжёлых серых облаков, закрывших горизонт. Каменск, центральный город одноимённой губернии и цель нашего путешествия появился неожиданно, не дав себя толком рассмотреть, скрытый за каплями ленивого дождя, зарядившего ещё ночью и продолжившегося утром.

Вместо покрытых лесом зелёных холмов, по обе стороны от поезда, вдруг выросли мрачные здания из мокрого серого камня. Сначала одноэтажные и редкие, по мере продвижения к центральному вокзалу Каменска, дома становились выше, основательнее и начинали тесниться, друг подле друга образуя каменный лабиринт и полностью оправдывая название города. Даже в столице мне не доводилось видеть такое множество каменных домов, почти не разбавленное весёлыми деревянными срубами. Близкое месторождение дешёвого камня позволяло даже не слишком богатым семьям обзавестись собственным каменным домом, но по той же причине город целиком казался одноцветным, мрачным, сердито нахохлившимся словно толстый голубь недовольный скудными подачками прогуливающихся мимо пар.

Впрочем, это всё дождь, серое небо и непроизвольная дрожь бьющая меня то ли от холода в это непогожее утро, а может быть от того, что мы, наконец, приехали и следовало начинать выполнение возложенных на меня Вождём и советом заданий, а я, признаться честно, немного дрейфил.

Соберись, боец! – отдаю мысленную команду сам себе. -За дело революции будь готов сражаться хоть днём, хоть ночью и даже таким, совсем не по летнему промозглым, утром тоже будь готов!

Почему-то в ушах звучит голос ревкома Каботкина, интересно как он там? Зажила ли рана? Наверное зажила, если не растревожил.

И сам же себе отвечаю: -Есть быть готовым!

Поблагодарив машинистов за то, что довезли в целости, сохранности, да ещё и с ветерком, беру своих спутников и иду к начальнику вокзала. Предъявляю ему бумагу за подписью и печатью самого товарища Вождя, а после прошу сопроводить к местному революционному совету мастеров, солдат и крестьян.

Начальник вокзала, слегка седой, дородный мужчина с усталым лицом почему-то в мундире смотрителя долго смотрит на предъявленные ему бумаги, потом переводит взгляд на нашу честную компанию и внимательно осматривает уже нас самих.

За спиной гул недовольных голосов, словно рой рассерженных пчёл, жужжат и жужжат. Это все те, кто столпился в приёмной, мимо кого мы прошли без очереди, разрезая толпу нашитыми на наших рукавах звёздами, знаками принадлежности к боевым революционным отрядам. Не имевший подобного отличительного знака орк двигался позади, прикрывая тылы могучей спиной. Естественно, наше беспардонное вторжение не понравилось никому из собравшихся и сейчас они гудели и гудели, будто пчелиный рой встревоженных вторжением в их уютный улей.

Чья-то наглая вихрастая голова сунулась в проём открытой двери и вопросила, вращая глазами: -Петрович, это что тут за перцы без очереди лезут? Может их важности немого поучить и уважению?

-Уйди Глинка, -устало отмахнулся начальник вокзала и он же, видимо, Петрович. -Тут товарищи из самой столицы прибыли понимаешь. Скажи там всем чтобы подождали и дверь закрой.

-Вижу, что из столицы, -согласился Глинка, прикипев взглядом к обтянутым кожей, с блестящими металлическим вставками, задним полушарием товарища Марго.

С грохотом закрылась дверь в кабинет начальника вокзала, но через неё всё равно донёсся разборчивый голос Глинки, объясняющий остальным сложившуюся диспозицию: -Такая фифа - чисто валькирия! Они там все в столице полуголыми ходят. А некоторые, слышал говорят, совсем голые – потому, что свобода теперь, понятно. Захочет какая девица сиськами потрясти – никто ей мешать не может. Такой новый закон вышел, тремя лунами клянусь! Ой что в столице делается! Но это ещё что, вот захочет какая старушенция свои обвисшие достоинства на свежем воздухе выгулять, вот тогда самое главное лунопредставление и начинается!

