Если уж говорить по уму, то представителям клана Чо следовало озаботиться появлением у вана Хонджона сына-наследника. В таком случае Чо имели бы шансы сохранить свое влияние после смерти Хонджона, поскольку регентом при его сыне, скорее всего, стала бы Синджон-ванху. Если же наследника престола пришлось бы искать в дальних ветвях дома Ли, то преимущество при этом переходило к андонским Кимам, как более многочисленному клану, имеющему большое количество сторонников. За годы своего владычества Кимы успели не только обогатиться, но и обзавестись своими людьми на всех уровнях государственного аппарата. Многие из этих «верных и надежных» подчинились Чо притворно только для того, чтобы не утратить своего положения, но, в глубине души, они мечтали о возвращении Кимов.

Возможно, Чо не решались на такой смелый шаг, а может рассчитывали на скорое появление наследников. Во всяком случае, ван Хонджон, скончавшийся в середине 1849 года, на пороге своего двадцатидвухлетия, умер бездетным (если не считать одну не выжившую дочь). Известно, что перед смертью у него отекло лицо, появились рвота кровью и выраженная диарея. Противники версии с отравлением обращают внимание на то, что отец Хонджона Ли Ён, известный как Хёмён-седжа, умер двадцатилетним при схожих обстоятельствах, так что можно предполагать и наследственные болезни.

Смерть вана Хонджона оборвала династическую ветвь, тянувшуюся от Тхэджо-основателя. Дом Ли продолжил существование, но никто из его представителей не имел явных прав на наследование престола. Необходимо было выбирать «лучшего из имеющихся», и этим делом занялась Сунвон-ванху, как самая старшая из вдовствующих ванби. Современные историки любят порассуждать на тему подчиненного положения женщин в Чосоне и, в целом, в старой Корее. Однако, несмотря на неравенство, положение ванби в чосонской иерархии было весьма высоким. Выше ванби стояли только ваны, а если ванби приходилась вану матерью, бабкой или прабабкой, то определяющим в их отношениях было конфуцианское правило почитания старших.

Как вы думаете, какого преемника выбрала Сунвон-ванху? Умного, деятельного и амбициозного, или же недалекого и слабовольного? Разумеется – недалекого и слабовольного. Умный и деятельный был ей ни к чему, ведь она снова собиралась взять бразды правления в свои руки.

Избранником Сунвон-ванху стал Ли Бён (Ли Вонбём), младший сын Ли Квана, который был сыном все того же Юнэн-гуна от наложницы из рода чонсонских[165] Ли.

Те, кто думает, что все представители правящего дома вели безбедную жизнь, сильно ошибаются. Земельные наделы и средства из казны получали близкие родственники ванов, а также те из дальних, к кому ваны испытывали особое расположение. Внук незаконнорожденного сына седжи, который, вдобавок, запятнал свое имя множеством неблаговидных поступков, не мог рассчитывать на поддержку и должен был самостоятельно заботиться о своем пропитании. Потомки Юнэн-гуна имели два «пятна» на своей репутации. Первое – наличие среди предков безумного седжи, и второе – неосмотрительное поведение самого Юнэн-гуна, который позволил жене и одной из невесток перейти в лоно католической церкви, за что и поплатился жизнью в 1801 году, когда Чонсун-ванху устроила первое массовое истребление христиан, получившее название «гонений года син-ю».

Правнук безумца и внук католика, да еще и незаконнорожденного – да лучше уж быть простым санмином, чем представителем правящего дома с подобной родословной! Собственно, Ли Бён и был санмином, поскольку зарабатывал на жизнь тем, что рубил лес и возделывал землю на острове Канхва, вдали от столицы. Читать он вроде как научился и даже начинал читал в детстве «Цзы чжи тун цзянь»[166], но ничего из прочитанного не запомнил, а со временем и грамоту практически позабыл – зачем она лесорубу? Главной целью жизни Ли Бёна было не привлекать к себе внимания, которое могло бы навлечь беду. Рассказывают, что когда Ли Бён увидел приближавшихся к его дому посланцев Сунвон-ванху, то чуть не потерял сознание от страха. Как он мог вообразить, что судьба уготовила ему чосонский престол? Об этом даже думать было страшно.

