Веселовский, пропустив безмятежно жующую Марину Викторовну, тихонько окликнул змея: "Эй, Кирилл! Поди-ка сюда! Чо не заходишь-то?"

— А, служивый! — явно обрадовался новому человеку змей. — Тоже спиш-шь?

— Сплю, конечно, — неуверенно сказал капитан. — Помнишь, ты говорил, что определяться будешь, за кого стоять? У меня сейчас такой хреновый сон был, что я тоже, кажется, определился…

— Вот и ладненько, вот и хорошо! — равнодушно прошипел Кирюша, с умилением глядя на голую женскую спину, покачивавшуюся меж разлапистой растительности.

— А ты, Кирилл, определился? — с надеждой спросил Веселовский.

— Определился! — восторженно подтвердил змей, закатив маленькие противные глазки. — Я, служивый, до кончика хвоста — за нее! Это же надо такое искуш-шение для меня выдумать! Как нарочно! А еще говорят — "змей-искуситель"!

Змеюка смущенно захихикала, девушка тут же оглянулась и томно позвала: "Кира!", продолжая медленно, сонно двигаться куда-то в направлении зарослей. Змей закрутил головой и ринулся узким сильным телом вслед за нею, уже не обращая никакого внимания на Веселовского.

Окончательно Веселовский проснулся серым, блеклым утром с противным вкусом во рту от съеденного во сне какого-то приторно-сладкого фрукта. Внутри этого фрукта, с мохнатой шкуркой, было много мелких черных косточек, маковыми зернышками застрявшими в зубах. Капитан их просто заколебался выковыривать зубной щеткой в туалете. Потом он, сев на давно не мытый стульчак прямо в брюках, долго смотрел на свою зубную щетку, а потом — на свое отражение в грязном зеркале, и почти сразу ему захотелось застрелиться.

Выйдя из туалета, он увидел их всех троих. Они продвигались к противоположному тамбуру, видно, решив посетить вагон-ресторан. Внезапно он все понял! Никаких сомнений у Веселовского больше не осталось. Это был тот самый просветляющий момент истины.

Он долго сидел в купе, бессмысленно глядя на проплывавшие за окном пейзажи. Потом лег, положив подушку сверху голову. И в его бедной, несчастной голове тут же прозвучало сонное шипение: "Слышь, служивый! Забыл сказать, на всякий случай. Помнишь, ты какую-то чушь говорил, будто всегда только приказы и закон исполнял, помнишь?.. Во! Запомни наставление от неизвестного тебе гражданина Иакова: "кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии". Вот тебе и выбор, служивый! Действуй! И еще… Если хоть пальцем девочку тронешь-шш… Просто подумаешь-шш какую-нибудь гадость ей сделать, служивый!.. Ты меня понимаешь-шш?"

Ночью, в разгар дежурства, ей опять стало плохо. Как-то не по себе. Очевидно из-за этой ресторанной еды. Нет, Марина была благодарна, конечно, Седому, проявившему принципиальность. Он заявил, что раз Ямщиков всю дорогу жлобски попрекал их растворимой лапшой, то больше они и его дурацкую ветчину жрать не станут. Теперь они будут обедать исключительно в ресторане. На его личные средства, чтобы его никто не смел попрекать тем, как он свое чудо отдал. Отдал, между прочим, свое, а не чье-нибудь. Не ворованное, короче. Просто он не выносит, когда лица женского пола имеют лысую голову. Это у него глубоко личное, никого не касается. И поскольку любому козлу теперь понятно, что после отдачи всяких там чудес чудесатых, в будущем ему ничего не светит, потому и сберегать средства совершенно он считает глупым и недальновидным. Сам он собирается встретить неизбежное с вывернутыми карманами, чистенькими до самого шовчика. И пошли все нах!

Первое время Марине очень нравилось ходить в ресторан. Тем более что Ямщиков, покуражившийся в последнее время довольно, вроде бы даже старался загладить свою вину. Наталию Семеновну никто из них старался не вспоминать, Ямщиков звал сыграть Марину в карты, по перрону погулять, пытался шутить… И она чувствовала, что уже совсем его простила, но как только Ямщиков выходил в коридор, Седой переубеждал ее в том, что прощать его еще рано, что такую вину, как у Ямщикова, люди кровью искупают, а ей вообще-то хорошо бы научиться быть гордой и независимой.

