– Встретимся, – кивает он, – и завтра встретимся, если захочешь, родная. Но сегодня рано еще домой.

Железной хваткой он берет меня за плечо и ведет в зал, но оттуда не в кухню, парень открывает другую дверь и вталкивает меня в спальню.

Я в панике оборачиваюсь. Вадим закрывает дверь и задвигает шпингалет. Замок маленький, тонкий, но от этого тихого бряцания все мои внутренние органы будто обдает кипятком. Никакие хитрости не сработали. Вот он здесь. Не дьявол, не мальчишка из соседней школы, а пьяный парень с мутным взглядом, который закрыл меня в спальне с одной только целью. И я ушла с ним сама.

Вадос подходит ближе, толкает меня в грудь. Я делаю шаг назад, и чужая продавленная кровать упирается мне под колени.

Мамочка.

Он снова сокращает дистанцию между нами. Чувствую кислый запах алкоголя. Страх парализует. Першин берет меня за запястья, которые безвольно болтаются по бокам, говорит, втягивая носом воздух:

– Ты так вкусно пахнешь.

И толкает меня всем телом. Я падаю на кровать, и он тут же наваливается сверху. Голова проясняется, и я начинаю яростно и отчаянно отбиваться. Вадим перехватывает мои руки и заводит их за спину, больно выкручивая предплечья. Я задыхаюсь, но из груди все равно вырывается слабый тихий писк. Он накрывает мой рот ладонью, и мне становится совсем нечем дышать. Ладонь влажная, меня тошнит от ужаса и от того, насколько он отвратителен сейчас. Першин рывком расстегивает ширинку на моих джинсах, и пытается стянуть их ниже. Из моих глаз брызжут слезы. Я освобождаю одну руку и пытаюсь ударить его куда достану, но сил во мне нет.

Все пропало, все пропало, все пропало.

Только это бьется в мозгу. Я плачу, пока Вадим спускает мои джинсы до колен.

И в тот момент, когда от животного ужаса я почти ничего не вижу и не слышу, я почему-то перестаю чувствовать на себе тяжесть его тела. Рук, которые как пауки блуждали по моему телу, больше нет. Я приподнимаю голову и вижу Глеба. Мне это все кажется? Картинка смазана, но звуки возвращаются, и я слышу глухие удары. Глеб заносит кулак и бьет Вадоса прямо в лицо. Потом еще. И еще. Я моргаю. Каждый раз, когда раздается стук.

Один. Два. Три.

И начинаю рыдать.

ГЛЕБ

Я не помню, сколько раз мне удается его ударить, пока Ян не оттаскивает меня в сторону. Друг больно хватает меня за подбородок и говорит:

– Хватит.

Ни черта ему не хватит. Даже если я вколочу все зубы в его тупую голову, этого все равно будет мало. Но что действительно приводит меня в чувство, так это рыдания Яны. Она захлебывается слезами и рваными вдохами, пытаясь натянуть джинсы. Но руки трясутся, и у нее никак не выходит. Мое сердце рвется на части, когда я вижу, что ее пальцы все еще затейпированы белым пластырем. Разве с момента игры не прошла примерно вечность?

В два счета оказываюсь около нее и помогаю одеться. И наконец сжимаю свою девочку в объятиях. Мы сидим на кровати, ее колотит, а я только раскачиваюсь вместе с ней и приговариваю:

– Яна, маленькая моя, все хорошо, прости меня, Яночка, прости.

На Вадоса я даже не смотрю, краем уха слышу, что у парней все под контролем.

Когда Петрова немного успокаивается, я аккуратно беру ее лицо в свои ладони. Глаза и нос красные, веки полуприкрыты, она выглядит такой беспомощной и такой красивой. Хочу поцеловать ее, но не решаюсь. Просто не знаю, что мне нужно делать.

Но она смотрит на меня сквозь пелену слез своими зелеными глазами и шепчет:

– Поцелуй меня.

Я нежно касаюсь ее губ и забываю обо всем. Несколько секунд чистого блаженства вне времени. Яна отвечает мне, и я чувствую всю ее боль, весь ужас пережитого. Все эти эмоции и невысказанные слова горечью оседают на моих губах.