Однако мысль о том, что власти решили уничтожить всех потомков Юнэн-гуна, сразу же пришла ему на ум, и хорошо еще, что охваченный страхом Ли Бён не покончил с собой, чтобы избежать пыток и позора. Вместо этого он был доставлен вместе со своей семьей в столицу, где его ожидала торжественная встреча – горожане выстроились вдоль дороги и приветствовали своего будущего правителя. Нужно сказать, что многие радовались искренне. Несмотря на все тяготы жизни, которая все меньше и меньше напоминала благословенные времена вана Сукчона, люди не знали и не могли желать для себя другой формы правления, кроме традиционной монархии, в которой от личности монарха зависело очень многое. Можно было надеяться на то, что ван, не понаслышке знакомый с тяжелым трудом и жизнью простых людей, будет милостивым и справедливым правителем.

О том, как вчерашний лесоруб может управлять государством, никто не задумывался, да и вообще народное представление о правлении было примитивно наивным: правитель сидит себе-посиживает на престоле, да отдает своим сановникам распоряжения… Трудно ли? Любой справится, это вам не рис высаживать, стоя по колено в воде.

Разумеется, взять и усадить на престол «двоюродного брата соседского вола»[167] было нельзя. Сунвон-ванху пришлось усыновить Ли Бёна, и как будто вместе с ней, это словно бы сделал и покойный ван Сунджо, так что формально вышло, будто дядя сменил на престоле племянника.

Для андонских Кимов Ли Бён, вошедший в историю как ван Чхольчон, стал настоящим подарком судьбы. После нескольких лет вдали от власти они получили правителя, который не обладал ни способностями, ни сторонней поддержкой. Чхольчона можно, с полным на то основанием, сравнивать с сидящей на престоле куклой, которая регулярно кивает головой, одобряя то, что говорят ей сановники. При всем своем скудном уме, Чхольчон прекрасно сознавал уязвимость своей легитимности и понимал, что своим возвышением он обязан не Небу, а Сунвон-ванху и андонским Кимам, поэтому у кукловодов с куклой не было никаких проблем.

Став ваном, Чхольчон не забыл свою прошлую жизнь и предпринимал попытки облегчить жизнь простого народа, но эти попытки не имели системного характера и не вылились в какие-либо реформы. Да и вообще любые намерения вана могли реализоваться лишь в той степени, в какой это было угодно Кимам. Ситуация в Чосоне была напряженной, чреватой восстаниями. Поэтому иногда народу нужно было делать небольшие поблажки: простить недоимки или немного снизить налог в неурожайный год. Но при этом то, что объявлялось правительством, часто игнорировалось местными властями, которые пытались взыскать и прощенные недоимки, и налог в полном объеме, и еще сколько-то сверху, для собственной выгоды. В результате конец правления вана Чхольчона был ознаменован серией крестьянских восстаний 1862–1863 годов. Не успевали власти загасить пожар в одном месте, как вспыхивал в другом, и хорошо еще, что не вспыхнуло разом повсюду, тогда бы Чхольчон мог бы стать последним правителем чосонской династии.

Ван Хонджон на закате своего правления делал попытки оттеснить клан Чо от власти или хотя бы взять часть полномочий в свои руки, но от вана Чхольчона ничего подобного ожидать не приходилось. Главной целью Кимов стало скорейшее обзаведение наследником престола. В конце 1851 года двадцатилетнего вана женили на четырнадцатилетней дочери Ким Мунгына, возглавлявшего на тот момент клан андонских Кимов – невесту выбрала Сунвон-ванху.

До выдачи дочери за вана Ким Мунгын возглавлял Восточный отдел Сынджонвона (ванского секретариата). Должность была не самой высокой, но крайне важной, ведь в секретариате готовились все указы правителя. Ким закончил свою карьеру в должности, название которой можно перевести как «министр иностранных дел», но на деле он был правителем Чосона при своем зяте. Сунвон-ванху в дела правления особо не вникала, она расставляла фигуры по местам и следила за тем, чтобы они действовали нужным образом.