А может, они не его видели, но — Анджело. Может, Анджело проступил на поверхности, оттёр его с лица и просочился наружу. Он почти чувствовал это. Да. Он чувствовал, как Анджело сочится из пор кожи, капает с носа, лезет из жопы. Всплеском включился звук: Эй, чикса, не хочешь со мной на видео подцепиться? Ответ чиксы: Да ну, Андж, х...я там полная, я в прошлый раз два дня потом валялась без задних ног. Не люблю, когда мне картинки в башку заливают, лучше нам просто... как это? заняться сексом? (Прикосновение её руки.)

Господи-и, я в Анджело растворяюсь, я теряю себя, подумал Чарли. Надо бежать, пока он из меня с потом не выйдет.

Снова всплеск.

Анджело, если ты свяжешься с этими людьми, тебе копы или ВАшники твою пустую башку расхерачат. Голос Анджело: Ma, отстань, ты не понимаешь, что на свете творится, они скоро всю страну запугают, они нам твердят, что скоро атомная война, и раз так, то мы все обязаны президентше анилингус делать: она типа единственная, кто нас от русских защитит, е...ть-копать... Голос мамы: Анджело, не смей так говорить при сестре, чтоб я от тебя больше этих словечек из ящика не слышала!

Слишком тяжёлое это тело, слишком крупное, но бежать — прикольно, не могу больше бежать, но надо, так он скорее с потом выйдет...

Теперь сквозь звуковые всплески пробивались зрительные образы: Растянутый движением моментальный снимок дорожки, мимо которой они проезжают в охраняемой зоне дорогого квартала, штурмовики ВА в зеркальных шлемах патрулируют квартал парами, провожают их машину обвинительными отражениями, авто поворачивает за угол, и мир обрушивается: впереди КПП! требуют новые федеральные арфиды, они показывают карточки, их пропускают — какое облегчение, ордер на их арест ещё не выдан... образы расплываются, потом снова в фокусе лицо: лицо человека, идущего к машине. Чарли. Долговязый, тощатина, надутый самоуверенный дуралей...

Господи, подумал Чарли, вот какого на самом деле Анджело мнения обо мне? Ну и ну!

(Б..., что за чушь, Анджело мёртв, чувак... Анджело... лезет из него...)

Ему стало плохо, он остановился блевануть, пристыжённо озираясь. Ой, блин: на него двинулись два копа. Обычные копы, без шлемов, в синих мундирах и пластиковых фуражках, лица нависают над ним, так что лучше б у них шлемы были, ей-ей; лица молодые, но надменные и уродливые, трясут головами от омерзения, один говорит:

— Ты чем накачался, чудик?

Он попытался ответить, и вылетели слова: вперемешку его и Анджело. Рот его заполонили маленькие неутомимые зверьки: слова Анджело.

Копы понимали, что с ним. Поняли, как только услышали.

Один сказал другому (снимая с пояса наручники, а тем временем Чарли превратился в машину для рвоты, ни бежать, ни отбиваться, ни спорить он не мог, а мог только блевать):

— Хоспади, меня тоже блевать тянет, как подумаю. Люди себе вкалывают вытяжку из чужих мозгов. Не, ну ты прикинь, а тебя разве блевать не тянет?

— Ой, да. Похоже, что этого чувака уже тоже тошнит. Давай-ка его по трубе спустим на анализ крови.

Он ощутил змеиный укус наручников, почувствовал, как его небрежно обыскивают, не заметив ножа в ботинке. Ощутил, как его волокут к полицейскому киоску на углу, одному из новых, подключённых к системе пересылки заключённых. Суют тебя в эдакий гроб (его запихнули в грязную, провонявшую потом, плохо обитую капсулу, закрыли, и он задумался, пока его закрывали, что случится, если он застрянет по дороге: где тут, блин, дырки для воздуха? так и задохнуться недолго) и спускают по пневмотрубе через киоск под землю (он ощутил, что падает, потом в него вцепилась инерция, а следом вгрызся ужас застрять здесь наедине с Анджело, ведь для них двоих тут места нет: ему пригрезился гниющий труп Анджело в одной с ним капсуле, ведь Анджело мёртв, Анджело мёртв) в полицейский участок. Отчёт о задержании уличные копы прикрепили к капсуле. Другие копы прочтут отчёт, вытащат тебя из гроба (крышка со скрипом откинулась, о, благословен будь свежий воздух, даже если это воздух полицейского участка), разденут догола, пробьют по ДНК, заставят подписать какую-то фигню и бросят под замок... именно это с ним в данный момент и происходило. А потом, надо полагать, состоится публичное антинасильственное избиение. Во прикол-то.

