— Тебя не почтальонка продала, не боись, — со смешком перебил его невеселые размышления комендант. — В Мариинске на сортировке вашу цидулку выудили. Все знают, что наш контингент лишен переписки на три года! Кому здесь в Москву-то писать, сам подумай башкой. Чукчам или корякам? Они, поди, и писать-то не умеют. От штрафбата твою поганую шкуру, дорогой партийный товарищ Поройков, спасло только то обстоятельство, что все, кто поповское письмо читал, с хохоту животики надорвали. Насмешили вы всех с этим исусиком до колик!
"Дорогие мои, любимые Таня и крошки мои Боренька, Ляленька, Танюша и Алик! Истерзался душевной болью, не имея от вас никаких известий. Измучился и утомился тревогой о вас. Сейчас работаю физически, тяну копер среди удивительно красивого леса. Свистят красногрудые птички, щелкают соловьи, много замечательно красивых цветов. Тоска моя растет о вас, любимые, очень тоскую и без дорогого для меня дела. Не знаю, увижу ли тебя, Таня, будет ли это счастье. Сменяется здесь погода часто: то жаркий весенний день, то снежная буря. Третьего дня целый день шел снег, разводили костер, а птички грелись вместе с нами у него и садились к нам на руки. Сегодня я видел черного, похожего на ласку зверька, появились большие желтые бабочки и махаоны. Еще хочу тебя, Таня, успокоить. Кормят здесь на удивление вкусно и питательно. Каши замечательные, супы и даже макароны с тушенкой. Родимые, дорогие мои, многое бы я дал, чтобы хоть один раз взглянуть на вас. Живу надеждой свидеться с вами. Всем передавайте мой привет и мою любовь. Горячую благодарность мою передай Марье Христиановне. Храни вас Господь. Твой С. С. Привет твоей маме".
— Из-за этого письма, Поройков, надо мною даже в Новосибирске теперь смеются, — почти добродушно заметил Циферблатов, растирая виски. — На совещаниях комендантов так и спрашивают: "Вы тот самый Циферблатов, который попов макаронами кормит? Ну, и дальновидный же ты хмырь, Циферблатов!" Все ржут. Весело всем… Знали бы, с какими идиотами в ВОХРе здесь веселиться приходится… Короче, вали-ка ты, поповский обожатель, в Подтелкино! Сам ведь, вроде, из тех мест будешь? Вот и вали в ОЛП N45 с подконвойными… Нам здесь вдвоем не ужиться, Поройков. Суку свою забирай и вали. Давай-давай! На сборы — два часа! В дорогу!
В ДОРОГУ!
— Товарищ Циферблатов! Не могу я… И вообще не положено… без напарника… До Владивостока еще, — ныл мужик неопределенного возраста и ничем не примечательной наружности в форме проводника Российских железных дорог. Ныл он, похоже, уже давно, поэтому сидевший напротив него плотный жизнерадостный начальник смены начинал терять терпение.
— И кто туды поедет-то — из Калининграда во Владивосток? На кой хрен туды ехать кому-то, да еще в прицепном вагоне? После начала отопительного сезона, а? В этом Приморье ведь опять, поди, нет ни тепла, ни электричества… Нет, не могу я, товарищ Циферблатов! Опять без премии в пустом вагоне тащиться, — бубнил проводник, тиская фуражку.
— А вот здесь ты не прав, Петрович. Одно купе уже продано. Два пассажира едут, но взяли целое купе, просили никого не подсаживать.
— Опять двадцать пять! Они же точно педики! И зачем им только билеты продают! — взвыл Петрович.
— Тебе чего, Петрович, завидно? Может, люди культурно ездить любят! Без всяких рож, вроде твоей!
— Кто культурно любит, тот «Аэрофлотом» летает, а не пилит в прицепном вагоне через всю страну!
— А мне вообще фиолетово… эти твои рассуждения! Поедешь — и все дела! Привык он, понимаешь, через Мамоново по всей Польше кататься! Не все коту масленица. Слышал такую поговорку? Одно купе у тебя уже есть, и сколько еще у нас купе в вагоне, мы с тобой, Петрович, хорошо знаем. Вагон будем цеплять к маршрутам, пользующимся спросом у нашего с тобой, Петрович, населения. Бригадиры тебя, зараза, проверять будут, я по линии передам. Прикинь, какую денежку за один рейс нагребешь, чудак-человек! Потом на польской железке королем прокатишься! Не забудь — сорок процентов! На Горьковской дороге давно уже пятьдесят пять и два бригадиру! С тобой как с человеком говорю, гамадрил! Собирай манатки и брысь в вагон! Я еще разберусь, почему это ты вдруг "не можешь"!
