Я кричу:

— Мишка, Гришка, ко мне!

Тишина. Я обозлился и еще громче крикнул:

— Ну, сейчас будут репрессии!

Снова ни ответа, ни привета. Я начал их искать. Обшарил все места, где они обожают прятаться. За диваном в большой комнате. В стенном шкафу. На вешалке среди пальто и плащей. За тяжелой бархатной портьерой у родителей в спальне. Обычно они столько времени не выдерживают, начинают хихикать, и я таким образом их нахожу. Но тут — ни звука.

Мне даже нехорошо стало. Неужели, думаю, предок дверь за собой запереть забыл или нарочно не стал запирать, чтобы потом с ключом не возиться? Руки-то у него будут картинами заняты. Вот эти бандиты заметили и выскочили на лестницу. А бабушка опять:

— Клим, я вас жду. Чего вы там канителитесь?

— Сейчас! — ответил я и вынесся на лестницу. Дверь была заперта. Но я решил, что эта талантливая молодежь могла ее за собой захлопнуть.

На площадке — никого. Я взбежал вверх по лестнице и подергал дверь отцовской мастерской. Заперто.

— Папа! Папа! — принялся я стучаться.

Дверь распахнулась.

— Ты чего, Клим? — высунулся в проем отец.

— Близнецы с тобой? — спросил я.

— Да нет, — устало отмахнулся предок. — Они в большой комнате.

— Ничего подобного, — возражаю.

— Значит, за диван спрятались, — потеребил бороду предок.

— Нету. Смотрел, — вынужден был я вновь возразить.

— Значит, где-то в другом месте спрятались, — раздраженно откликнулся отец. — Слушай, иди и сам поищи. Мне некогда. У меня еще куча дел, а времени до отъезда в обрез.

Он начал было закрывать дверь, однако в последний момент замер и, изменившись в лице, прошептал: «Сундук». Потом, отпихнув меня, кинулся вниз.

Сперва я решил, что отец мой чокнулся. Но потом до меня дошло: сундук — единственное место, куда я в поисках Мишки и Гришки не заглядывал. Потому что он был закрыт. Я ринулся следом за предком. В большую комнату мы с ним влетели одновременно.

Из закрытого сундука слышался жалобный хоровой рев. Отец рванул на себя крышку. Она не подалась. Предок с безумным видом уставился на меня. В комнату влетела бабушка:

— Станислав! Климентий! Где дети?

— Там, — ткнул пальцем в сундук отец. И вдруг как заорет: — Елизавета Павловна! Почему вы так плохо за ними следите?

У бабки челюсть отвисла. Отец вообще на нее ни разу до этого голоса не повышал. Тут до нее тоже дошло, что случилось, и, кинувшись на сундук, она завопила:

— Станислав! Открывайте скорей! Они сейчас задохнутся!

А отец еще громче орет:

— Как я могу открыть, если там кодовый замок? Мишка! Гришка! Вы колесики вертели?

— Вертели! — на два голоса провыл сундук. — Выпусти нас отсюда! Нам страшно! Темно! И жарко!

— Ну, все! — растерянно посмотрел на нас с бабушкой отец. — Там каркас в виде стальной решетки. Ломать бесполезно. А код я теперь не знаю.

— Станислав! Делайте же что-нибудь! — в отчаянии ломала руки бабушка.

— А-а! — вторил ей сундук.

— Отец, надо дырки вертеть, — сообразил я. — Тогда они хотя бы не задохнутся. А ты, бабушка, пока звони в Службу спасения.

Бабка понеслась к телефону. Мы с отцом, притащив из кухни два штопора, принялись вертеть дырки. Один раз я даже уколол кого-то из них. Уж не знаю — Мишку или Гришку, но рев изнутри стал громче.

Служба спасения прибыла очень быстро. Они с помощью какого-то хитрого инструмента, наподобие домкрата, отжали замок. Крышка открылась. Ну и сами понимаете: ни о каком зубном враче уже речи не было.

Правда, спасатели нам сказали, что это еще ерунда. Вот недавно у одного бизнесмена сын в сейфе закрылся. А сейф большой, с холодильник. И намертво вделан в стену. Вот тут им пришлось повозиться. Но они и с этим справились.

Потом спасатели уехали, и Мишка с Гришкой остались очень довольны. Они своего добились: к зубному врачу их не повели. А отец просто на стену полез. Сундук ему напрочь испортили. Теперь новый надо заказывать. Но времени-то нет. У него билеты на вечерний поезд.

