— Саша! — раздалось снаружи. — Ты чего застрял? Голубцы остыли уже.

Молодой, румяный, с крепкими руками и развитыми плечами и бицепсами. Спортсмен, наверное.

— Саша!

— Иду-иду! — крикнул я в ответ, не отрывая взгляда от своего нового отражения. — Сейчас!

Я протянул руку и взял из мыльницы ярко-розовый кусочек мыла. Поднёс к носу. Сомнений не было, «Земляничное». Как в детдоме. Ну, что же… Это было, как… экскурсия, что ли. Ролевая игра, квест. Учитывая мой телевизионный опыт, ситуация более-менее похожая. Значит, побуду ещё какое-то время Жаровым, за ночь напишу сообщение, а утром отправлюсь обратно. Или днём. Посмотрим, как успею.

Я вытер руки белым вафельным полотенцем и вышел из ванной. Ещё раз покрутил головой, осматриваясь, и шагнул в сторону кухни. Там было пусто. Я окинул взглядом небольшое помещение. «ЗиЛ Москва» с округлыми краями гудел в углу. Уже не новый, но лет десять, минимум, ещё протянет. Газовая плита, столик с двумя табуретками.

— Нет, он меня с ума сведёт! — воскликнула бабушка, появляясь на кухне. — Ты чего здесь стоишь? Иди в гостиную!

— Думал, может, помочь надо? — улыбнулся я.

Она покачала она головой и тоже разулыбалась:

— Пошли, пошли! Что они там с тобой сделали в Верхотомске твоём? Заморозили совсем? А я ведь предупреждала.

Она повернулась и пошла, так что мне оставалось просто двигать за ней, без риска забуриться куда-нибудь не туда. Впрочем, в такой квартирке особо блуждать негде. Дощечки паркета, уложенного ёлочкой скрипнули под ногами.

— Вообще-то, я не голодный, — заметил я.

— Здравствуйте, не голодный. Это кто же тебя накормил? На рестораны ты вроде не заработал пока. Все командировочные, небось, на торт спустил.

— Не все, — хмыкнул я.

— Богач! Садись давай. Или ты с Женькой встречался?

— Нет, — покачал я головой. — С Женькой не встречался. Он же завтра придёт, вроде?

Бабушка Саши Жарова чуть нахмурила брови и странно на меня глянула, но ничего не сказала. Я уселся за стол. Удивительное дело, я не чувствовал никакой неловкости, будто пришёл в гости. В гости к своей бабушке.

Правда, свою бабушку я никогда не видел. Ни одну, ни другую. И родителей тоже. В детстве представлял, как приду к ней, она блинов напечёт, пирогов, голубцов наделает. В детдоме не до деликатесов было. Так что, на пути к осуществлению детской мечты я мгновенно забыл и про рыбу фиш и про остальные яства семейства Кофманов.

— Какой-то ты странный сегодня, — пожала плечами бабушка и сняла крышку красивой фарфоровой супницы.

Там были ровно уложены маленькие, как калиброванные, голубчики, залитые густым сметанно-грибным соусом.

— Ого, какой аромат, — восхитился я.

— Ну, то-то же, — кивнула бабушка. — Сколько? Четыре?

— Нет, всё-таки два для начала.

— Не морочь.

Она положила четыре голубца и горку картофельного пюре.

— Огурчики бери солёные.

Я посмотрел ей в глаза. От них разбегались добрые лучики морщинок. Глянул на мелкие кудри, подколотые чёрными невидимками, на шёлковую блузу, на натруженные руки, оглядел эту немолодую женщину и буквально физически почувствовал волну любви, исходящую от неё.

И стыд. Стыд я тоже почувствовал. Забрался, понимаешь, в чужое тело, сидел здесь, принимал эту любовь, предназначавшуюся совсем другому человеку, и даже собирался сожрать голубцы, заботливо приготовленные для него.

Ладно, Жаров, скоро уйду. Имею же я право хоть денёк прошлым насладиться за две спасённые души?

— Ну, ты чего, Саня? — уже совсем другим, тёплым и проникновенным голосом спросила бабушка. — С Женькой поцапался?

— Нет, всё нормально. Правда.

— Ну, ешь тогда, ешь. Для тебя старалась.

Я кивнул и отпилил кусочек голубца. Молодой сильный организм был способен и на второй ужин.

Еда была восхитительной. И появившаяся на столе вишнёвая наливочка тоже была отменной. Бабушка рассказывала о своих приятельницах и о наших родственниках в Ленинграде и Коврове. О соседе по даче, о том, что сегодня выбрасывали в универсаме, о пьяном слесаре и о письме от фронтовой подруги, похоронившей мужа.