Чарли увидел унылое скучающее лицо копа постарше и потолще. Коп отвёл взгляд, пролистал отчёт, не удосужившись вытащить Чарли из капсулы. Но теперь появилось пространство для манёвра, и Чарли показалось, что он сейчас лопнет от присутствия Анджело в себе, если не освободится из наручников, не вылезет из капсулы. Поэтому он подтянул колени к груди и принялся трудиться над наручниками, используя ножик; ему было больно, но он достиг своего, и руки освободились.

Вспышка воспоминаний Анджело: Жирный коп склоняется над ним, кричит, цепляет за шею, трясёт. Пальцы смыкаются на горле...

Когда Анджело был мальчишкой, его однажды поймали на краже, выбегающим из лавки. Коп круто с ним обошёлся, напугав в буквальном смысле до усеру: Анджело обмарал штаны. У копа это вызвало омерзение (вспышка омерзения на лицах парочки копов: Меня блевать тянет, говорит один).

Анджело ненавидел копов, и теперь, когда у Анджело от этой ненависти совсем крыша поехала (но, ха-ха, Чарли стал его крышей), именно Анджело потянулся к ботинку и отыскал там нож, который пропустили при обыске два копа наверху, вытащил, встал на колени в капсуле, пока коп отвернулся (Чарли сражался за управление телом — чёрт побери, Андж, опусти нож, мы выберемся без...), и это Чарли, то есть Анджело, схватил нож обеими руками и всадил его в толстую шею копа, рассёк омерзительную жирную шею, и брызнула красная, как у всех людей, кровь, похожая на...

Ой, б... Ой, мамочки.

Вон другие копы идут.

Остров Мальта

Та же ночь, в другом часовом поясе, другая разновидность тьмы.

Дэниел «Остроглаз» Торренс шёл через простреленную ветром тьму, ничего не видя под ногами или на расстоянии вытянутой руки, ориентируясь на далёкое световое пятно где-то впереди.

На Мальте близился рассвет. Торренс только что сдал вахту на дороге, ведущей на базу. Данко, зевая и чертыхаясь, явился его сменить с бумажным стаканчиком дерьмового эспрессо в грязной лапе.

Холодный ветер нёс густой запах моря, раскинувшегося в четверти мили к югу. Звуки казались удивительно чёткими и насыщенными. Он слышал, как разбиваются волны о мол под вздохи ветра, как скрипит, слегка покачиваясь на плечевой перевязи, винтовка, как трамбуют землю подошвы ботинок.

Ему казалось, что все эти звуки не имеют к нему никакого касательства. Что в любой миг ветер может вырвать его душу из тела.

Он обрадовался, добравшись наконец до гумна, и заморгал на ярком свету, ступив внутрь. На гумне были припаркованы два коптера, их блестящие выпуклые корпуса выглядели меж пыльных деревянных стен не менее чужеродно, чем летающие тарелки; винтовые лопасти были неподвижно сложены на верхних петлях. Торренс кивнул часовому, спустившемуся из кокпита меньшего коптера по трапу. Это оказался итальянец по фамилии Форсино, по-старомодному длинноволосый, в Америке бы сказали — хипстер; вид у него был усталый и скучающий.

Торренс поднялся по лестнице в пыльную мансарду, слушая, как скрипят на ветру старые деревянные стены гумна, и размышляя, не обвалится ли оно в ночную бурю.

Лайла сидела в мансарде, приспособленной под радиоузел: отслеживала военные частоты и вообще всё, чем интересовалась партизанская разведка, держа одну частоту свободной для переговоров с Уитчером и дружественными группами Нового Сопротивления.

В соседнюю комнату, где когда-то хранилось оливковое масло, убегали провода; там из открытого оконца вырос минирадарный комплекс спутниковых антенн, слушающих болтовню пустоты.

В белом фарфоровом патроне у потолка торчала лампа накаливания без абажура; к ней слетались мошки, а при особо сильных порывах ветра лампочка то и дело мигала. Лайла, в гарнитуре за столом, уставленным мудрёными металлическими ящиками, казалась так же чужда крестьянскому антуражу, как и коптеры на гумне.