— Зойка, ты дома? — вбежала в комнату мать.

— Как видишь, — я с трудом возвращалась к действительности.

— А почему без света валяешься? — поинтересовалась мама.

— Я? Без света?

Мне только сейчас стало ясно, что комната утопает в сумерках. Сколько же я, интересно, так пролежала? Когда мы кончили говорить с Агатой, было еще светло и солнечно.

— У тебя что, голова болит? — заботливо склонилась надо мной мать.

— Совсем не болит, — торопливо ответила я. — Просто, видимо, я задремала.

Вообще-то я днем никогда не сплю, и мать отнеслась к моему объяснению настороженно.

— Ну-ка, дай лоб пощупаю. — Я ощутила ее прохладную ладонь. — А то по Москве вирус какой-то весенний гуляет. У нас в магазине два продавца больны.

— Да нет, мама, нет, — одна только мысль, что я завтра могу остаться дома, привела меня в ужас. Тогда с телефоном Артура придется ждать целых два дня. А я такого не выдержу.

— Холодная. Можно даже температуру не мерить, — к счастью, мама совершенно успокоилась по поводу моего здоровья.

— Ну, говорят же тебе! — и я нарочно бодро вскочила с дивана.

Мама уже включила верхний свет и два бра, и в нашей комнате стало очень уютно. Когда я была поменьше, то всегда с таким нетерпением дожидалась возвращения мамы с работы. Потому что вечерами мне в нашей пустой квартире делалось страшно. Я везде зажигала свет, но все равно она наполнялась пугающими шумами и шорохами. А весной и летом я очень боялась грозы. Стоило ударить грому, я скидывала подушки под наш огромный стол, хватала с дивана плед, утягивала за собой лампу на длинном шнуре и так там сидела. Скатерть со всех сторон доходила до самого пола. И мне казалось, что я надежно защищена от молнии, если ей вдруг вздумается угодить в наше окно.

Теперь мне уже давно не страшно одной в квартире. Но если быть совсем честной, грозы я до сих пор немного боюсь, и при ее приближении меня нет-нет, да и тянет в мое старое убежище. Но этой весной пока еще ни одной грозы не случилось. Хотя погода для апреля стоит удивительная. Тепло, будто летом, и деревья уже вовсю зеленеют.

Мама начала переодеваться и посмотрелась в большое зеркало, где можно видеть себя во весь рост.

— Зойка, тебе не кажется, что я немного поправилась? — с тревогой спросила она.

Я внимательно пригляделась к ней. Вообще мы с матерью — девушки невысокие и, как говорит Агата, пухленькие. Так что об особенной худобе речи быть не может. Однако мама совсем не поправилась. По-моему, она просто в отличной форме. Так сказать, там, где надо, выпукло, а где не надо — вогнуто. Талия у матери, между прочим, даже на целый сантиметр тоньше, чем у меня. Это из-за пирожных. Мама их ест через раз, а я всегда, когда представляется случай. А фигура требует жертв. Вот с жертвами у меня пока как раз и не получается. Но, если надо, я смогу. На силу воли не жалуюсь. Кстати, на этой неделе совсем откажусь от сладкого.

— Где ты витаешь? — повысила голос мать. — Я, между прочим, к тебе обращаюсь. — И, с критическим видом пощупав себя за талию, она осведомилась: — Как, по-твоему, это не лишнее?

— Совсем нет, — искренне заверила я.

— Ну тогда, пожалуй, съем, — с облегчением произнесла мать. — Тем более они совсем маленькие.

— Кто там еще маленький? — совершенно ничего не поняла я. — И кого ты собираешься есть?

— Не кого, а что, — улыбнулась мама. — Ну-ка быстро на кухню. Ставь чайник!

— Опять пирожные купила! — исторгла трагический вопль я. Вот и проявляй после этого волю. — Мама, мы ведь с тобой решили. Ну, хоть недельку без пирожных.

— Я и не покупала, — принялась оправдываться она. — Просто сегодня при нашем бутике открыли кафе и всех работников угощали бесплатно. А я на месте есть не стала. Взяла с собой. Да ты не волнуйся. Они совсем крохотные.

