Секретный архив был закрыт от внешнего мира на все замки, поэтому, несмотря на яркий свет и хорошую работу кондиционеров, место это всегда вызывало у Стоунера приступы клаустрофобии. За конторкой сидели двое, Элла и Фрэнк, и к ним тянулись две очереди. Чёрт побери. Он намеревался попытать счастья у Эллы. Очередь к Фрэнклину была заметно короче. Если сейчас повернуть к Элле, это может показаться подозрительным.

Наблюдатели по ту сторону потолочных камер отслеживают любые подозрительные движения внизу. Это их работка — выискивать мельчайшие странности в происходящем здесь. Самые крохотные аномалии. Возможно, сам Унгер сейчас заглядывает в экраны.

Но всё же надо стучаться к Элле.

Стоунер встал в очередь к Элле, пристроившись за толстозадым Спрингдэйлом в фальштвидовом костюме.

Фрэнклин покосился на Стоунера. Фрэнклин был молод, но из-за присущей ему чопорности манер казался преждевременно постаревшим и умудрённым. Сегодня он облачился в свежераспечатанный костюм-тройку, и золотые часы к этой одежде совсем не шли. От внимания Фрэнклина не ускользнул выбор Стоунера. Возможно, он обиделся. Такие вот клерки способны не одну щепотку перцу в суп сыпануть. Чёртов ханжа.

Стоунер посмотрел через головы впереди стоящих людей на Эллу. Та согнулась над консолью, бормоча себе под нос коды, которые вводила распухшими от артрита пальцами. Элле было восемьдесят четыре, она работала в Агентстве ещё с двадцатого века. Тощая, бледная, как смерть, несмотря на явный избыток макияжа, в толстых роговых очках и с копной синих волос на голове. Движения её были быстрыми, как у клюющей зёрнышки птицы. От сидячей работы у неё искривилась спина, да и остеопороз своего не упускал.

Элле давно бы полагалось выйти на заслуженный отдых, но в Лэнгли её считали символом, талисманом, знаком преемственности с корнями ЦРУ. Кроме того, она по-прежнему отлично управлялась со своей работой.

Элла не забывала платить друзьям добром за добро. И совсем не боялась Компании.

Ему требовался доступ к файлам по ВА. «Синяя» метка, совершенно секретные материалы. Ничем меньшим Лопеса с Брюммелем не купить. Доступа к «синим» файлам с наружного уровня компьютерной сети не было. Эти данные отпускались для чтения аналитиками с высшим уровнем допуска на одноразовых чипах, защищённых от копирования. А у Стоунера отобрали высший допуск четыре дня назад: Унгер постарался.

— Эй, Кимосабе, — сказал Унгер тогда, — ты помнишь наш разговор?

— Ну да. Но... — Стоунеру нелегко было изображать из себя дурачка. — Я всё равно не понял, чего вы от меня хотите. В смысле, ты только и сказал: Держи в уме нашу беседу и проверь на неблагонадёжность вот тех и этих. А потом вы мне какой-то бесконечный список впарили.

— Ты не понимаешь, о чём я, Кимосабе? — Под маслянистой шутливостью Унгерова тона проступил металл. — Я думаю, ты понимаешь, о чём я. Я про командную игру. Чувство локтя. Командных игроков не рассоришь.

Стоунеру изменил обычный здравый смысл, и он ляпнул наобум:

— Ну, похоже, что ты просишь меня покопаться в файлах и поискать поводов к понижению или даже увольнению из правительственного аппарата всех чёрных, вогов, евреев или либералов. Но я не уверен, что правильно тебя понял. Это же чушь какая-то. Это не укладывается в стандартные критерии отбраковки...

— Стоунер, критерии выбраковки изменились, когда нам открыли глаза на то, что творится в этой стране.

Резкая перемена тона Унгера заставила Стоунера пожалеть о собственной несдержанности. Чёрт, да он ведь мог бы им подыграть, сделать вид, продержаться на одной с ними карусели достаточно долго... достаточно, чтобы потом безопасно соскочить. Слишком поздно было ломать перед Унгером комедию:

— Ты подумай о последствиях, парень! Среди этих людей и конгрессмены есть.

— Это хромые утки. С ними разберутся.

С этими словами Унгер вышел из кабинета Стоунера.

На следующий день Стоунер обнаружил, что ему сменили уровень допуска. Для этого были придуманы уместные объяснения. Ему сообщили, что, поскольку он больше не работает с делами, требующими «синей» метки, его допуск решено ограничить в целях вящей эффективности. Эффективности, видите ли. Херня собачья.

