— И что тебя так гнетёт, Чарли? Он же мудак. Лицемер, фашист. Он сам не из ВА, но он им всё время подыгрывает. Антинасильственные законы разработаны при участии ВА, чувак.

— Да знаю я, знаю... Я просто ненавижу телевизионные казни, так, бл..., ненавижу, что меня блевать тянет от мысли, как мы кого-то туда заманили. Я понимаю, что на это были причины. Но всё же... — Он передёрнул плечами. — А потом — Соня. И Бакстер. И Кодзё. Это реальная тошниловка.

— Бл..., да Кодзё ВАшник был, а Соня и Бакстер сами вызвались, их никто не упрашивал. Соня дважды пыталась покончить с собой, когда её подружку Кучи выставили в телеке на казнь. Ты же знаешь Кучи? Соня бы иначе с катушек съехала так и так. А Бакстер, он был, ну, вроде фанатиков-мучеников.

— Ну да, но, может, не стоило так играть на их проблемах, они же по сути больные люди были.

— Иначе бы они всё равно погибли, без нас и ни за что. Слышь, ты так с ума сойдёшь. Давай румом зарядимся, тебе как раз башку прочистит. Айда в Пустую башку, угу? — Он усмехнулся. — В смысле, пропадать — так с музыкой, м-м?

Чарли ещё некоторое время корчил из себя целку, но потом сказал:

— Лады. Только отчёт Смоку напишу, а потом... Встречаемся там.

Чикагская городская тюрьма

Порою можно подкупить человека обещанием денег. Спектор использовал все свои политические таланты, убеждая охранника. Позволь мне передать записку на волю, приятель, и я тебя вознагражу. Я ведь всё ещё сенатор, правильно? Я в седле, правильно? Он лгал, но охранник, видимо, не знал, что дело зашло так далеко.

Он передал через охранника записку Бэрриджу, в которой сообщал о компьютерной подделке улик и требовал отнестись к этой возможности всерьёз, иначе Спектор на прощание разболтает всем компромат на Бэрриджа: то, что ему известно о смерти девочки по имени Джуди Соренсон и о том, где именно она получила товар, от которого впала в передоз.

Через трое суток, в девять часов утра, в сырую холодную камеру Спектора заглянул охранник, отдал ему аудиокапсулу, подмигнул и ушёл. Спектор вставил капсулу в ухо, сдавил пальцами и услышал голос Бэрриджа:

— Генри, существует методика цифрового анализа, которая способна показать, подлинное это видео или сфабрикованное на компьютере. Для начала попробуем подвергнуть сомнению достоверность улик. Разумеется, это нелегко, поскольку ты уже осуждён. Но мы тянем кое за какие ниточки... посмотрим, получится ли завтра-послезавтра исхлопотать тебе особое помилование. А пока не впадай в панику и не упоминай, пожалуйста, при людях нашу общую знакомую[20].

Но прошла неделя, и Спектора начали готовить к казни. Он сидел на скамье, прикованный к пятёрке остальных приговорённых этой недели, и слушал директора тюремной телепрограммы, Спаркса.

Видеотехники прозвали Спаркса Укротителем. Он был коренастый, краснолицый, с вежливой улыбкой и пустыми серыми глазами. Он носил мятый синий костюм из настоящей ткани.

В двух концах узкой комнатушки выстроились охранники с трубками станнеров.

— Сегодня у нас казнь через поединок, — говорил Спаркс. — КЧП считается более почётной, чем обычная бойня, так что вы, чуваки, тоже должны гордиться. Вам выдадут пушки, но, разумеется, с холостыми зарядами.

Тут цепь, сочленявшая Спектора с товарищами по несчастью, так дёрнулась, что он чуть со скамьи не свалился: маленький негр на противоположном краю скамьи разорвал цепь. Вот просто взял и разорвал, а потом ринулся на Спаркса, вопя что-то с таким густым акцентом уроженца Вест-Индии, что Спектор толком не разобрал его слов. Однако самого порыва и субвербального контекста было достаточно: Я невиновен! Я невиновен! И, может: У меня семья!

Больше негр не успел сказать ничего, так как станнеры на миг отключили ему мозги, и он упал на бетонный пол, оставшись лежать там с распростёртыми руками и ногами, как тряпичная кукла.

