Один раз даже Ямщиков ее не узнал, когда она тихо сидела на мусорном ящике в тамбуре у туалета с маленьким пацаненком на руках. Рядом с нею вертелся мальчуган постарше с обветренным простудой ртом.

— Мне мамка десять рублей еще с собою дала, все бутылки сдала из подъезда, чтобы я был не хуже других, — рассказывал он Марине, слушавшей его серьезно и сосредоточенно. — А училка нас в антракте к ларьку не выпустила, и я так и не смог купить себе клоунский нос на резинке. Мне этот нос во как был нужен! Я бы фиолетовый себе купил. А она сказала: "Сиди, Манохин, смирно, а то нервы у меня на тебя сейчас кончатся!" И когда циркачи ходили по рядам с обезьянками в юбочках — тоже погладить не дала. А я совсем близко был! Вы, тетенька, знаете, что у обезьянок жопка красненькая? Сам видел! Я в цирке целых два раза был. Один раз — совсем маленьким, когда еще папка в тюрьму не уехал…

Из туалета вышла женщина с мокрыми штанишками в руках и подхватила ребенка. Марина нехотя рассталась с чужим диатезным сокровищем и понуро отправилась следом за Ямщиковым. А у Григория в период этой сцены вновь разыгрались противоречивые чувства. Короче, ему ни с того, ни с сего стукнуло в башку, что хорошо бы сейчас ехать так же с Маришкой, с детьми… К матери, к примеру. Думать только о том, чтобы штанишки состирнуть, горшок вытрясти. Вот бы мамка обрадовалась!

Тут Ямщиков мысленно приказал себе остановиться. Поняв, что тоже сходит с ума, он отправил Марину к Седому, а сам выскочил в ближний тамбур воздухом подышать. Действительно, как тут не шизнуться? Ведь нет у него никакой мамки и не было! И как можно такое думать о боевом товарище? При этом в полном спокойствии и отрешенности положить с прибором на цели и задачи грядущего Армагеддона… Трясущимися руками он пытался поджечь сигарету, а эта сволочь назло ему не хотела поджигаться…

— Гриш, ты с фильтра поджигаешь! — заметил покачивающийся Петрович, вышедший в тамбур следом.

— Петрович, сейчас почувствовал, как люди с ума сходят! — еще в потрясенном состоянии нервов сказал Ямщиков, выбрасывая сигарету. — Мне как-то надо сохраниться, ведь все шизеют на глазах!

— Меня, что ли, имеешь в виду? — с нескрываемым безразличием спросил проводник. — Да я решил в завязку уйти. Хотя… Сейчас только вспоминал мечты разные, иллюзии, с которыми на железку пришел. Тоже подумал, я тогда был чокнутым, или наоборот — потом?..

— А что такое? — заинтересовался Григорий.

— Ну, знаешь ведь, раньше правило такое было, что если баба в поезде родит, то ребенка потом вся железка бесплатно катает. Наши нынешние крохоборы такое урезали, конечно, иначе хитрое бабье нарочно рожать сюда бы полезло. Но раньше такое правило было, не вру. И представляешь, вспомнил мечты молодости, чтобы именно у меня в вагоне кто-нибудь родил! Представляешь, каким идиотом был? В тонкостях представлял, как я героически роды принимаю, как мамаша благодарно рыдает при расставании… Даже самого слеза прошибала… Ну, ты понимаешь, что это строго между нами…

— Да чего уж непонятного? — с грустным смехом ответил Ямщиков. — Ты перед собою видишь такого же урода. Сейчас мечтал, что как бы те два пацаненка из последнего купе — мои собственные, а я, дескать, с женой к матери еду…

— Гриша, это так бабы на нас влияние оказывают! Не поддавайся, Григорий! — не на шутку испугался Петрович. — Иначе всем писец будет! Я пил только потому, что мне вдруг захотелось жить обычной такой жизнью, в которую нас бабы затягивают… Может, они по-своему правы, конечно. Но по скудости умишка эти дуры не в состоянии понять, что у мужчин, вообще-то, свои задачи имеются. И на этих задачах, может, мир держится!

Петрович хотел прибавить еще что-то важное, но только грустно махнул рукой. В целом его Ямщиков понял. Они стояли в объединяющем мужском молчании. Обоим стало значительно легче, хотя они понимали, что болтаются где-то на самой грани. Действительно, весело будет, если они спятят одновременно…

Тускло светили лампочки тамбура. А за окнами вагонных дверей стояла непроглядная темень, хоть глаз выколи. И кто его знает, что скрывала она от них в своих цепких объятиях?..

