Он громко запел свою незатейливую песню, нещадно ударяя в бубен, совершенно не считаясь с тем, что шел уже двенадцатый час ночи. Василий Еремеевич прыгал на кривых ногах вокруг зловещей ручки, и Лене вовсе не блазнилось, что ручка вертится сама собой, каждый раз поворачиваясь к поющему чукче золоченым острием. Потом удары по бубну слились в тот же странный гул, от которого под ногами у Лены, в такт этому гулу начал раскачиваться пол, перед глазами все закружилось и поплыло. Однако острым прокурорским глазом она заметила, как гражданин Идельгетов схватил ручку и быстро написал ею в воздухе несколько странных знаков. Знаки белым дымком, пошедшим из ручки, на минуту зависли в воздухе, а затем тихо осели вниз. Василий Еремеевич тоже опустился на пол, в изнеможении застонал и провалился в беспамятство. Из его рук упала ручка, блеснув никелированным боком, и прокурорское чутье вновь подсказало Лене, что это уже была самая обычная ручка ценою в 240 баксов, продававшаяся в единичных экземплярах в магазине для богатых на улице Карла Маркса. Лена подумала, что, когда все утихнет, она этой ручкой будет с шиком заполнять протоколы допросов, пускай все подследственные обзавидуются. Будто в ответ на ее мысли завозившийся на полу старый чукча высказал вполне трезвую мысль:

— Хелня все это, Ленка! Сяс писалка ведь не кловью, а селнилами писать станет. А селнила к ней, знаес, сколька стоят? Всей твоей плокулолской залплаты не хватит! Иди к пеське, сяй глется ставь!

Через час они сидели вдвоем на крошечной кухне Лены. Лена была уже не в кителе, а во вполне гражданском сатиновом халате. Она с удовольствием смотрела на чисто вымытого Василия Еремеевича, укутанного в ее махровый банный халат. Над газовой плитой были развешаны портянки, огромная тельняшка, кальсоны и стеганые ватные штаны. От них поднимался такой же белесый парок, как давеча из щегольского паркера, потому что для увеличения скорости просушки Лена включила небольшой газ на двух комфорках. Унты были засунуты между стеной и едва теплой батареей. Застиранный местами пиджак чукчи сушился на спинке стула.

Сам спаситель, не торопясь, намазывал толстый слой масла на круг вареной колбасы и улыбался беззубым ртом, радуясь щедрому куску. Лена решила завтра же отвести его к подруге-стоматологу, чтобы он смог есть и более грубую пищу. Потом она с ужасом глядела, как это же масло Василий Еремеевич, тяжело вздохнув, полной ложкой бухнул в стакан с чаем.

— Совсем ты, Ленка, салавой зивес! — назидательно проговорил он, тщательно размешивая масло столовой ложкой в чае. — Дазе зила никакого нет, стобы в сяй насыпать! Как зена у Веньки с толгасом снюхалась, когда он в Сесьне осивался, так слазу зе надо было птисей-сяйкой на музика кидаться! Сему вас в сколке усили? Не глупая влоде баба… Тебе ведь для сястья футбольные команды не нузны, плавда?

Лена согласно кивала головой. С умиленным, размягченным сердцем она подумала: "Действительно, какого черта?"

— Ой! Лусе его сёдни не поминай! — испуганно вскинулся на нее Василий Еремеевич, давясь колбасой с маслом. — Лусе о холосем думай! Сего ты здёс, понять не могу, Ленка! Планетянина здёс? Так у нас тут не Амелика, планетяне не летают. У нас тут кайло из-за угла, сколее, прилелеть мозет. Смотли, как все у тебя холосо: песька — есть, вода есть, на плолубь безать не надо! Тляпки на окнах дазе есть! Подстилка на полу есть! И пол делевянный! Сколько тебе тут детей мозно с Венькой наделать — подумать стласно, Ленка!