Я сидел, ел, пил, слушал, кивал, и мне было хорошо. Я тайком осматривал комнату, невысокий сервант с полированными дверками и хрустальными фужерами, книжные полки над раскладным диваном, старый телевизор на тоненьких ножках, спицы и пряжу на журнальном столике и фотографии на стене.

Мужчина и женщина. А ещё мальчик. В мальчике я узнал Жарова, а это, судя по всему, были его родители. Поймав мой взгляд, бабушка вдруг замолчала и тоже посмотрела на портреты, а потом неожиданно… всхлипнула.

— Бабуль, — нахмурился я.

Значит, Саня без родителей рос… С бабушкой, наверное…

— Ничего, — кивнула она и смахнула слезу. — Ничего, Саня, ничего.

Она встала, подошла к стене, поправила чуть покосившийся женский портрет, вернулась к столу зашла ко мне за спину, наклонилась и обняла.

— Долго ты там ещё в своём Верхотомске околачиваться будешь? — тихонько спросила она. — Сколько ещё тебе осталось по распределению этому дурацкому? Всё вредность твоя.

— Недолго, — выдавил я, проглатывая комок, ставший в горле. — Чуть-чуть ещё.

— Смотри, досидишься там, самой уж чуть-чуть осталось. Умру, а ты не прописан. Уйдёт квартира, будешь по чужим углам мыкаться.

— Что значит «умру»? Ещё лет тридцать придётся подождать!

— Оптимист!

Она вздохнула, выпустила меня из объятий и начала собирать посуду.

— Плохо поел. Отвратительно.

Я тоже поднялся, начал помогать.

— Сиди! — скомандовала бабушка. — Командированный. Ты нынче в гостях. Так что сиди. Сейчас пирог принесу, как ты любишь. С яблоками.

— Ой, давай пирог на праздник оставим. Я уже не смогу.

— Ну чай-то будешь пить? С твоими травами таёжными.

— Чай буду. Чай — это хорошо.

Пока бабушка звякала посудой на кухне, я поднялся и заглянул в комнату, в которую вела дверь из гостиной. Это была её спальня. Понятно. Кровать, шифоньер, всё просто, ничего особенного. Кроме одной вещи. На столе стояла печатная машинка в аккуратном чемоданчике. Отлично! С машинкой я гораздо быстрее управлюсь.

Вернувшись в гостиную, я взял со стола супницу и отнёс на кухню.

— Ставь на стол, — скомандовала бабушка. — На вот, чашки возьми, раз пришёл.

Я взял, но, прежде чем нести на стол, зашёл в комнату Сани. Она была совсем небольшой. У стены с тёмно-изумрудным ковром стоял угловатый диван, гэдээровский вроде, раздвижной. У окна — небольшой письменный стол. А ещё шкафчик с ключом, две полки с книгами и уголок со спортивными наградами. Кубки, медали, грамоты.

Второе место на чемпионате Москвы по вольной борьбе. Неслабо. Пусть среди школьников, но неслабо. Молодец, Саня, молодец. А ещё на полочке лежал голубой берет. Отслужил, стало быть, товарищ Жаров в десантуре. Я хмыкнул. А у нас с ним было гораздо больше общего, чем можно было ожидать…

После ужина я порылся в шкафчике, выбирая бельё. Ну, извини, брат, твоё тело, и бельё тоже твоё. Принял душ, намылившись «Земляничным», и пошёл работать. Бабушка удивилась, но машинку дала.

— Мне отчёт нужно о командировке составить, — сказал я. — Там некогда будет, так что я сейчас, если ты не против.

— Ты же вчера сидел над отчётом. Строчил весь вечер.

Блин…

— Это наброски были, черновик. А теперь красиво напечатаю.

— И давно ты печатать научился? — хмыкнула она.

— На работе.

— Глядите на него! Первопечатник Иван Фёдоров. Давай, уж лучше я по старой памяти. Ты диктуй, а я махом. Пальцы не те уже, но всяко быстрее тебя справлюсь.

— Не надо, — помотал я головой. — Спасибо, но нет. Во-первых, пальцы твои мы побережём, а, во-вторых, мне там ещё переделать кое-что надо по тексту. Ты не дашь мне копирку и бумагу?

— Прямо не швейная фабрика, а литературный институт. И царство бюрократии, заодно. Возьми в шкафу, знаешь же, где бумага лежит. Там и копирка есть, и синяя, и чёрная.