Если попытаться охарактеризовать правление и личность вана Инджо одной фразой, то лучше всего подойдет такая: «Корея ничего не потеряла бы, не случись в ее истории такого правителя». Замена Кванхэ-гуна на Инджо – один из худших поворотов в корейской истории, страница, которую невозможно, но так сильно хочется переписать…

Итак, в 1649 году на престол Чосоном взошел тридцатилетний Ли Хо, известный как ван Хеджон. Его реформы корейской армии, увеличение ее численности и оснащение новым оружием – мушкетами, а также строительство новых крепостей на реке Ялу вопреки запретам, вызвали ассоциации с правлением Ёнсан-гуна. С одной стороны, укрепление армии практически всегда идет государству на пользу (если только не сопровождается разорением подданных), а, с другой, новый правитель был одержим навязчивой идеей отомстить империи Цин и помочь минскому императору Юнли вернуть власть над Китаем. Это казалось довольно наивным решением.

Можно было бы питать такие надежды раньше, до взятия Пекина маньчжурами, но в 1649 году, когда «император» (кавычки здесь более чем уместны) Чжу Юлан отчаянно пытался закрепиться на юго-западной окраине былых владений дома Мин, надеяться на восстановление минского могущества было неблагоразумно. К тому же весной 1648 года Юнли удалось освободить от маньчжуров весь Гуандун[119] и сидевшие в Макао[120] португальцы обещали ему какую-то помощь, но эти небольшие успехи не могли изменить ситуацию в пользу Мин.

По идее, чосонский двор должен был вести разведывательную работу в Китае, или регулярно собирать сведения, необходимые для правильной оценки обстановки. А правильная оценка просто кричала о том, что дни Мин сочтены. Тем не менее, Ли Хо, которого мы дальше станем называть Хёджоном, мечтал о мести Цин и восстановлении «справедливого правления Мин».

Главная сила маньчжуров заключалась не в их несокрушимой коннице, а в правильной политике по отношению к китайцам. Если монголы из династии Юань считали себя покорителями китайцев, то маньчжуры позиционировали себя как справедливые правители, которые пришли на смену минским императорам, лишившихся за свои грехи Небесного Мандата. Несмотря на то, что высшие посты занимала маньчжурская знать, китайские чиновники и армейские командиры превосходно «вписывались» в новые порядки и жили не хуже, чем раньше. То же самое можно сказать и о простом народе, который, по большому счету, не предавал значения тому, кто правит в столице, главное, чтобы жизнь была спокойной жизнь и рис на столе не переводился.

С подобной мягкостью маньчжуры относились и к корейцам. Будь на месте Хунтайцзи, во время второго маньчжурского похода на Чосон, кто-либо из сыновей или внуков Чингисхана, так он бы, вероятно, истребил всех корейцев, до которых только бы смогли дотянуться монгольские сабли – за нарушение вассальных обязательств монголы карали смертью.

В результате, к тому времени, когда ван Хёджон счел себя готовым воевать с империей Цин, он обнаружил, что воевать придется не только с маньчжурами, но и с китайцами, точнее, в основном с китайцами, которых в цинской армии уже было больше, чем маньчжуров. От мыслей о возмездии и «восстановлении справедливости» вану пришлось отказаться, но реформированная армия ему все же пригодилась, о чем будет сказано немного позже. А пока уделим немного внимания придворным делам.

В последние годы правления вана Инджо реальная власть находилась в руках Ким Чжачжона, назначенного главным государственным советником в 1645 году. Ким был типичным представителем своего времени – коварным интриганом, использовавшим против своих противников любые средства. В частности, в 1646 году, с помощью подкупа, Ким избавился от прославленного военачальника Им Кёнёпа, пользовавшегося доверием Инджо. В результате Има убили собственные солдаты, а главный советник Ким остался в стороне от произошедшего.