Охранники водворили его обратно на скамью, и Спаркс продолжил, глазом не моргнув:

— Теперь поговорим о ваших репликах. Будет очень скверно, если вы забудете свои слова...

Спектор не слышал его. Он испытал такое ужасное чувство, что даже страх смерти не мог с ним сравниться. Ощущение вцепилось в него крепкой хваткой.

Дома — в кондо, уже наверняка проданном женой, — он привык открывать дверь звуковым ключом. Ключ издавал три резких сигнала, три чистых ноты с точно выверенными интервалами, дверь воспринимала тональный и интервальный коды, проверяла их и открывалась сама.

А голос человека, который пытался опротестовать приговор, маленького негра... три резких вопля открыли невидимую дверь в сознании Спектора. И оттуда что-то вырвалось. Нечто, с чем он боролся уже много недель напролёт, стараясь удержать под замком. Нечто, с чем он спорил снова и снова, заходясь в безмолвных воплях.

Он защищал Антинасильственные законы по той же причине, по какой в прошлом веке Джо Маккарти ополчился на коммунистов. Это билет. Билет на скоростной рейс поверх избирательных барьеров на высшие посты. Воспламени в избирателях страх преступности. Культивируй в них жажду возмездия. Сыграй на их собственном задавленном стремлении к насилию. И они за тебя проголосуют.

На самом-то деле проблема насилия его совершенно не занимала. Она стала для него ключом к власти, и только-то.

В глубине души он всё это время понимал, что многие осуждённые обвинены несправедливо. Но отворачивался от них снова и снова. Теперь кто-то решил лишить его такой возможности. Вина, прораставшая в нём, дала полномасштабные метастазы, сжигая его изнутри огнём самоненависти.

Тут появился Берген. Берген поговорил о чём-то с охраной, показал им бумагу; охранники прочли её и пошептались со Спарксом. Спаркс, раздражённый, что его перебили, расстегнул наручники Спектора. Берген хмуро сказал:

— Идёмте, мистер Спектор.

Спектор больше не был сенатором.

Они остановились в коридоре. Неподалёку прохаживался охранник, отчаянно зевая и временами подпирая стену, чтобы предаться просмотру мыльной оперы по карманному телевизору.

Ледяным тоном Берген сообщил:

— У меня приказ отвести вас обратно в камеру и ходатайствовать о повторном рассмотрении дела. Вас выпустят. Вы получили особое помилование. Такое случается реже, чем у кур клыки вырастают. Бэрридж сумел доказать, что видео подделано. Пока что этого не огласили публично, да и судья, который вынес вам приговор, отсутствует, и Бэрридж добился лишь временного освобождения.

— А чё это ты такой расстроенный, Берген? — перебил его Спектор, внимательно глядя Бергену в лицо. Берген не ответил. Спектор продолжал: — Ты всё, что мог, сделал, чтобы мне напакостить и завалить мою защиту. Ты с ними заодно, кто б они такие ни были. Кто бы меня ни подставил. Я это чую. Ну так что скажешь?

Берген тоскливо смотрел на него.

— Давай, колись, сука. Кто это был? Зачем со мной так поступили?

Берген покосился на охранника. Тот всецело ушёл в перипетии мыльной оперы; крошечные персонажи на его ладони мелькали, исполняя миниатюрную хореографию игрушечных конфликтов.

Берген глубоко вздохнул и посмотрел Спектору в глаза.

— Ладно. Мне уже всё равно... Хочу, чтоб ты знал. Мы с Соней и Бакстером работали на одну организацию. Соня согласилась, потому что её любовницу, девушку, с которой она восемь лет прожила, обвинили и судили по видео. Она сильно по ней тосковала. Бакстер согласился, потому что он одновременно был членом другой организации: Братства Освобождения Чёрных — они четверых высокопоставленных активистов потеряли на видеоуликах, подделанных Вторым Альянсом. Я согласился... я всё это спланировал, потому что я слишком часто видел, как умирали невиновные. Мы думали, что если тебя, сенатора, осудят по видео и казнят на публике, а потом мы сделаем правду достоянием общественности, оправдаем тебя посмертно, то это привлечёт внимание ко всей бодяге. Заставит их расследовать вашу подноготную. И ещё: из мести. Мы считали тебя виновным. Виновным в смерти всех тех, кто был казнён ни за что ни про что.