Доктор Вебер поискал сигару, не нашел и налил себе еще бренди. Шнайдерман боролся с чем-то внутри себя. И проигрывал.

– Он был ее единственным будущим, – продолжил он, не обращая внимания на доктора Вебера.

Шнайдерман резко сел, уставившись в камин. Мгновение единственным звуком было потрескивание поленьев.

– Первым делом, доктор Вебер, надо кастрировать тех двоих.

– Я же просил не вмешиваться.

– Теперь речь идет о жизни и смерти. Если еще не слишком поздно.

– Не лезьте.

Шнайдерман медленно повернулся. Внезапно холодный, объективный ум его руководителя показался ему отвратительным, бесчеловечным. Как это возможно – быть столь бесчувственным врачом?

– Я не могу не вмешиваться, доктор Вебер. Те двое должны исчезнуть из ее жизни.

Доктор Вебер замер, бокал с бренди так и застыл на полпути к губам, и посмотрел на Шнайдермана. Затем быстро осушил бокал.

– Я не знаю, что мы можем сделать.

– Пойдем к декану, – уверенно сказал Шнайдерман.

Доктор Вебер медленно опустил бокал на дубовый столик сбоку от него.

– Боже, Гэри, – то, что вы предлагаете, выльется в целый месяц споров. Вы даже не представляете, как все может запутаться.

Шнайдерман нагнулся вперед и подчеркивал каждое слово постукиванием пальца по столу; бренди от этого плескался в графине.

– Вы должны все объяснить на кафедре психологии. Пусть они заставят тех придурков уйти.

Доктор Вебер разозлился на Шнайдермана. Ему не нравилось, когда на него давят. Уж тем более ординаторы.

– И все ради этой Моран?

– Кто-то должен о ней позаботиться.

– Но необязательно вы.

– Так уж вышло.

Доктор Вебер нашел сигару и зажег дрожащей рукой. Он щелкнул зажигалкой и убрал обратно в карман. Шнайдерман пристально смотрел на него.

– Хорошо, – сказал доктор Вебер. – Я поговорю с деканом. Он у меня в долгу.

Шнайдерман снова откинулся на спинку кресла. Он почувствовал вспышку победы. Однако в теплом, уютном кабинете он начал понимать, насколько ухудшились их отношения. Он посмотрел на доктора Вебера. Это тупиковая ситуация. Их обоих переполняли эмоции. И каждый, как ни странно, не мог понять, что чувствовал.

– Мне жаль, что до этого дошло, доктор Вебер.

Доктор Вебер сделал неопределенный жест рукой.

– Давайте выпьем бренди, Гэри. Не будем врагами.

Доктор Вебер налил из графина. Бренди заискрился, сглаживая ситуацию. Никто не произнес ни слова. Тишина была абсолютной, только большие часы отсчитывали секунды.

«Что ж, Шнайдерман потерян», – подумал доктор Вебер. Такой человечный, слишком человечный. Совсем не машина. Он изучал красивое лицо своего ординатора. Его жизнь только начиналась, а уже успела его сломить.

В сознании доктора Вебера всплыли образы прошлого. Камин, но не как этот, комната, полная незнакомцев. Лобби международного отеля в Чикаго. Выдающиеся делегаты и психиатры пересекали пушистый ковролин, туда-сюда бегали клерки, через дверь проходили гости из Австрии, стряхивая с плеч снег. А он, пока не доктор, но уже выпускник, угрюмо и тихо сидел рядом со своим руководителем, доктор Баскомом.

Доктор Баском был уже старым и заведовал кафедрой психиатрии в университете Чикаго. Вебер был единственным студентом, которому разрешили присутствовать на конференции. Но его пригласили не обсуждать последние новости и отчеты психиатрии. У Баскома были для него другие слова.

Доктор Вебер смотрел мимо Шнайдермана, вспоминая тот болезненный, полузабытый день. Доктор Баском говорил несколько минут, прежде чем Вебер уловил суть. Затем он смутился, поняв суть разговора. Затем обиделся. Затем устыдился. Доктор Баском советовал ему уйти. Взять отпуск. В Европу, если понадобится. И Вебер угрюмо уставился в огонь, поглощенный своими мыслями так же, как сейчас Шнайдерман, отблески огня отражались на его лице.