Почти до утра Лена, подперев осовевшую физиономию рукой, слушала пояснения преступных склонностей так называемых «олигархов» к нефтяным промыслам на основе древних чукотских преданий. Оказывается, их земля когда-то столкнулась с черной звездой. На самом деле, это было тело очень сильного демона, которого целую вечность не могли победить все боги, объединенные в могучее войско. Они решили пожертвовать землей с населявшими ее людьми, другого выхода у этих богов уже не было. Иначе было много хуже. Для всех. Но земля оказалась намного крепче, чем предполагали ее боги и покровители. Черная звезда, ударившись о землю, разбилась на несколько частей, убив мятежного демона, не причинив видимого вреда самой земле. А надо заметить, что земля, с мифологической точки зрения, представляла собой вполне живую и боеспособную единицу. Титаническим трудом их планета замела следы преступления мощными поверхностными наслоениями. И лишь сердце демона ей глубоко спрятать не удалось. То там, то здесь оно норовит пробиться на поверхность, чему всячески способствуют двое предателей, которые раньше прислуживали светлым богам звездного небосклона, но когда-то очень давно перешли на сторону взбунтовавшегося мятежника…

Однако наиболее предательской частью, пятой колонной всему этому черному делу — способствует восьмая часть души каждого человека, где с тех пор скрывается зло, принесенное с собой черной звездой. Поэтому ничего хорошего и не принесло людям освоение "нефтяных богатств". Природу загадили, реки погубили, двигаться и радоваться жизни стали меньше, пить огненной воды — гораздо больше… И все, в ком порок победил семь добрых чувств, так и норовят окончательно утопить в "черном золоте" свою совесть.

Лена слушала эту муть, но при этом почему-то с острой, профессиональной памятью, не раз выручавшей ее в ходе следственных мероприятий, вспоминала школьные пояснения, в которых нефть никак не могли отнести по происхождению к какой-либо группе природных веществ. Нефть стояла особняком даже в породах органогенного происхождения. То, что происхождение — органогенное, определить большого труда не составляло, вот только следов проживания подобной органики на земле никто так и не смог обнаружить. И абсолютно ясно она припомнила слова учителя биологии Степана Кирилловича: "До сих пор не установлены те архаические микроорганизмы, разложение которых и позволило сформироваться залежам нефти на нашей планете".

— Ага, Ленка, до сих пор! — подхватывал ее мысль чукча и развивал ее с большой долей мистики: — До сих пол, бля, не найдено такого олганизма, котолый бы, помелев, убивал все зивое воклуг. Мы с тобой, когда сдохнем, молоской и ягелем станем, а нефть, сколько под землей не лезит, она нефтью остается. И зил в ней не нас, планетянский! Как, бля, в тундле лазольется, так не то сто олганизмы, всех селвей в земле убивает! Вот, бля, следи какого богатства зивём!

Заснули они уже под утро. Василий Еремеевич наотрез отказался ложиться на диван. Позаимствовав у Лены старую кроличью шубку покойной мамы, он улегся в коридоре, свернувшись калачиком у двери.

И до самого утра Лене снилась странная черная река, норовившая вырваться из берегов и затопить все живое, и будто сам жесткий матрац подрагивал под ней в такт гудению шаманского бубна…

Накануне, до самого утра Седому снилась странная черная река, норовившая вырваться из берегов и затопить все живое…

Весь день он чувствовал непреходящую сосущую тревогу. В сущности, никакого гарнизона под его началом уже не было. Боец явно ударился в разнузданные похождения с самой Ложью, а Факельщик все больше мрачнел и замыкался в себе. Хотя какой уж там Факельщик из уткнувшейся в подушку женщины, едва сдерживающей рыдания? Никакой…

Во второй половине дня, прислушавшись к себе, он понял, что разговор об этом между Наталией Семеновной и Ямщиковым уже состоялся, но время еще есть. Почти в одиннадцать вечера, преодолевая внутреннюю неловкость и полностью отдавая отчет человеческой, суетной частью натуры, что лезет явно не в свое дело, Седой решительно вышел из купе и направился в хвост вагона к восьмому купе. Он приоткрыл дверь и спокойно встал в проходе, намереваясь никуда не выпускать Наталию Семеновну, с которой никаких дел иметь Ямщикову было никак нельзя.

Старухи в купе не было, на ее полке только лежали спицы с длинными пушистыми носками. Седой понял, что соседка Наталии вышла в туалет. Наталия Семеновна лихорадочно собиралась на свидание с Ямщиковым. Резко пахло дорогими духами и лосьонами. Но сквозь это настойчивое амбре пробивался знакомый сладкий запашок. Женщина так торопилась, что даже не обратила внимание на присутствие Седого.