И, открыв сумку, мама поставила на стол маленькую картонную коробочку. Пирожные и впрямь оказались микроскопические. Словно для кукол из моего домика. Это были корзиночки с заварным кремом и живыми ягодами. Там и пробовать-то было особенно нечего. Каждая корзиночка на пол-укуса. Нам даже чаю не потребовалось. Чай мы пили потом. С бутербродами. Наверное, хозяин бутика специально такие пирожные изобрел. Вроде и вкусно, и в сознании остается, что пирожное съедено. А вред для фигуры почти нулевой.

— А вот теперь, — сказала мать, — даем друг другу зарок: две недели без единого пирожного.

Я кивнула. Такие зароки мы даем друг другу постоянно. Но почему-то они вечно нарушаются. То кто-нибудь в гости незапланированно зайдет с вкусным тортиком. То маме клиентки бутика коробочку-другую шоколадных конфет подарят... В общем, море соблазнов. Но на сей раз я все-таки постараюсь выдержать. Эх, только бы завтра все с телефоном вышло.

— Зойка, где ты опять витаешь? — вновь потребовала моего внимания мать. — Что у вас в школе интересного?

Сперва я рассказала ей про «рашн джем». Мама поохала, а потом так смеялась! После этого я сообщила, что у нас появился новенький.

— Симпатичный? — немедленно поинтересовалась она.

— Да вроде бы ничего, хотя кто его знает. Время покажет, — по-моему, мне удалось произнести это совершенно равнодушно.

Однако мать тут же очень странно на меня посмотрела. Правда, от комментариев воздержалась.

— Ну, новенький так новенький. А уроки ты уже сделала?

— Нет, — только сейчас я вспомнила об этом. — Говорю же: легла и незаметно заснула.

— Да ты что! — посмотрела на меня мама. — А ну, марш быстро и делай. Двоек в последней четверти хочешь нахватать?

— Ладно. Сейчас. Нам не много задали.

И я поплелась в комнату.

Утром, стараясь не разбудить маму, которая встает гораздо позже меня, я начала рыться в шкафу, прикидывая, что лучше сегодня надеть. К счастью, в нашей школе у Сретенских ворот форму пока не ввели. Хотя слухи об этом усиленно ходят. По-моему, если это сделают, будет просто ужасно, все мы мгновенно станем совершенно одинаковыми. Надеюсь, у взрослых, которые это решают, хватит ума отказаться от столь бредовой идеи. И ведь сами же в детстве свои школьные формы люто ненавидели. Мне мать об этом рассказывала. Значит, что получается? Они мучились, мучились, а потом выросли и забыли. И теперь активно агитируют за форму. Полный бред.

Однако пока этого не случилось, я смогла одеться как хотела. И в то, что подчеркивает достоинства моей фигуры.

На занятия я явилась достаточно уверенной в себе. Пришла я заранее, но в коридоре возле еще запертого класса уже стояли Клим и Агата.

— Климчик! Неужели ты живой? — не без ехидства осведомилась я.

— А почему мне не быть живым? — он с удивлением глянул на меня.

— Ну, как же. А поход к зубному врачу? — продолжала я.

— Не было никакого похода, — откликнулся он.

— Почему не было? — изумилась я. — Вы же собирались.

— Не дошли, — хихикнула Агата. — Клим сейчас как раз начал рассказывать. Ой, — с мольбой посмотрела она на него, — умоляю, давай по новой. Я с удовольствием еще раз послушаю.

— Ладно уж, — улыбнулся Клим и начал рассказывать: — Собрались мы к врачу. А предок мой в этот момент отбирал картины. Ему выставку устраивают в Питере. А у него для перевозки работ специальный сундук имеется. Там есть такие специальные пазики. В них вставляются картины на подрамниках, и везти их очень удобно, потому что с ними ничего не случится.

Предок сундук раскрыл, протер, подготовил и отправился наверх к себе в мастерскую за картинами. А он как раз серию портретов сделал под формат этого самого сундука. Очень удобно на выставки возить.

Предок удалился, я обедал, бабушка готовилась к походу в поликлинику, а Мишка с Гришкой носились по квартире и хором орали: «Не хотим к зубному врачу! Он плохой и нам сделает больно!»

Вдруг стало совершенно тихо. Мне это совсем не понравилось. Тут как раз бабушка кричит мне из своей комнаты:

— Климентий, ты доел?

Я отвечаю:

— Доел.

— Тогда веди ко мне Мишку с Гришкой одеваться.