Глаза доктора Вебера увлажнились от воспоминаний. Блумберг. Блумфельд. Нет. Просто Блум. Еврейка. Высокие скулы, алебастровые, словно у изящной белой скульптуры. Долгие вечера с девушкой с прозрачной кожей, глубокими-глубокими черными глазами и блестящим умом, невероятно близким к шизофреническому. Доктор Вебер сглотнул и поднес бокал с бренди к губам.

Доктор Баском был прав. Генри Вебер слишком увлекся. Все было намного страннее, чем в книгах. Не любовь, не сентиментальная чепуха, о которой пишут в романах. То была навязчивая идея, сознание, в котором она горела, как звезда, а он беспомощно превратился в бесконечно вращающуюся вокруг нее планету. И все же Генри никогда не прикасался к ней. Почти год его карьера скользила в ярком круге тревоги и ужаса, а глубокие черные глаза молили его о помощи, приближаясь, как мотылек к пламени, пока старик не понял, что произошло.

Доктор Вебер осторожно высморкался в носовой платок. Такой красивой девушки он никогда не видел ни до, ни после. Он с радостью провел бы с ней остаток своей жизни. «Пациент психиатрической больницы, – размышлял он, – это человек, но другого порядка». Доктор Баском четко обозначил выбор. Либо карьера в психиатрии, либо жизнь с пациенткой. Конечно, выбора не было. Две недели спустя доктор Вебер уехал в Европу. Он пожил там полгода, а по возвращении узнал, что ее положили в клинику в Вингдейле, Нью-Йорк. Много лет спустя его подмывало навестить ее, но…

– Рэйчел, – прошептал доктор Вебер. – Так ее звали.

– Простите, сэр? – переспросил Шнайдерман.

– Что? А… да ничего… Карлотта напомнила мне об одном случае.

Зазвонил телефон.

– Да?.. Ясно. Хорошо… Нет, я тебе верю. Уверен, так и есть. Конечно. Спасибо, Фред. Ты очень добр.

Доктор Вебер положил трубку.

– Трещина в черепе. Несколько осколков от стула вонзились в кожу головы. Сотрясение. Повреждений головного мозга нет, тромбов тоже. Состояние стабильное.

Шнайдерман вдруг понял, что не может говорить. Его глаза неожиданно увлажнились. Возможно, все из-за позднего часа, бренди, усталости от ожидания новостей или просто суматохи.

– Что ж, – хрипло выдавил Шнайдерман, – ей повезло.

Доктор Вебер допил бренди. Предложил Шнайдерману новую порцию, но тот покачал головой.

– Большое вам спасибо, доктор Вебер. Правда.

– Но вы не последуете моему совету?

– Нет.

Доктор Вебер увидел мрачный огонь в глазах Шнайдермана. «Как это по-человечески, – с грустью подумал он. – Быть ведомым сердцем, а не разумом». Его захлестнула волна сочувствия к Шнайдерману.

– Ну, кто знает, – сказал доктор Вебер, вставая. – Может, будет интересно. Тридцать лет назад я был настоящим радикалом. Все как в старые добрые времена – начну скандалить с деканами.

Карлотта открыла глаза в больнице. Белый потолок над ее головой поплыл. Над ней раздавались голоса. Странные огни то загорались, то погасали. Кажется, над ней навис Джо Механ.

– Миссис Моран, – прошептал он.

Она шевелила губами, но звуков не исходило. Механ подошел ближе, неуверенно пододвинул стул и сел.

– Меня пустили только на пять минут, – тихо сказал он.

Карлотта внимательно на него посмотрела. Механ перестал перед ней раскачиваться. Он был так опрятно одет, так элегантен, так хорош. Она пыталась заговорить, но ее язык опух и стал похож на шерсть.

– Джерри, – прошептала она.

Механ сглотнул.

– Он в тюрьме.

– Джерри, – повторила она.

Смазанные картины, искаженные воспоминания становились все отчетливее. Фигура Джерри, в зеленой дымке, со стулом в руках.

– Где Джерри?

– Его арестовали, – сказал Механ. – Покушение на убийство.

Карлотта обмякла на подушке. Механ заглянул глубоко в ее глаза. Он никогда не видел их такими черными, такими раскрытыми от какого-то далекого, непонятного ему ужаса.

– Миссис Моран, – прошептал он, – что случилось?

Карлотта повернулась и посмотрела на него мутным, черным взглядом.

– Мне нужно знать, что произошло, – мягко настаивал Механ. – Если это как-то связано с…