Да и на мне сидит хорошо. Мне вообще, идёт форма. Что в писательском мире, где я «метр с кепкой», что здесь, где «медведь, вставший на задние лапы». И носить я её умею. Так что, смотреть в зеркало было приятно.

Ну, ладно. Попредовались нарциссизму, и будет. Собой любоваться, и нравиться самому себе надо. Это полезно. Повышает самооценку, тонус, улучшает осанку, придаёт уверенности… Тут, главное, меру соблюдать, не впадать в крайности, не перебарщивать.

Да и форма… очень сложное и двоякое у меня к ней отношение. Ведь, в конце концов, в мире писателя, и на срочку и на контракт я же сам шёл, по своей воле, на аркане никто не тащил. Больше могу сказать — это было даже не из-за денег, как я всем всегда говорю, кто спрашивает. Нет, я ведь тогда шёл реально: Родину защищать. Делать то, что никто другой не хочет… Как бы ещё в рядовой должности сын учительницы и нейрохирурга, закончивший школу с медалью и инженерный институт с красным дипломом мог оказаться? Только по глупости… то есть, за идею и патриотизм.

И ушёл тоже — не из-за денег. Их, наоборот, тогда как раз-таки очень даже приятными суммами платить начали. Нет. Это тоже было сознательное, идеологически обоснованное решение… я просто, в какой-то момент понял, что… больше не нужен Родине. Ей там теперь другие люди нужны, другого склада…

Хм. Ладно. Прочь воспоминания. Прочь непрошенные мысли! Прошлое в прошлом! Я — здесь и сейчас, а не там и тогда.

Максим Тверской… тоже умел носить форму. И ему она тоже шла. Да ещё и погоны на его белой форме были аналогичны моим — тоже Лицеист старший урядник.

Немая сцена затягивалась: я смотрел на него, он смотрел на меня. У обоих взгляды были оценивающие. В полной форме то он меня вчера не видел: после ванны я в спортивный костюм переоделся и убежал. А потом уже вечер и сон…

Хотя, стоп! Мы же виделись на экзамене… Хотя, там я был первокурсником. А он для меня: досадной незначительной мелочью, практически частью пейзажа, нестоящей лишнего внимания.

— Ну что, налюбовался? — первым прервал наше повторное знакомство Тверской. — Пошли на занятия, а то опоздаем.

— Пошли, — легко согласился я, полностью проигнорировав подначку. Ещё и улыбнулся, добро, без издёвки и вызова. Ещё я на подначки малолеток не вёлся, пф! Добрая понимающая улыбка в ответ на грубость работает гораздо эффективнее. А, если ещё «взрослой» снисходительности ещё добавить в выражение лица и глаз, то это вообще бе-е-е-с-с-с-сит!!

Задачи взбесить оппонента у меня не было. Поэтому простая добрая улыбка, без снисхождения и «умудрённости».

Да, он готов был вспыхнуть и от простой улыбки, но с видимым даже невооружённым взглядом усилием, сдержался. Не вспылил. Только сказал

— Пошли, — и резко развернувшись на месте, быстро зашагал прочь из комнаты. Я за ним.

Хоть в чём-то повезло — в моей группе не оказалось других знакомых лиц, кроме лиц хмурого и почему-то невыспавшегося Максима Тверского, с которым вместе мы и пришагали по утреннему холодку в учебный корпус на первое занятие.

Второе, в чём повезло… хотя, не знаю, рассматривать это, как везение или нет? Второе заключалось в том, что группа не была смешанной: девочки и мальчики даже на «старшей половине» и жили, и учились раздельно… в основном. Некоторые занятия пересекались. В основном, практика, конечно, но и некоторые лекции тоже. Те, для проведения которых, Лицей приглашал специалистов со стороны.

Сегодня таких в расписании не было. Более того, нынче и самих занятий имелось только три: медитация, физическая подготовка и… верховая езда.

Вот, хрен её знает, зачем она в двадцать первом веке нужна! В веке, когда по полям танки гоняют, а по небу рассекают сверхзвуковые истребители… но она, блин, есть!

Хорошо ещё, что начали не с неё, а с медитации — было время мысли с эмоциями в порядок привести, успокоиться.