Кончилось тем, что мы залепили с ним клейкой лентой дырки, а крышку привязали веревками. Так он на вокзал и отбыл. В отвратительнейшем настроении. На прощание он сказал нам:

— Первый раз в таком виде на выставку еду. Прямо как беженец.

Агата смеялась, я — тоже, да и сам Клим хохотал. А вот Сидоров, подошедший к нам вскоре после того, как Клим начал рассказывать, выслушал всю историю очень мрачно.

 — Ну, ни фига себе прикольчики, — буркнул он. — Круглый, их потом хоть наказали?

 — Да они и так напугались до смерти, — откликнулся Клим. — Чего их еще наказывать. Они ведь маленькие.

— Вот именно, что маленькие, — угрюмо изрек Сидоров. — Если сейчас не наказывать, потом вообще поздно будет. Они у вас постоянно что-то творят. А вы терпите.

По-моему, он примерял ситуацию на себя. Вот я и сказала:

— Знаешь, Тимурчик, скоро у тебя будут широкие возможности для практического применения собственных педагогических методов. А лет через двадцать вы с Климом сравните результаты. Тогда и выяснится, кто из вас прав.

Агата хихикнула. А у Сидорова прямо желваки по лицу заходили, а глаза сузились. И он прошипел:

— Ты на что, Адаскина, намекаешь?

— И не думала намекать, — спокойно ответила я. — Просто очень скоро, Сидоров, всякие подгузники-памперсы станут твоей нормой жизни. И маленькие дети в сундуках, наверное, тоже.

Физия у Тимки побелела. Прямо ни кровинки. Я даже испугалась. «Ну, — думаю, — Адаскина, последний твой час настал. Уноси ноги, пока цела».

Мне бы и впрямь убежать. Но рот мой, будто бы против воли, открылся, и я брякнула:

— А представляешь, Сидоров, если у твоей матери не один, а двое родятся? И вообще, у людей иногда даже тройни бывают.

Тимур, взревев, пихнул меня с такой силой, что я отлетела в сторону и врезалась в Артура, который, конечно, именно в это время подходил к классу. Ловко поймав меня, он не дал мне упасть. Затем, повернувшись к Тимуру и Климу, бросил:

— Осторожнее девочками кидайтесь.

И, даже не удостоив меня взглядом, спокойно себе прошел в класс. Я стояла злая, растерянная и красная. Еще мгновение, и Сидорову бы несдобровать, но тут появилась наша англичанка, и мы вошли в лингафонный кабинет.

Уже во время английского Агата напомнила мне о предстоящей операции с классным журналом.

— Зойка, ты не раздумала?

— Нет, — отрезала я.

Недавнее происшествие лишь усилило мое стремление как можно скорей добыть телефон Артура. И еще я стала куда больше прежнего ненавидеть Сидорова. Действительно, хуже его только Мити́чкина. Кстати, вон она сидит и на Артура косится. Тоже мне, красавица. Но, кажется, я опять задумалась и не слышу, что мне говорит Агата.

— Зойка, Зойка, — потыкала она меня в бок. — Давай прямо сейчас напишем записку Мити́чкиной. А то ведь они со следующей перемены дежурить начнут. Тогда уже поздно будет. Какой им смысл меняться?

— Почему Мити́чкиной? — поморщилась я.

— Потому что Попова в другой английской группе. Как ты ей сейчас записку отправишь? Зойка, да что с тобой?

— Ничего, — смутилась я. — Ладно. Пиши Мити́чкиной.

Агата, бросив на меня выразительный взгляд, все же покорно вырвала из блокнота листок, черкнула несколько слов и отправила послание в соседний ряд, где сидела Танька. Та прочитала, с недоумением глянула на нас и прислала ответ с одним-единственным словом: «Зачем?» В этом, по-моему, вся Мити́чкина! Ну какое ей дело — зачем? Раз люди просят — значит, им надо. Впрочем, Агата именно этим словом ей и ответила.

«Надо», да еще с восклицательным знаком, как ни странно, показалось Мити́чкиной вполне убедительной причиной. И она согласно кивнула. То есть часть дела мы сделали. Теперь оставалось ждать перемены между двумя информатиками.

Решив вопрос с дежурством, я вновь посмотрела на Артура. Он разговаривал с нашей англичанкой. Та задавала ему вопросы, а он отвечал ей по-английски. Между прочим, очень свободно и здорово. Даже лучше, чем Клим. А он, во-первых, очень способный, а во-вторых, дополнительно занимался языком. Но куда ему до Артура, который даже слов не подыскивал. Он беседовал с нашей учительницей так, будто английский был для него родным языком.