— Да-a, Тимка, с видеокамерой ты, конечно, загнул, — в простоте душевной произнес Будка.
Сидоров с ходу начал орать, что он, по крайней мере, пытается найти выход из положения, а вот остальные просто стоят и ждут у моря погоды, хотя ясно, что справедливость сама собой не восстановится.
— Ничего подобного! — В голосе Будки послышалась обида. — Я, например, пока ты тут разорялся, придумал, как улучшить твой план.
Мы все на него уставились. Не знаю уж, что собирались услышать от Митьки остальные, но лично моих ожиданий он не обманул. Ибо предложил полный бред:
— Давайте сперва проникнем на эту фабрику и сами насыпем в тесто шпилек. А уже после можно запечатлеть на камеру процесс изготовления пирожков.
— Но это же будет подлог! — воскликнула Агата.
— Подлог? — возмущенно взвыл Митька. — Ни фига себе у тебя получается! Значит, когда они сами шпильки в пирожки подсовывают, а меня обвиняют — это нормально. А когда я хочу восстановить справедливость, то это подлог?
— Спокуха, Будка, — вмешался Клим. — Даже если мы оставим в стороне моральную сторону вопроса, все равно никого из нас в цех наверняка не пропустят. Да еще со шпильками.
Лицо у Митьки снова сделалось угрюмым, и он растерянно пролепетал:
— Значит, совсем ничего нельзя сделать?
Ответом на его риторический вопрос стал звонок.
Так до конца уроков мы ничего и не изобрели. Настроения нашего это, естественно, не улучшило.
Мы с Агатой уже надевали в гардеробе уличную обувь, ибо в нашей школе у Сретенских ворот с этим очень строго. Переобуваются все, вплоть до одиннадцатых классов. Я зашнуровывала ботинки, когда совсем рядом, хохоча, остановились две учительницы младших классов.
— Чего, девчонки, веселитесь? — подошла к ним наша школьная медсестра.
— Сейчас сама обхохочешься, — отвечала одна из учительниц. — Слыхала, как иностранца в нашей столовой накормили пирожком со шпилькой?
— Ну, — достаточно равнодушно отозвалась медсестра. — Это мальчишки какие-то виноваты. По-моему, совершенно не смешно.
— В том-то и дело, что очень смешно, — прыснула вторая учительница. — Представляешь, сидит сейчас наш Виктор Владимирович в столовой. Пообедал, и пирожка ему захотелось. Как раз только что свеженькие выпекли. Он как куснет, а там... — Учительница зашлась от хохота. — А там шпилька! Ну и вид у него был! Мы едва там от хохота удержались!
— Опять те же мальчишки запихнули? — охнула медсестра.
— При чем тут мальчишки! — давились от смеха учительницы. — С фабрики, видно, привезли такие. Ой, видела бы ты! Виктор Владимирович эту шпильку изо рта вытащил, и глаза у него из орбит вылезли!
— Ужас какой! — не поддержала их веселья медсестра. — Пойду к нему. Надо срочно запретить продажу этой гадости. Ведь если дети подавятся, нам отвечать.
И она убежала. Мы с Агатой кинулись догонять уже покинувших здание мальчишек. Возле турникетов пришлось повозиться с «личными карточками учеников». Дело в том, что в нашу замечательную школу просто так не войдешь и не выйдешь. Только с помощью «личной карточки ученика», которая открывает турникет.
В общем, пока мы вышли, мальчишки были уже далеко. Мы бежали по Сретенке, орали им, орали, даже прохожие на нас оборачивались. Когда наконец нам удалось их догнать и я повисла у Сидорова на рюкзаке, он как гаркнет:
— Адаскина, ты что, чокнутая или уже лечиться собираешься?
Как же я обозлилась. Мы бежали, старались, хотели обрадовать их, и вот она, благодарность!
— Дурак ты, Сидоров. Сам ты чокнутый, — естественно, не осталась в долгу я.
А он только сильнее завелся и заорал:
— Ну и вали тогда отсюда!
Одна я, конечно, отвалила бы, и пусть бы себе дальше мучились. А еще лучше — предков в школу завтра привели бы. Вот бы мы посмеялись. Таких хамов, как Сидоров, учить надо. Но Агата мне помешала. Я уже поворачиваю в обратную сторону и ее за собой тяну. А она вдруг возьми и скажи:
— Зойка! Да прекрати ты! Они ведь еще самого главного не знают!
Во мне прямо все заклокотало от возмущения. А Агата тем временем радостно выдала им историю про Макарку В.В. и его новый пирожок со шпилькой. В стане мальчишек началось настоящее ликование.