Медитация… была, кстати, говоря, тоже не подарок. Медитация «на точку». Гадкая такая штука, трудная и даже противная… однако же, крайне полезная. Позволяющая не просто какой-то там абстрактный «внутренний диалог» останавливать или от мира «отрешаться», погружаясь «в Нирвану» или на «иные планы бытия». Нет. Эта разновидность крайне конкретная и совершено прикладная: крепишь на удобном расстоянии от себя вертикально белый лист бумаги с напечатанной в его центре чёрной точкой сантиметра в полтора диаметром, садишься и пялишься на неё. Просто пялишься. Просто на точку… было бы это ещё так просто!!!

Надо ведь полностью на ней сосредоточиться. С-кон-цен-три-ро-вать-ся… Не только взгляд на неё направить, но и мысли, и всё внимание… А тут не говоря о мыслях, даже тупо взгляд удержать на одной точке проблематично дольше минуты — он всё время расфокусироваться пытается либо съехать-соскользнуть куда-нибудь, куда угодно…

Сложная штука. И это, ещё не упоминая о том, что ноги затекают в не самой естественной и привычной позе.

Благо, для меня это упражнение новым не являлось. В мире писателя, я чем только не увлекался. В том числе и таким вот… насилием над собственной природой.

Но это я — почти сорокалетний мужик, с соответствующими усидчивостью, опытом и самообладанием, а вот остальные… Дети — что с них возьмёшь. Тяжело им было. И это ещё притом, что они учатся уже два месяца, и такие занятия им явно не в новинку. Всё равно — тяжко.

Хотя, это я мог оценить лишь по редким звучным хлопкам линейки… по уху нерадивого, отвлёкшегося и начавшего ерзать ученика. Да-да, именно линейки и именно по уху. Преподаватель медитации совершенно не стеснялся использовать прямое физическое наставление на своих учениках. И линейка у него была замечательная: деревянная, семидесятисантиметровая, широкая, гибкая — одно удовольствие такой прелестью по ушам съездить! Я даже позавидовал ему немного: иногда, в своей профессиональной деятельности, на своих уроках, мне и самому прям жутко руки чесались нечто подобное с особенно… весёлыми учениками проделать. Но, в отличие от Эдуарда Петровича, носившего на воротнике значок Одарённого Разума в Ранге Вой, у меня, в мире писателя подобных полномочий в школе не имелось. Нельзя мне там было рукоприкладством (а так же ногоприкладством, линейкоприкладством, стулоприкладством, партаприкладством и прочим, прочим, прочим подобным) на уроках заниматься.

А вот ему — можно. И я, наверное, даже возбухать не буду, вспоминая о наших с Директором договорённостях по поводу физических наказаний, так как это, даже и не наказание ещё, а просто — часть процесса обучения. Неотъемлемая, неотделимая от медитации. Кто занимался ей серьёзно, тот знает.

Справедливости ради надо сказать, что мои уши с его линейкой так и не встретились — в отличие от того же Макса. Я просто не дал Эдуарду Петровичу повода: работал старательно, сознательно и усердно, так как в полной мере понимал назначение и пользу данного упражнения. А Макс… да ему просто без движения минуту просидеть — уже пытка! А на кружок-точку надо было целых полчаса пялиться!

А потом ещё столько же, с завязанными глазами на звук медитировать (принцип тот же — сосредоточение внимания, только вместо листа с точкой, был большой металлический таз-не-таз, котёл-не-котёл, из которого помощник преподавателя извлекал длинные, протяжные, глубокие звуки, чем-то на те, что гонг издаёт, похожие, только мягче и не такие громкие).

Потом ещё столько же на свечу… А дальше и вовсе изуверство: статическая тренировка, совмещённая с медитацией.

То есть, ученик ставится в классическую «стойку всадника», ту самую, что во всех фильмах про боевые искусства и обучение им показывается. Причём, ставится чётко, с чашками воды на бёдра, на макушку и на локти вытянутых вперёд рук. А напротив него экран с бегущими арифметическими примерами, которые надо решать в уме, а ответы чётко проговаривать. Компьютер, подключенный к экрану, ответы считывает, обрабатывает и выдаёт результат: верно или не верно. Если верно — ты молодец. Если нет… бдительная и неутомимая линийка Эдуарда Петровича поздоровается с твоим ухом…