Потрескивая, догорали смолистые факелы возле Шатра Божественного Послания. А дальше, за высокими лиственницами скрывалась непроглядная темень, хоть глаз выколи. И кто его знает, что скрывала в своих цепких объятиях?..

Разбудили как всегда, затемно, в четыре утра. Наскоро натянув на зимнюю одежду белые балахоны, все послушно построились в большой круг, в центре которого главный богослов, бывший редактор районной малотиражки Вадик Жаров, а ныне кодификатор учения, редактирующий тексты самого Живого Бога, принялся ругать братьев и сестер, все более распаляясь.

Несколько женщин возроптали и отказались накануне обливаться холодной водой и заниматься босохождением, хотя именно такое послушание наложил на них Вадим. Взъелся на этих баб Вадим, конечно, лишнего. Но ополчился он на них вовсе не как на баб, половых различий в послушании среди братства не допускалось. Более того, в Городе Живого Бога царил полный, абсолютный запрет на половую жизнь, дополняемый запретом на любые, даже случайные прикосновения, причем не только к людям, но и к домашним животным. Две старицы, прихватившие из Подтелково с собой собачек, до одури ходили теперь по улицам Лунных Цветов и Ласковых Снов на южном склоне сопки, очищаясь от бесовских прикосновений.

Недовольство Жарова вызвали женщины, прибывшие из одного поселка с Лихачки и дружно державшиеся вместе. А во всех, кто вместе держится, всегда заводится бес противоречия. Как Вадик с ними не боролся, женщины тихонько научили других баб надевать на бдения и литургию под белый балахон толстые свитера, куртки-ветровки и штаны с начесом. От обливаний на морозе на улице Поющих Гор и хождения босиком по улице Хрустальных Врат бабы категорически отказывались, хотя Вадим объяснял им, как людям, что заболевания, заработанные в таком святом месте, с резким повышением температуры трактуются учением как прохождение "огненного крещения", ведущего к омолаживанию и сожжению "внутренней скверны".

Но главное, все эти бабы постоянно приставали с вопросами к Сергею Кропоткину, бывшему ракетчику, полковнику в отставке, который ведал на Священной горе хозяйственными и финансовыми делами братства. Интересовали этих бабенок, конечно, не вопросы омоложивания и изгнания внутренней скверны, а когда им будут нормальные дома вместо чумов ставить и замуж за братьев разрешат выходить. Все они продали квартиры, хозяйство, вложив деньги в братство, и, мучимые скаредностью и корыстью, настойчиво вызнавали теперь у Кропоткина, куда же их денежки девали? Объяснения об огромной просветительской работе братства, теток не устраивали. Они считали, что раз они сдали в братство денег гораздо больше, чем другие, то пускай бы им хоть яйца покупали, не все же одну морковь и картошку мороженную жрать, как кроликам. Сергей смиренно им напоминал о запрете Ока Бога на мясо, рыбу, яйца, лук, чеснок, шоколад и все прочее, тогда бабы начинали выть и проситься домой. Хуже всего, просили деньги назад вернуть. А ведь знали, что не только домой, а с улицы на улицу было запрещено переходить братьям и сестрам без личного благословения Ока Живого Бога, передаваемого Вадиком Жаровым. Короче, искушали эти гадины Кропоткина довольно долго и даже склоняли к скверне сожительства. На литургиях откровенно зевали, а на ночных бдениях просто дрыхли, сбившись в кружок.

Вадим каждый день проводил им отдельные наставления: "Старайтесь, сестры, поститься во всем и всегда: мало спать, вести ночные молебны, бдения. Повсюду уже царят сатанинские энергии и превращение людей в биороботов! Только проповедь веры, чтение религиозной литературы, пение псалмов, моления, обсуждения божественных посланий в кругу братьев и сестер спасут вас от государственного кодирования! Земля уже начала переход в новый временной виток, скоро она выйдет из сферы материального мира окончательно, перейдёт в Мир Огненный, невидимый. Наступит Великое Преображение человечества. Под Новым Небом на Новой Земле останется лишь "золотой остаток" из праведников, признавших Око Живого Бога. Остальные, грешники, будут претерпевать муки ада!"