— Ура! Награда нашла героя! — проорал на всю Сретенку Будка. — Теперь я спасен!
— Есть все-таки справедливость на этом свете! — вторил ему Клим.
А хам Сидоров, уставившись на меня, сказал:
— Адаскина, да ты не расстраивайся. Ну, хочешь, я тебя даже поцелую?
И он гнусно расхохотался. Я попыталась стукнуть его по башке мешком со сменкой, но он увернулся и продолжал хохотать. А главное — Агата смеялась вместе с ними. Тоже мне, подруга называется. Хотя на сей раз у нее, можно сказать, была уважительная причина. Она просто за Клима радовалась, что он теперь неприятностей избежит. И я простила ее.
Отсмеявшись, мальчишки встали перед новой дилеммой: сообщать или не сообщать родителям о вызове в школу.
— Зачем? — пожал плечами Клим. — Инцидент-то исчерпан. На какую тему теперь Нике и Макарке В.В. беседовать с нашими предками?
— Но, с другой стороны, нам никто не говорил, что теперь наши предки не нужны, — засомневался Будка. — Вдруг они все равно хотят с ними встретиться? Я, например, дома ничего не скажу, мои предки не придут, а им начнут из школы на работу названивать.
— И разыграется у тебя, Митенька, новый акт драмы, — съязвила я.
— Между прочим, совсем не смешно, — надулся он. — Если бы не история с шариками, я бы вообще ничего не боялся. А так...
— Да нет, ребята, — вмешался Сидоров. — Думаю, Макарке В.В. и Нике завтра наших предков не только не захочется видеть, но даже будет неприятно, если они придут. Ведь тогда им придется признать собственные ошибки. А кто это любит?
— Ох, Тимурчик. Никто, — многозначительно произнесла я.
Но этот толстокожий, не почувствовав никакого подтекста, снова расхохотался:
— Вот видите, даже Адаскина понимает!
Я только губы поджала, а про себя подумала: «Ну погоди, Сидоров, уж я найду способ тебе отомстить».
Дома у меня никого не было. Под словом «никого» я имею в виду свою маму. Мы с ней живем вдвоем. Отца своего я вообще не помню. Они с матерью разошлись, когда мне еще года не было, и в сознательном возрасте я его не видела. Как заметила однажды мама, «следы его потерялись на просторах нашей необъятной родины». Но вообще-то, она говорить про него не любит. А я особенно и не спрашиваю. Конечно, хоть раз взглянуть на него мне было бы интересно. У нас почему-то даже ни одной его фотографии нет. Так что, столкнись мы где-нибудь с ним, я его и не узнаю. Мне только одно точно известно: я на него совсем не похожа. Все вокруг уверяют: «Ты, Зойка, вылитая мама». Да я и сама вижу, что почти ее копия. Во всяком случае, ее фотографии в четырнадцать лет можно запросто перепутать с моими нынешними. Разве что качество снимков с тех пор изменилось. А так — как две капли воды. Жить нам вдвоем прекрасно, и квартира у нас, можно сказать, уникальная. Ни у кого такой нет. Она расположена в арке старого дома, в переулке недалеко от Сретенского бульвара. Не знаю уж, кто и в какие года догадался застроить эту арку. Маминой семье квартира досталась уже такой: огромная комната в два окна. Сводчатый потолок напоминает о бывшей арке. Большая прихожая. А вход к нам отдельный, прямо с улицы. Правда, раньше было довольно страшно, потому что по вечерам и ночью в дверь без конца кто-нибудь ломился. Но теперь зато тишина. В нашем доме на первом этаже сделали несколько офисов, и там есть охрана. А еще мама совершенно случайно выиграла в магазине видеодомофон, и нам его установили вместе с металлической дверью. Теперь, во-первых, мы можем видеть, кто к нам идет. И, во-вторых, посторонние даже близко к нашей двери не подходят, считая, что это тоже офис.
Мама рассказывала, что раньше в квартире жили ее дедушка с бабушкой, родители и брат с сестрой. Как они все помещались в одной единственной комнате — непонятно. Но мама говорит, что тогда у людей об этом были другие представления. Считалось, что они живут еще сравнительно просторно, к тому же в отдельной, а не коммунальной квартире и одной семьей. Например, мамина школьная подруга обитала в трехкомнатной коммуналке, где каждую из семиметровых крошечных комнат занимало по семье. Мамина подруга жила только с мамой и папой, соседняя с ними комната принадлежала одинокой старушке, а третью занимали муж с женой, их тройняшки и еще дедушка. Вроде бы даже не совсем им родной.
