Тоскливым взглядом провожаю машину такси. Пока, дядя. Конечно, никуда я не поволоку его в три утра через весь район.

Подхожу к парню, нависаю над ним и говорю максимально строго:

– Вставай.

– Мне домой нельзя, – пугается Глеб вполне искренне.

– Я сказала, вставай.

И я наблюдаю, как он неловко барахтается в снегу. Длинные ноги разъезжаются, и он никак не может нормально оттолкнуться, чтобы встать. Наконец я смеюсь, зажав рот ладонью. Глеб беспомощно смотрит на меня снизу вверх и просит:

– Помоги.

– Ну что, не нравится быть в зависимом положении, да? Не очень-то это приятно, Янковский.

Я подаю руку, но поднять парня оказывается не так-то просто. Когда мы заходим в подъезд, я с отчаянием думаю, что впереди еще пять этажей. Разумеется, пешком, лифта у нас нет. Я покрепче обхватываю его за талию, сжимаю зубы и начинаю подъем.

Этаже на втором Глеб наконец соображает:

– Мы идем к тебе?

– Ну ты же ко мне приехал.

– А твои родители?

– Папа с вахты еще не вернулся, а мама у «тэ Кати».

– У кого? – хмурится Глеб.

– Забей. Дома никого, не переживай.

– А ты не переживаешь?

Я смеюсь:

– Глеб, ты сейчас больше похож на мешок с картошкой, чем на секси мачо, так что можешь даже не пытаться.

– Я такой дурак, – сокрушенно качает головой парень.

– Это точно.

От него пахнет обычным терпким парфюмом и алкоголем. И чем-то еще. Наверное, так пахнет он сам. Притягательно. Даже в таком состоянии.

На пятом этаже я останавливаюсь почти без сил. Легче отыграть несколько партий в волейбол, чем затащить взрослого парня наверх по лестнице. Я прислоняю Глеба к стене. Наверное, он и так вполне устойчив, но неожиданностей мне не нужно. Открываю дверь и втягиваю его внутрь. Сначала перевожу дух, радуясь, что теперь хотя бы никто из соседей не выйдет на шум и не скажет об этом родителям при случае.

Включаю свет и наконец внимательно смотрю на Янковского. Он выглядит как обычно, но черты лица какие-то мягкие и смазанные. Он смотрит на меня, и во взгляде его столько тумана, что я понимаю – он действительно прилично пьян.

Я обреченно вздыхаю. Ну что ж, придется о нем позаботиться. Конечно, не скажу, что я этим расстроена, но это и не мечта всей моей жизни.

Усаживаю его на банкетку у двери и помогаю разуться. Точнее, я сама снимаю с него массивные черные ботинки, присев перед ним на колени, а потом поднимаю на него взгляд и вижу непонятную боль в его глазах.

Глеб говорит:

– Ты такая хорошая.

Я помогаю ему дойти до моей комнаты, усаживаю на свой расстеленный диван. Ну, хотя бы постельное белье не такое уж позорное. Просто миленький комплект с желтыми и голубыми акварельными разводами.

Снимаю с Янковского худи вместе с футболкой, пока он послушно поднимает вверх руки. Обнаженная широкая грудь с прочерченными мышцами и кубики пресса заставляют мое дыхание сбиться. На секунду прикрыв глаза, уговариваю себя – не сейчас, Яна, возьми себя в руки и хватит пялиться.

Глеб падает на спину, а я размышляю, стоит ли снимать с него джинсы. В конце концов аккуратно касаюсь ремня кончиками пальцев и тяну на себя.

Янковский лежит неподвижно, глаза его закрыты. Тогда я быстро стягиваю с него джинсы, стараясь не смотреть никуда, кроме как на свои руки.

И тут он говорит:

– Хочешь воспользоваться моей беспомощностью?

Сильнее покраснеть уже невозможно, потому что я и так буквально горю. От стыда, неловкости и еще чего-то, о чем не хочу даже думать.

Накидываю на парня одеяло и огрызаюсь:

– Заткнись и спи.

И когда я уже разворачиваюсь, чтобы уйти, Глеб хватает меня за руку и говорит:

– Побудь со мной.

Интонация просительная, почти детская, и я не могу отказать. Сажусь на колени у дивана, пока он все еще держит мою руку. Янковский подкладывает мою кисть себе под щеку и шепчет, закрывая глаза:

– Посиди, пожалуйста.