Марина решила посоветоваться с Анной и Серафимой Ивановной. С растущим раздражением она понимала, что если сейчас послушается Седого, то так и помрет гордой и независимой…

А потом она, совершенно некстати, чем-то отравилась в этом ресторане. Как только Марина попыталась подумать, что же такого отравляющего она могла там съесть, ей становилось совсем плохо.

В окно светила равнодушным, призрачным светом луна. Холодным светом. Марина совершенно ясно увидела, что этот свет им здесь совсем не нужен, но сил опустить тугую дерматиновую занавеску не было. Седой и Ямщиков спали. Седой даже во сне не снимал своих темных очков. Все-таки дурак он. И Ямщиков тоже дурак. Но сил думать о том, какие они все дураки, тоже почему-то не было.

И тут снова так прихватило живот так, что Марина, не разбирая дороги, потащилась в туалет. Все внутренности подкатывали к разным местам и стремились выйти наружу, чтобы жить самостоятельно, без нее. Будь они прокляты, эти рестораны на колесах… В глазах было уже совсем темно, поэтому она даже не почувствовала холода туалетной комнаты с треснувшим зеркалом, всей вони и грязи этого места. У нее хватило сил только запереть дверь. Сквозь нараставший металлический звон в ушах Марина почувствовала, что сползает по пластику стены прямо на пол, застеленный мокрой грязной тряпкой. Сознание потускнело, и она провалилась в беспамятство…

Капитан Веселовский видел в приоткрытую дверь купе, как женщина из интересующего его тайного сообщества отправилась в туалет. По ее покачиванию от стены к стене, он понял, что она хорошо выпила с вечера. Как затесался в это общество капитан Ямщиков Г.П., которого он раньше узнал по разосланной до его отъезда ориентировке, он не знал. Но приблизительно догадывался, чем могло в нем заниматься белокурое глупое создание с тоскливыми, голодными глазами.

Про Ямщикова он отослал несколько SMS-сообщений майору Капустину. Но этот старый пендюк не реагировал, хотя перед отъездом Веселовский лично научил его читать письма на мобильнике. Если не считать несоответствия служебному положению старого пендюка Капустина, в целом ситуация складывалась как нельзя удачнее. Да слепой бы не заметил, что из них всех троих эта дамочка — никчемная, пустышка.

Капитан вспомнил рассказ своего сокурсника Лени Слепцова из отдела, разрабатывавшего некую девицу, имевшую отношение к террористам, устраивавшим взрывы в Москве. С какой завистью он тогда слушал довольного собою Леньку, со смехом описывавшего, как молоденькая влюбчивая дура поверила в его искреннее чувство и желание немедленно жениться. Под необременительные ласки и случайные рукопожатия — она выложила драгоценные сведения о базах боевиков, выразившиеся в звездочках на погонах бывшего однокашника.

Он сразу вспомнил, как и девица из первого купе тоже смущалась и отводила глаза, когда он прижимал ее к стенке, проходя мимо нее в тамбур по узкому коридорчику. Конечно, такого рода разработку, какую он тут же решил устроить этой гражданке, вряд ли бы одобрили два старых пендюка, любители чая и ватрушек. Но… отчего же ему раньше это в голову не пришло? Зря он, что ли, в этом прицепном вагоне холостует? Представив, как они после поржут над его рассказом с Ленькой Слепцовым на глазах всех старых пендюков, он быстро снял брюки, футболку, молниеносно протерся твердым дезодорантом и бесшумно, крадучись, стал пробираться к первому купе, чтобы, до прихода незадачливой участницы тайных обществ Привратников, устроиться на ее полке…

Пятое купе не спало. Явственно слышался шелест высвобожденных на ночь кожистых крыльев, резким тревожным звуком проносилось по вагону пощелкивание чьих-то когтей… В купе стоял влажный, спертый воздух, но кожа все равно подсыхала и покрывалась тонкими светлыми чешуйками, причиняя неимоверный зуд. Между собой сары переговаривались едва различимым сиплым свистом. Они оба почувствовали, что защита с первого купе снята, что там есть лазейка. Думали они почти одинаково, поэтому сразу же, одновременно подумали о белокуром Факельщике. С начала веков сары знали, что Факельщика надо убирать первым. Не сговариваясь, они неуклюже спланировали с верхних полок, цепляясь крыльями, скинули остатки одежды на пол, вынув, наконец, спрятанные хвосты, расправили и размяли друг другу затекшие плечи и, бесшумно отодвинув дверь купе, цепляясь за дюралевые рейки, поползли по стенам к первому купе.