А теперь он терпеливо стоял в очереди к Элле, и Фрэнклин, поджав губы, поглядывал на Стоунера с обиженным видом. Элла обслужила Спрингдэйла, тот развернулся, увидел Стоунера, подмигнул ему и улетучился.

Чёрт побери, что означало это подмигивание?

Забудь. Уже собственной тени пугаешься. Спрингдэйл с таким многозначительным видом всем подмигивает.

— Привет, Элла, — сказал Стоунер, подойдя к конторке. Он надеялся, что выступивший на ладонях холодный пот не оставит следов на карточке запроса.

— Ты как. ковбой? — Элла не улыбнулась, но в тоне её была лёгкость, несколько рассеявшая подозрения Стоунера. — Всё тот же музон слушаешь?

— А то. А ты слушала того Хэнка Уильямса?

— Пару раз. Чего-то не вставляет. — Она похрустела костяшками. — Ты же меня знаешь. Я рок-н-ролл в любое время дня и ночи готова слушать. Может, это архаично, но не до такой же степени, как тот музон, который тебе вставляет. Лет в тридцать я открыла для себя Брюса Спрингстина и...

Он предоставил Элле удариться в воспоминания, поглядывая на Фрэнклина.

Святошу отвлекли каким-то заказом, и, перестав наблюдать за Стоунером, Фрэнклин набивал запрос. Но он всё же сидит достаточно близко, чтобы подслушать, если задастся целью.

Выхода нет. Лопес настаивал.

— Чем могу помочь? — улыбнулась Элла посреди какой-то древней шутки.

— А... э... да вот. — Он передал ей карточку. И чуть перегнулся через конторку, создавая лёгкое подобие атмосферы конфиденциальности. — Но я в общем-то не за этим. — На шёпот он не сбился: Фрэнклин бы среагировал. — Там синий допуск нужен. У шефа очередной приступ паранойи, ну я и подумал, а вдруг ты мне позволишь проскочить за флажки, чтоб я не ждал, пока мой допуск вернут в надлежащее состояние после этой идиотской проверки.

Вот. Теперь всё зависело от Эллы. Он ещё никогда её ни о чём не просил так настойчиво. Если он в ней не ошибся...

Не ошибся.

— Да канеш, ковбой, какие вопросы. Я всё равно через месяц ухожу на покой, какая мне разница?

— Ты увольняешься? Правда?

— На флоридское кладбище слонов отбываю. В ту часть Флориды, которую глобальным потеплением не затопило. Хотя для слонихи я жутко тощая. Скорей на страусиху похожа. — Болтая, она не переставала отстукивать на клавиатуре его запрос под собственной учёткой. — А кладбища страусов на свете бывают?

— Да перестань. Люди сейчас до ста сорока с хвостом живут.

— Те, кто может себе позволить нужную терапию. А я больничную палату сына наполовину из собственного кармана оплачиваю. Может, стоило бы отключить его от розетки, но я не... у меня рука не поднимается. Да и не собиралась я жить до ста. Лучше ты проживи. Вот.

Она пошаркала к приёмнику пневмопочты, изрыгнувшему минидиск, и принесла его Стоунеру.

— Спасибо. Я твой должник.

— Ты, ковбой, смотри, куда скачешь, — сказала Элла, глядя ему прямо в глаза.

Она поняла. Она знала, что ему не положен допуск к таким файлам, и не только в силу какой-то технической проверки. Она его предупреждала.

Чувствуя, как пересохло во рту, он ответил:

— Обязательно. А ты во Флориде не катайся на доске с бухты-барахты, возьми сначала хоть пару уроков.

На негнущихся ногах он побрёл к себе в офис, ощущая буравивший спину взгляд Фрэнклина.

Вернувшись к себе, он выдвинул ящик стола, нашёл бутылку и налил себе «гленфиддича», который берёг на особые случаи.

Залпом выпив, он подошёл к двери и заперся.

У него ушло минут пять, чтобы присобачить к монитору рабочей станции регистратор. Штука эта имела форму прямоугольника, была прозрачной и идеально ложилась на экран. Она бы вполне сошла за антибликовый фильтр, если б не предательский проводок, тянущийся из нижнего уголка к серой металлической коробочке. Файлы с информацией о Втором Альянсе были, по идее, защищены от копирования, но регистратор теперь считывал всё, что появлялось на экране, следуя движениям глаз Стоунера и восстанавливая картинку по световым узорам.