— А чо сразу орать-то?
— Сразу? Я время засекал! Ты мне тридцать семь минут мозги компостируешь! Если мне все так начнут, у меня от мозгов хрен сушеный останется! — заорал Циферблатов.
Проводник, продолжая вертеть в руках фуражку, безучастно изучал глянцевый рекламный плакат Калиниградской железки, висевший за спиной начальника смены, наискосок от портрета гаранта Конституции. Все эти областные дырки и полустанки были изъезжены Петровичем до кровавых мозолей. Черняховск, до 1946 года Инстербург… С остатками двух замков XIV века… И никто ведь не спросит, что у него, может, дома Кирюша сидит второй день не кормленный. Ничего не меняется, всем с прибором на личные проблемы поездного состава. Светлогорск, до 1946 года Раушен… Климатический и бальнеогрязевой курорт федерального значения… Уникальная дендрариумная коллекция… Зимой-то, конечно, повсюду хреново, даже в бывшей Европе. Но тащиться отсюда во Владивосток… Может, сразу в Ладушкин рвануть, до 1946 года Людвигсорт, с крупнейшей психиатрической лечебницей бывшей Восточной Пруссии? Или у него уже шиза на роже нарисована, что его так послать можно? Главное, легко! Катись-ка, Петрович, отсель… хоть во Владивосток!
— Петрович, мне с начальником службы управления персоналом Вербицким срочно на курсы ехать надо, менеджмент по кадрам изучать, — на тон ниже, почти просительно сказал проводнику Циферблатов. — Опять последние мозги засрут "психологической мотивацией"… Слухи ходят, что начальника службы перевозок Чернышова на повышение двинут, а меня на его место прочат. Так что, Петрович, выручишь, я тебя тоже не забуду. Хотя с такими кадрами, как ты… Пистолеты выдавать надо! Тогда у вас хоть какая-то мотивация будет, хоть какой-то начнется менеджмент…
Циферблатов резко прервал свою программную речь прямо на полуслове и уставился в окно. На перроне возле вагонов разгоралась толкучка и суета. Все было, как обычно, приподнимать зад и пристально рассматривать было абсолютно нечего. Со второго пути отходил состав "Калининград—Киев". Ну, припозднилась бригада чуток, подала вагончики к перрончику за семь минут до отправления. Не нарочно это и сделали, но насколько же смешно было наблюдать, как бешено, распихивая друг друга локтями, от вагона к вагону носились вспаренные хохлы. Вообще, хохлы всегда такие — горластые, наглые, развязные, им хоть за двадцать минут состав подай — такое перед отправлением устроят, что таких и в самом деле только с пистолетом надо по местам рассаживать. Возле восьмого вагона с флажком вальяжно нарисовался давний приятель Петровича — Ленька Тельнов. Вот кому везло, так это Леньке! Третий год он катался с самыми отвязными бабами участка в одной бригаде. Понятно, что Ленькина морда заранее лучилась радостью встречи с новыми людьми. Взмыленные пассажиры, глядя на него, глупо радовались чему-то, наверно полагая, что Леньке начальство приказало им теперь так улыбаться в рамках менеджмента по кадрам. Человеку всегда верится в лучшее. И Петрович с ехидцей представил себе, как Ленька еще в санитарной зоне по старой привычке закозлит титан, туалеты так и не отопрет, а сам засядет играть в карты на раздевание с напарницей Наташкой Плотниковой. Добро пожаловать в ОАО РЖД!
Сколько Петрович не просил по старой дружбе Циферблатова послать его в нормальный рейс, в смысле, с нормальными бабами — так от него дождешься, как же! Так пошлет, как сейчас послал. А много ли он хотел в жизни? Сущие пустяки! Сделать петельку по Балтийской Косе от Рябиновки до Чкаловска с нормальной веселой бабой без предрассудков и комплексов… Вона, как самого-то начальничка какую-то на пассажирку растащило! Мог бы хоть раз войти в положение.
Циферблатов даже привстал с места, вылупившись на молодую бабу, слонявшуюся по перрону. Странно, но она шла навстречу толпе от головы состава. Лицо Циферблатова покрылось багровыми пятнами, заострившийся нос стал похож на клюв, а глаза засветились желтоватым светом. Такую мощную стойку товарищ Циферблатов не делал даже на Стеллу Леопольдовну из второй кассы дальнего следования, с которой, по слухам, у него было много чего из общего.