Свободной ладонью я глажу его по волосам. От укладки не осталось и следа. Но мне приятно видеть его таким, почти домашним. Я улыбаюсь. Веду пальцем, повторяя черты его лица, вдоль линии роста волос, затем бровь, нос, едва касаясь, провожу по губам. Какой же он красивый.

Внезапно пугаюсь своего порыва, но понимаю, что Глеб уже глубоко спит. Веки его неподвижны, а дыхание ровное. Мое сердце сжимается. Только здесь, в кромешной темноте, я готова признаться самой себе, что, кажется, я влюбилась. В этот раз по-настоящему.

Мне страшно, мне невыносимо, это чувство распирает мою грудную клетку, мне хочется выть и стонать, ну почему никто не объяснил, что первая любовь в действительности такая нестерпимая, невозможная и пугающая? Чувствую, как глаза наполняются слезами. Сердито моргаю и аккуратно высвобождаю свою руку.

Ухожу в спальню к родителям и ложусь прямо на покрывало, накинув на себя плед. Он пахнет папой. Из глаз льется вода, дающая выход эмоциям, которые я никак не могу принять, и они пытаются сбежать из моего тела.

ГЛЕБ

Пробуждение не из приятных. Голова раскалывается, во рту неприятный привкус, губы склеены, пить хочется нестерпимо. С тихим стоном поворачиваюсь на бок и щурюсь в темноту. Вижу очертания стола и стула, какой-то цветок в напольном горшке, фотографии в причудливых рамках на стене. Воспоминания яркой вереницей издевательски проносятся в голове. Знатно я вчера перебрал, голова до сих пор шальная.

Я в одних трусах, но разделся ли сам? Это вряд ли. Мои вещи аккуратно сложены у постели, а сверху лежит телефон, подключенный к зарядке. От такой заботы щемит сердце, а стыд становится еще тяжелее, от него ломит виски. Я сажусь и морщусь. В голове как будто катается колючий еж. Отец говорит, что лет до тридцати похмелья не бывает. Прямо сейчас готов с ним поспорить.

Вдруг вспоминаю, как Яна стягивала с меня джинсы и приглушенно хмыкаю. Я беру смартфон, там пропущенный звонок и сообщения от отца, от Кудинова и от Яна. Ладно, я вчера очень хотел забыться. Вся проблема в том, что я хотел сбежать от этой девочки, но меня будто магнитом притянуло обратно. Придурок ненормальный. Зачем пришел?

Я одеваюсь, стараясь не шуметь, сажусь обратно, провожу рукой по волосам, пытаясь уложить их хоть как-нибудь сносно. Снова проверяю телефон. Паша пишет, что моя банковская карта у него, Ян предупреждает, что прикрыл меня перед отцом, тот в свою очередь оставляет мне сообщение:

Что ж, весьма справедливо.

Чувствую себя девчонкой после неловкой ночи, но первый мой порыв – это просто сбежать. Поэтому я выхожу в темный коридор, и как долбаный ниндзя крадусь к входной двери. Вижу свои ботинки, а куртка, наверное, висит где-то в шкафу. Я максимально осторожно отодвигаю дверцу, стягиваю с вешалки свой пуховик и начинаю возиться с замками. Когда распахивается дверь на кухню, впуская в коридор немного яркого света, я вижу Яну, которая стоит с кружкой в руке, а на заднем фоне приглушенно играет музыка.

– А, это ты! Я думала, мыши шуршат, – весело говорит она.

Стыд новой волной накрывает меня. Она такая свежая, такая красивая, легинсы обтягивают стройные ножки, а под футболкой с принтом Нирваны нет белья. Но я об этом не думаю, нет. Мне нельзя. Но что-то теплое уже ворочается в грудной клетке, плавно опускаясь к животу и ниже.

Я смотрю на Яну дольше, чем нужно. Щеки ее розовеют, она заправляет прядь за ухо и смущенно говорит:

– Не думала, что ты проснешься так рано, я бы переоделась.

Будто прочитала мои мысли.

Откашливаюсь и говорю:

– Я лучше пойду.

– Глеб, брось, еще даже нет шести. Давай хотя бы налью воды или кофе.

Помедлив, я снова раздеваюсь. Желание остаться заглушает даже стыд. Прохожу на кухню и сажусь на стул у окна.