Сразу же по восшествии на престол, Хёджон сместил Ким Чжачжона и приблизил к себе своего бывшего наставника Сон Сиёля, который расставил на ключевые посты своих земляков из провинции Чхунчхон, а вана постепенно (и мягко) оттеснил от дел правления. Корейская бюрократическая система, во многом скопированная с танского образца, отличалась сложной структурой и высоким уровнем специализации. Историки любят приводить в пример наличие трех обособленных придворных ведомств, занимавшихся окраской тканей. Первое ведомство (Пхёджон) ведало отбеливанием, второе (Ёмгун)– простой окраской, а третье (Чханёмджон)– нанесением рисунка, и это уже в VIII веке! Редко какой ван разбирался в тонкостях и хитросплетениях своего государственного аппарата, так что волей-неволей приходилось полагаться на сановников, а те часто исполняли приказы правителя подобно слуге из притчи о коне и воротах[121].

Историки продолжают спорить о том, с какими целями Сон Сиёль поддерживал идею похода на маньчжуров. Возможно он хотел завоевать полное доверие своего воспитанника, или всерьез надеялся на успех этой затеи, или просто хотел укрепить корейскую армию. Но, так или иначе, в начале правления Хёджона в государственном аппарате и при дворе произошли большие перемены. Вместо клики Чо-гвиин и «западников» во главе с Ким Чжачжоном, к власти пришли выходцы из Чхунчхона, которых возглавлял Сон Сиёль (по взглядам они были близки к «малым южанам»).

Была ли эта перемена благоприятной для подданных? Отчасти – да, ведь «оздоровленный» аппарат на первых порах работает лучше прежнего, но при наличии благоприятных условий вскоре снова поражается язвами коррупции и кумовства. Продолжение прежней экономической политики, суть которой заключалась в распространении действия Закона об эквиваленте по всей стране (за исключением приграничных северных провинций), способствовало прогрессу сельского хозяйства… Все бы и хорошо, только вот налог несколько раз увеличивался, поскольку военная реформа обходилась недешево. Поэтому к концу правления Хёджона в чосонской экономике вместо прогресса наблюдался регресс.

Учитывая, сколько раз его предшественнику приходилось бежать из столицы то от мятежников, то от маньчжуров, Хёджон увеличил численность своих телохранителей до тысячи человек и столько же теперь стало в обновленном столичном гарнизоне. Разумеется, были укреплены и стены города. Цинские правители смотрели на все «шалости» чосонского вана сквозь пальцы, поскольку хорошо понимали, что, даже укрепившись, Чосон не сможет стать для них угрозой. Как известно, высшая мудрость заключается в том, чтобы обращать во благо любые обстоятельства.

В 1654 году, во время очередного обострения приграничного конфликта между Империей Цин и Русским царством[122], сто пятьдесят чосонских стрелков сражались вместе с цинским войском в битве при Хутоне[123] и одержали победу. В 1658 году ван Хёджон отправил в помощь Цин уже двести шестьдесят солдат, имевших на вооружении не только мушкеты, но и пушки. Участие в боевых действиях показало возросшую мощь чосонской армии. С одной стороны, усилия вана не пропали понапрасну, а, с другой, больше ни в каких войнах чосонская армия участия не принимала, ее использовали только для подавления восстаний, а для подобных целей было бы достаточно и меньшей мощи. В сложившейся ситуации вану Хёджону можно было бы и не тратиться на военную реформу, но никто не мог предвидеть будущее?

Примечательно, что участие корейцев в сражениях с русскими на стороне Цин, не сказалось на последующем развитии чосонско-российских отношений – Россия рассматривала Чосон как потенциального союзника.

Двукратное оказание военной поддержки способствовало улучшению отношений между Чосоном и империей Цин, а поражение минского правителя Юнли наглядно показало опрометчивость былых планов вана Хёджона. Однако внешнеполитической стабилизации сопутствовал внутренний экономический кризис, вызванный спадом сельскохозяйственного производства.