– Нет, знаете, – настаивал врач.

– У меня было кровоизлияние. Я не делала этого сама.

– Вы отстраняетесь от меня, Карлотта. Играете в игры.

– Нет. Неправда. Я ничего не выдумываю.

Шнайдерман вздохнул. Затем придвинул стул поближе к ней. Он улыбнулся так искренне, как только мог, и стал ждать. Долгое время оба молчали. Гэри чувствовал – если не давить на нее, она успокоится, расслабится. А ей необходимо было расслабиться прежде, чем он сможет продолжить.

– Карлотта, – тихо позвал он.

Она медленно повернулась.

– Карлотта, мы знакомы уже три месяца. Вы же понимаете, что я лишь хочу помочь вам поправиться.

– Я знаю, – слабо ответила она.

– Если я не знаю на что-то ответ, я говорю вам. Если я думаю, что знаю, что нужно делать, я говорю вам.

– Что вы имеете в виду?

– Я хочу, чтобы вы вспомнили все, что мы с вами исследовали, все скрытое – о ваших родителях, о Франклине, то, что вы подавили, закопали в самом темном углу сознания, потому что не хотели доставать и думать об этом. Я хочу, чтобы вы вспомнили, насколько лучше вам стало, когда мы это выяснили.

– И что?

– Я выписал вам транквилизаторы, и они помогли вам спать без страха. Я просил вас находиться со взрослыми, и тогда нападения прекращались. Сейчас у меня есть другая рекомендация. И я хочу, чтобы вы ее выполнили.

– Вы меня пугаете.

– Это не страшно, Карлотта. И не больно. Я хочу, чтобы вы легли в больницу. На период наблюдения. Две-три недели. Я хочу, чтобы вас осмотрели врачи. Я хочу обезопасить вас от другого подобного нападения.

Карлотта явно отстранилась, слегка повернувшись на кровати.

– Я не хочу, чтобы меня закрыли.

– Вас не закроют. Это ненадолго. Только чтобы лучше о вас позаботиться.

У Карлотты колотилось сердце. Она испуганно оглядела палату.

– Я не смогу так жить, – сказала она. – Как животное в клетке.

– Вас положат не в такую палату. Там намного удобнее. Как номер в отеле.

– В как же мои дети? Кто за ними присмотрит?

– Если они не смогут остаться с подругой или с соседями, мы найдем приемную семью на три недели. Мы постоянно так делаем.

Карлотта вздохнула.

– Дошло уже до такого, да?

Ее глаза снова увлажнились. Внезапно Карлотта увидела, что растворяется, распадается на части в каком-то белом коридоре. Все наставления Боба Гарретта улетучились, и теперь она боролась за то, чтобы сохранить хотя бы десятую часть себя прежней.

– Может, я просто буду приходить к вам на подольше?

– Думаю, все серьезнее. Наверное, вы тоже это понимаете.

– А если я откажусь?

– Я спрошу у вас почему.

– Потому что я исчезну. Меня больше никто не увидит. Я навсегда сойду с ума.

– Вы не сойдете с ума, Карлотта.

Карлотта нащупала коробку бумажных салфеток рядом с собой. Высморкалась. Она не хотела смотреть на Шнайдермана. Он не уходил. Как и тупой, ноющий жар в груди. Карлотта знала, что должна принять решение. Она не хотела расставаться со своей жизнью.

– Можно я сообщу вам завтра?

– О чем тут думать?

– Мне надо поговорить с детьми.

– Ладно. Вас отвезут домой?

– Синди приедет. Попозже.

– Хорошо. Я поговорю с Синди. Если она не сможет завтра отвезти вас в больницу, я сам за вами приеду.

– Спасибо.

– Я знаю, что это тяжело, Карлотта. Но это ненадолго и лучшее решение на данный момент.

Наступил очень деликатный момент. Ей нужно было поплакать. Шнайдерман подумал, что ему лучше уйти. Вероятно, она хотела побыть одна.

Шнайдерман вышел в коридор. Билли поднял голову. «Удивительно пропорционально сложен для пятнадцатилетнего мальчика», – подумал Шнайдерман. Огромен, как бык. Однако сейчас в его глазах был испуг, как у ребенка.

– Она будет в порядке, доктор Шнайдерман? – спросил Билли.

– Думаю, да.

– Но вы положите ее в больницу, так ведь?