Когда я отрываюсь от нее и снова заглядываю в глаза, взгляд уже ясный и решительный. Она обвивает меня руками и аккуратно вытаскивает из моего кармана телефон. Смотрит на меня, приказывая не задавать вопросы – одним только взглядом, и я киваю. Когда мы поворачиваемся к ребятам, то застаем следующую картину. Вадим полулежа облокачивается о стену, нос свернут на бок, губы разбиты, кровь стекает по подбородку. Ян сидит на столике у окна, Кудинов и Кузнецов стоят у Першина, как два конвоира. Открывается дверь и заходит Попов:

– Все свалили, кроме хозяина квартиры. О, Яна! Прекрасно выглядишь.

Краем глаза я вижу, как губы Петровой трогает легкая улыбка. Бесхитростному добряку Мишке даже стараться не надо, чтобы развеселить девушку.

Я качаю головой:

– Попов…

– Да че я?

– Привет, Глеб, – вдруг хрипло говорит Вадим, – оторвался от своей кошечки?

Моя губа непроизвольно дергается, а кулаки сжимаются. Только бы сдержаться.

– Самое главное, что я оторвал от нее тебя. Вадос, тебе лучше заткнуться и даже не смотреть в нашу сторону.

– Окей. Я, пожалуй, заткнусь и поеду снимать побои. Тебе скоро восемнадцать, Глеб? Как думаешь, на сколько присядешь? Папочка в этот раз не поможет.

Из моей груди вырывается рычание, и я вскакиваю на ноги:

– Ты, тварь…

Тут Яна хватает меня за руку. Я оборачиваюсь, и она показывает, что хочет встать. Поддерживаю ее под локоть и чувствую, что она все еще мелко подрагивает.

– Тогда, – она откашливается и начинает заново, – тогда, может быть, поедем вместе? Ты – снимать побои, а я – заявлять о попытке изнасилования?

Вадим разражается неприятным каркающим смехом. Зрелище отвратительное. Но когда я вижу его щербатый рот, не могу сдержаться от улыбки.

– И чем ты докажешь свою попытку?

– Твою попытку, – поправляет Петрова.

– Да что я сделал? Штанишки стянул? Потрогал немного, где не следует? Не смеши меня. Нос мой видишь? Тут ничего объяснять не придется. А ты можешь сказки сколько угодно рассказывать. Кто тебе поверит?

– Ты такой жалкий, Вадим, – твердо говорит Яна.

– А ты такая скучная, Яна. Я бы научил тебя веселиться, если бы твой пес сюда не ворвался.

Я дергаюсь, но Петрова больно сжимает мои пальцы.

– А для тебя весело, если девушка не согласна с тобой спать?

– Я это просто обожаю, – Вадос улыбается и сплевывает кровь на линялый ковер, – как ты пищала, как отбивалась, просто прелесть. А теперь я вынужден откланяться, господа, мне пора писать на вас заявление.

Он начинает подниматься, но тут Яна говорит:

– Может, тогда это с собой прихватишь?

Она достает из-за спины мой телефон, нажимает на экран, и мы все слышим голос Першина «Да что я сделал? Штанишки стянул?».

Вадим бледнеет в секунду. Его лицо искажает гримаса бессильной злобы, он собирается сделать шаг в нашу сторону, но парни реагируют мгновенно. Ян соскакивает со столика, Кузнецов и Кудинов встают перед ним плечом к плечу. А Попов вдруг упирается ладонями в колени и начинает хохотать. Он смеется так самозабвенно, что напряжение куда-то отступает.

– Какой же ты дебил, – сквозь слезы выдавливает Миша, и его скручивает новая волна смеха.

Вадос вцепляется себе в волосы, обводит нас ненавидящим взглядом и выскакивает за дверь, крепко приложив ее об косяк.

– А зубы? – хохочет Попов. – Вы видели?

Первой прыскает Яна. Потом не выдерживаю я. И вот мы все охвачены нервным смехом.

– Интересно, – сдавленно говорит Барышев, бессильно хихикая, – это тот же зуб, что ему ломал Глеб в прошлый раз? Или это… или это… Или это новы-ы-ый?

В конце фразы он срывается и начинает даже как-то подвывать.

Я хохочу так, что не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Рядом трясется Яна. Но уже не от шока и отвращения, а от приступа неуместного смеха. И это больше, чем я мог бы желать.

Когда через десять минут мы выходим на улицу, Света и Оливка вскакивают с лавки у подъезда и бросаются к Яне. Девчонки заплаканные, но на лицах отчетливо читается облегчение. Они обнимаются, а потом Яна решительно отодвигает их в сторону, делает пару шагов, склоняется над ближайшим кустом, и ее рвет.