«Почему ты так ничего и не написала?» — Мне пришлось честно признаться:

«Пока не придумывается».

«Ты хоть помнишь, о чем мы вчера говорили?» — письменно осведомилась Зойка.

«Про Тимку и запись, — ответила я. — Но как мы заставим его говорить гадости о Мити́чкиной, да еще в микрофон?»

Тут меня с силой ткнули в спину. Я обернулась. На меня пристально взирал Будка:

— Агата, алгебру сделала? Дай списать.

Алгебру я, как ни странно, вчера все-таки сделать успела. Однако мне не хотелось, чтобы Будка у меня списывал. Что я, в конце концов, нанялась их обслуживать? Мог бы и сам домашкой заняться. И я жестко ответила ему:

— Сделала, но не дам.

— А почему? — горестно вытянулось лицо у Митьки.

— По кочану, — огрызнулась я. Вообще-то Будка просто попался мне под горячую руку. А виной всему было мое паршивое настроение и злость на Клима.

— Заткнись и посмотри в тетрадь, — вдруг заговорщицки прошептала мне в самое ухо Зойка.

— Ага-ата, ну будь человеком, — ныл сзади Будка.

Я перевела взгляд на тетрадь. Зойкина надпись, против обыкновения, была сделана нарочито крупными буквами: «Ты что, спятила? Без Будки нам не справиться. Он позарез нам в союзники нужен. Гони ему срочно алгебру!»

«А ведь и впрямь! — пронеслось у меня в голове. — Какая же я идиотка! Чуть все не испортила».

— До-ольникова, — снова ткнул меня в спину Будка. — Ну, будь человеком. Мне позарез нужно. Я совершенно ничего не сделал. И перемена перед математикой короткая.

Вытащив из сумки тетрадь, я протянула ее Митьке.

— Держи.

Он, кажется, сперва не поверил собственному счастью, а затем резко выхватил тетрадь у меня из рук. Ну, вылитый Бесик, когда ему в виде исключения протягивают со стола кусочек мяса! Я отвернулась, чтобы не раздражать понапрасну историчку. А Митька тут же бурно зашелестел страницами. Затем до меня донесся его шепот. Он обращался к Винокуру:

— Серега, ты чего-нибудь понял?

— А чего я должен понимать? — Винокуров никогда понапрасну не напрягал мозгов. Правда, и не понапрасну, в основном, тоже.

— Ну как же, — снова принялся шептать Митька. — Сперва сказала: «Не дам», — а потом спокойно тетрадь вручила.

А Винокур на полном серьезе ответил:

— Дурак ты, Будка. Это ведь женская психология в чистом виде. Они завсегда говорят «нет», когда им хочется сказать «да».

— Правда? — по-моему, даже забыл об алгебре Будка.

— А ты чего, сам не знал? — тоном бывалого знатока женской психологии продолжал Серега.

— Не знал, — откликнулся Митька. — Но теперь буду знать.

Разговор позади вновь сменился шелестом страниц. Видимо, несмотря на ошеломившую его информацию Винокура, Будка все же решил заняться алгеброй, а уж после перейти к осмыслению женской психологии.

Зойка тоже с явным восторгом внимала их беседе, а едва она завершилась, потянула к себе тетрадь. Мгновение спустя я прочитала: «Подруга, положение осложняется. Теперь Будка, изучив с Серегиной помощью нашу женскую психологию, станет любое «нет» принимать за «да». И как же теперь нам себя вести? Вот, предположим, мы сообщим ему, что Мити́чкина не захотела приглашать его на свой день рождения. Прежний Будка после такого мигом бы выпал в осадок. А теперь, боюсь, он нас выслушает, горячо поблагодарит и, дождавшись субботы, явится к Таньке с подарком и букетом цветов».

Я ответила: «Это, конечно, хорошо и смешно. А если серьезно: ты не боишься, что он выслушает нас, но не обидится на Мити́чкину, а, наоборот, пойдет и все ей расскажет?»

«Если серьезно, — написала Зойка, — такая опасность действительно есть. Поэтому надо с ним вести себя крайне осторожно. Иначе спугнем птичку. И вообще все испортим. Представляешь, как развернется Мити́чкина, если окажется во всеоружии?»

Я даже представлять себе этого не хотела. Потому что начался бы и впрямь полный кошмар. Теперь-то я не сомневалась, что, оказавшись в курсе нашего с Зойкой плана, Танька не подумает молчать, а тут же доложит все Климу. И тогда на наших с ним отношениях можно ставить жирную точку.