Шнайдерман подошел к Билли. Затем сел на ту же скамейку. Какое-то время они сидели неподвижно. Шнайдерман глубоко вздохнул, усталый и лишенный эмоциональных сил. Он чувствовал, как напрягся мальчик.

– Я не хочу ее забирать, Билли, – тихо сказал он.

– Но вы об этом говорили, да?

– Нет. Мы говорили о периоде наблюдения. Это совсем другое.

Билли скрестил руки на груди. Он не знал, стоит ли доверять Шнайдерману. Шнайдерман бросил на него взгляд. Он совсем не был похож на Карлотту. Вероятно, пошел во Франклина. Угрюмый взгляд, решительная, упрямая жилка в чувствительном молодом человеке. Билли был из тех, кто одержимо думал о чем-то одном. Зацикливался. Он занимал ключевое место в структуре личности Карлотты. Шнайдерман облизал губы.

– Я должен задать тебе серьезный вопрос, – сказал доктор.

Билли пристально на него смотрел.

– Что ты обо всем этом думаешь, Билли?

Мальчик пожал плечами и опустил взгляд. Он водил ногой по швам на кафеле.

– Хотелось бы, чтобы все закончилось, – пробормотал он.

Шнайдерман наблюдал за ним. Билли был очень серьезным для своего возраста.

– Твоя мама сказала, что ты видел его.

– Не, я его почувствовал.

– Правда?

Билли покраснел и отвернулся.

– Ну, знаете. Из-за болезни. Мама кричала. Девочки кричали. Мы все были в шоке.

– Может, ты пытался помочь маме? И притворился?

– Не знаю. Может.

Шнайдерман кивнул. Так и говорил доктор Вебер. Folie à deux. Вот только Билли этого не понимал.

– А что ты думаешь сейчас?

– Сейчас? Не знаю. Я не понимаю, было это на самом деле или я все представил. Та ночь была очень странной.

Шнайдерман прокашлялся. Он наклонился вперед, поставил локти на колени и потер брови сжатыми кулаками. Затем выдохнул на руки, сосредоточившись.

– Ты поможешь мне, Билли?

Билли посмотрел на Шнайдермана. Судя по всему, доктор был нормальным. Но даже если Шнайдерман и пытался им манипулировать, это было на благо мамы.

– Как?

Шнайдерман посмотрел Билли в глаза и мягко улыбнулся.

– Не притворяйся. В следующий раз.

Билли откинулся назад.

– Это не так просто, – сказал парень. – Все меняется. Иногда…

– Конечно. Я понимаю, Билли. Но вы с сестрами должны привести маму к реальности. Ты понимаешь?

– Да. Наверное.

– Когда она думает, что видит или слышит что-то, ей нужно, чтобы ты это подтверждал. И тогда становится лишь труднее убедить ее, что она все выдумала, что это иллюзия.

Билли замолчал.

– Твоя любовь вернет ее, – тихо продолжил Шнайдерман, – если ты не поддашься. Понимаешь?

Билли кивнул.

– Ты обещаешь?

– Обещаю.

Шнайдерман вздохнул и поднялся. Он взглянул на Карлотту: ее было видно через открытую дверь. Ее глаза были закрыты, но он знал, что она не спит. Он повернулся к Билли.

– Может, зайдешь к ней? Она хочет с тобой поговорить.

Билли медленно встал, а затем тихо зашагал к маминой койке. Шнайдерман слышал их тихие голоса, затем нежный плач Карлотты. Он отвел взгляд, борясь с собственными эмоциями.

Послеполуденное солнце светило на листву, дрожащую над домом в порыве ветра. Издалека доносились голоса детей. Из гаража долетали звуки радио Билли. Синди вернулась в свою квартиру. Карлотта посмотрела в окно на длинные золотистые лучи солнца, пробивающиеся сквозь деревья. Лужайка выглядела такой зеленой, такой свежей. Оттуда были смутно видны Гринспаны, пьющие кофе в своей крошечной гостиной. Джули и Ким что-то писали мелом на тротуаре. Такая нормальность казалось олицетворением красоты, счастьем наедине со своими детьми. И теперь она стала чужой и, возможно, навсегда.

Карлотта села на диван. Ее жизнь была адом вот уже три месяца. Причины больше не приходили ей в голову. Не было смысла гадать почему. Шнайдерман был прав. Конечно, ей нужно лечь в больницу. Ее дом казался таким уютным, как старый друг. Невзрачное, приземистое здание, подобное остальным. В нем была вся ее жизнь. Она будто прощалась с чем-то прекрасным и постоянным.