И то ли этот Глинка орал как на митинге, а может стенки здесь были тонкие, только все его разглагольствования были слышны отчётливо и ясно, будто он стоял рядом с нами, в той же комнате.

--Конец Петровичу, -продолжал разоряться местный бутозер. -Сейчас его эта столичная фифа расстреливать будет. А я ведь говорил, я ведь предупреждал!

-За что расстреливать? -спросил другой голос.

-Так за самоуправство, -охотно разъяснил Глинка. -Кто ему позволил должность начальника занимать? Никто! Вот и прислали из столицы бой-бабу, чтобы, значит сиськами перед лицом потрясла, а потом застрелила. Бабах и нет больше Петровича!

-Как это нет? Нельзя же так! У меня состав третий день стоит, угля ждёт. Вчера хотели на запасной путь перегнать, так еле отбился. На запасной путь встанешь – потом неделю не уедешь. А у меня сроки! Мне уголь нужен! Если Петровича расстрелять, то кто тогда уголь выписывать будет? Я тут для чего второй день в очереди сижу? Нет уж, пусть сначала Петрович мне уголь выпишет, а потом, хотите – стреляйте, хотите – вешайте или там сиськами трясите, мне уже всё равно будет! Сроки горят, угля нет, а с кого спрашивать будут – с меня горемычного. Поэтому сначала уголь мне выпишите, а потом что хотите, то и делайте.

-Балда ты! -возразил ему Глинка. -Совсем не понимаешь политической обстановки. Может тебя тоже в расход пустить? Эта столичная валькирия, она может. Легко! Ей что сигаретку закурить, что сиськами потрясти, что человека застрелить – всё одно и в радость.

Неизвестно сколько бы всё это продолжалось. Признаюсь, я будто впал в какой-то ступор не в силах прервать разглагольствования этого прохиндея за дверью. Коробейникова тоже стояла с таким непроницаемым лицом, словно это не её сись… то есть не её саму там обсуждают. Вот не понимаю я этих «новых амазонок». Сначала оденутся так, будто самого предвечного решили совратить, а после обижаются, когда мужчины на них соответственно реагируют. В чём вообще смысл? Сиськами, как выражается местный горлопан, на людях посверкать?

В общем неизвестно чего бы ещё этот Глинка там успел наговорить, но сидевший за столом начальника вокзала Петрович вдруг громко рявкнул так, что лично я чуть было не подпрыгнул от неожиданности.

-А ну тихо там! -выдал Петрович во всю мощь лёгких и даже вроде бы немного силы непроизвольно или произвольно вложил. -Ещё одно слово услышу и всех выгоню! Никого принимать сегодня не буду! Крутитесь сами, как хотите!

Угроза подействовала. По крайней мере со стороны двери больше не доносилось ни звука.

-Простите, -извинился Петрович. -Бардак. Полный бардак! Ничего кроме бардака и чем больше пытаешься его разобрать, тем только больше становится.

-А вы – начальник вокзала? -на всякий случай уточнил я.

-Никак нет. Станционный смотритель, -отвёл глаза мужчина. -Андрей Петрович Босяков.

-И что же вы, Андрей Петрович, делаете в кабинете начальника вокзала?

-Давайте я всё объясню по порядку, -вздохнул станционный смотритель.

-Было бы неплохо.

Похоже рассказ предполагался долгий, а в кабинете начальника вокзала, кроме продавленного кресла владельца имелись только пара совсем не подходящих под обстановку стульев, как будто стоявшую здесь раньше качественную мебель вынесли, а вместо неё занесли то, что попалось под руку. Да и в целом, если окинуть кабинет внимательным взглядом, видны следы некоторого разграбления. Висящая на стене картина совсем не вписывается в интерьер и, судя по белому квадрату, оставшемуся на стене, раньше здесь висело полотно больших размеров и, видимо, совсем другого качества. Сломанная и затем не слишком аккуратно починенная дверца шкафа и так далее. Всё это наводило на мысль, что кабинет начальника вокзала был недавно разграблен, а после его кто-то привёл снова в более-менее пристойный вид. И сдавалось мне, что этот «кто-то» сейчас как раз и сидел перед нами.