Подумав о Климе, я невольно посмотрела на них с Тимуром. Ну, прямо как издевательство. Клим именно в этот момент взял записку из рук Мити́чкиной и, не удостоив меня даже беглого взгляда, вновь отвернулся, прочел записку, передал ее Таньке и с сосредоточенным видом начал что-то втолковывать Тимке. Тот слушал и мерно кивал головой.

— Видела? Видела? — мимо всевидящей Зойки, естественно, не прошла эта короткая сцена. — Ну, совсем парень с катушек. Необходимо срочно лечить.

— А по-моему, эта записка была адресована Тимке. — Я и сама не знала, действительно верю в это или хочу верить.

— И Тимку тоже надо лечить, — снова заговорила моя подруга. — И Будку, между прочим, тоже.

— Его-то от чего? — не поняла я.

— От Мити́чкиной, — воинственно отозвалась Зойка.

Началась первая перемена. Будка вернул мне тетрадь.

— Спасибо, Агата, ты настоящий друг.

— Друзья познаются в сдувании, — хохотнул Винокур.

И они выбежали из класса. Мы с Зойкой, выйдя в коридор, устроились возле своего любимого подоконника. Она огляделась по сторонам и, убедившись, что нас никто не подслушивает, уже открыла рот с явным намерением продолжить беседу по поводу предстоящей операции. Но именно в этот момент к нам подбежал Тимка. Без Клима.

— Так. Время дорого. Перемена короткая, — пробасил он. — К тебе, Адаскина, не обращаюсь. Ты вчера меня по телефону обидела. А ты, Дольникова, гони в темпе алгебру. Переписать надо. Я вчера из-за Гаврилы не успел.

В поведении Сидорова не было ровным счетом ничего нового. Он, по крайней мере, три дня в неделю из шести учебных именно подобным образом требовал или у меня, или у Зойки что-нибудь списать. Однако сейчас его наглость вывела меня из себя. Глаза мне затмила мутная пелена, и Тимка замаячил передо мной, словно в тумане. И вот этому-то, туманному, Тимке я очень зло и определенно ответила:

— А ты у Мити́чкиной попроси. Уж она тебе не откажет. А лучше у Гальки Поповой. Она всегда все уроки делает.

Наверное, видок у меня был соответствующий. Потому что у Сидорова отвалилась челюсть. Какое-то время он ошалело смотрел на меня. Затем, пожав плечами, отправился восвояси.

— Ну, ты, Агата, даешь, — тут же накинулась на меня с упреками Зойка. — Второй раз за сегодняшний день едва нам все не испортила.

— А мне что, по-твоему, алгебру ему давать списывать? — возмутилась я. — Может, еще к Климу подойти? Мол, если ты сегодня не делал домашку по математике, спиши, пожалуйста, у меня. Ну, очень тебя прошу.

От злости голос мой прозвучал слишком громко, и Зойка самым решительным образом поволокла меня на лестницу. Там подруга моя сердито сказала:

— Слушай, ты какая-то вообще непредсказуемая. Просто не понимаю: то подлость готова простить, а то по пустякам взрываешься. И как раз в тот момент, когда нам это совершенно не нужно.

— Ну, извини, — со злостью откликнулась я. — Знаешь ли, я взрываюсь в тот момент, когда меня что-нибудь раздражает, а не тогда, когда нужно.

— Вот в этом и заключается твоя ошибка, — назидательно изрекла Зойка. — Неужели не врубаешься? Ты вот на Сидорове сублимировалась, а в результате чуть нас не выдала.

— А почему он считает, что в такой ситуации имеет право просить у нас математику? — все еще не могла успокоиться я.

— А тебя, значит, только это в нем возмущает? — с ехидной усмешкой осведомилась Зойка.

— Да нет, — я нашла силы выдавить из себя кислую улыбку. — Наверное, не только это.

— Тогда владей собой и укрепляй волю, — с пафосом проговорила Зойка. — Нас ждут великие дела, и мы не должны размениваться по мелочам.

Два последних урока мы с Зойкой вели весьма вялую переписку, можно сказать, ни о чем. Ну, приблизительно что-то вроде того: «А ты посмотри, как она посмотрела». Эти страницы нашей тетрадки явно не предназначены для далекого будущего. Если только через двадцать лет не захочется убедиться, что в пятнадцатилетнем возрасте на нас иногда нападал временный паралич мозгов.