– Эта что ль? – кивнула она в мою сторону, бросив короткий взгляд.

– Ну! Посмотри, измаялась же вся. Ну пусть посидит немного. Может, и ему легче будет.

– Ну пусть посидит, – вздохнула врачиха, всем своим видом показывая, что делает великое одолжение.

Я не заставила её говорить об этом дважды. Мгновенно подорвалась с места и с тихим «спасибо» проскользнула мимо них в кабинет. Не понимаю, как такие люди могут лечить и спасать кого-то. Их самих от себя спасать надо. Вон какая злая. И вдвойне непонятно то, как этот милый дедушка смог убедить её и помочь мне. Нам с Димой.

Очутившись внутри кабинета, я забыла обо всем на свете и сосредоточила свой взгляд на койках, пытаясь отыскать Диму. У стены стояло четыре кровати, и все они были заняты. В небольшой проходной до входа к больным есть отсек – здесь я уже бывала, когда принимала душ. Отдельный уголок комнаты отделен ширмой – видимо, здесь работает врач. Но сейчас там сидела молоденькая девушка в белом халате и белой шапочке – медсестра. Скорее всего, это и есть дочь Людмилы Викторовны, подметила я. Услышав шаги, девушка выглянула из-за ширмы, улыбнулась мне уголками губ и снова скрылась, склоняясь над столом с какими-то бумагами.

Я порадовалась тому, что мне не пришлось снова объяснять, что я здесь делаю и поспешила к той кровати, где лежал Дима. Двое неспящих больных – мужчины пожилого возраста с растрепанными ото сна волосами, в темноте удивительно похожие друг на друга – с любопытством поглядывали на меня, не поднимая головы и не произнеся ни звука. Я присела на корточки перед кроватью Димы, потому что стула здесь не было, и взглянула на его бледное лицо. Никогда ещё он не казался мне столь беззащитным. Его губы были плотно сжаты, а лицо казалось совсем белым из-за плохого освещения и выражало застывшую маску боли. Дима всегда был сильным – сильнее меня. И смелым – за нас двоих, а теперь…

Слезы снова закапали из моих глаз, и я тихо, так, чтобы никто не услышал, прошептала:

– Не оставляй меня. Пожалуйста. Ты же знаешь, что я без тебя пропаду…

Справившись с собой и сжав зубы, я мысленно убедила себя: «Ты не будешь одна». Чего бы мне это не стоило, я выдерну его с этого края пропасти. Настала моя очередь позаботиться о нас двоих. И для этого я готова на что угодно.

Кажется, никогда ещё за прошедшие дни я не ощущала настолько остро, как он мне не безразличен. Все мое существование в эту минуту сосредоточилось в этом месте и рядом с этим человеком. Только вдвоем мы сможем двигаться дальше.

Я слушала тишину и думала о том, как неравномерно устроена жизнь: пару часов назад, стоя с Димой на берегу озера, я была наполнена счастьем, а сейчас дурные мысли не идут из головы и хочется, чтобы скорее настало утро.

Дверь кабинета приоткрылась и вновь захлопнулась с тихим шумом. Я обернулась и тотчас вскочила на ноги, спеша навстречу к вошедшей докторше.

– Простите, – преодолевая собственную неуверенность и страх перед тем, что могу услышать, остановила её я. – Мне нужно знать. Скажите, всё будет в порядке? Насколько опасна рана?

– Ничего, молодой, вылечим, – отрывисто сообщила она, натянуто улыбаясь, и я благодарно кивнула в ответ.

Только в эту минуту до меня вдруг дошло, что строгая и почти не улыбающаяся она вовсе не потому, что злая или бесчувственная, а от хронической усталости. Она одна, не считая медсестры, должна выхаживать всех больных, поступающих с разной степени тяжести ранениями, простудами, другими заболеваниями. Да ещё и принимать это близко к сердцу, зная, что в твоих руках и в Божьей милости жизнь того, кто перед тобой и фактически беззащитен. Я переживала лишь за одного человека – и то оказалась практически без сил и на грани истерики, а каково ей?

– Возьми стульчик, – предложила доктор, указывая на свободный стул у одной из кроватей. – Это Андрей Николаевич приходит днем играть к мужикам в шахматы.

По её кивку в сторону двери я поняла, что Андрей Николаевич и есть мой благодетель.

Поблагодарив за заботу, я вновь вернулась к кровати Димы и, склонившись над ним, провела рукой по его лицу. Всё будет хорошо. Я чувствую. Теперь, когда я получила более-менее четкий и обнадеживающий ответ от врача, мне стало легче.

В медицинском крыле был зажжен приглушенный свет, необходимый для круглосуточной работы медицинских работников и не мешающий спать пациентам. Он пробивался из-за ширмы и тонкой полоской ложился на Димино лицо.

Резко ощущался стойкий запах лекарств, который я не могла терпеть с детства, но вместе с тем вынуждена была время от времени с ним сталкиваться. Когда мне было одиннадцать, у меня обнаружили аппендицит, и я помню слова врача: «Нужно делать операцию». Тогда это слово – «операция» не казалось мне страшным, скорее – незнакомым и таинственным. «Интересно, как это мой живот будут резать, а потом зашивать», – думала я. Из всей вереницы тех дней, что я провела в больнице в компании с бойкими соседками по палате и упитанными медсестрами, больше всего мне запомнился запах лекарств. Первым, что я ощутила, придя в себя после наркоза оказалась тошнотворная смесь различных лекарственных препаратов, резко ударившая мне в нос. Потом этот запах ещё долго преследовал меня и всякий раз, заболевая гриппом или ОРВИ я старалась отлежаться дома, избегая посещения поликлиник, где, знала наверняка, вновь встречусь с этим ужасным запахом. Как ни странно, сейчас он меня не нервировал, и если Дима придет в себя, я готова назвать его лучшим ароматом в мире. Каких только глупостей не пообещаешь себе, находясь в безвыходном положении и бесконечно длящемся ожидании.

Больные иногда ворочались на своих койках, из-за чего раздавался противный скрежет старых пружин. Иногда слышались протяжные вздохи. А мне всё не спалось.

Чтобы немного успокоиться, я принялась повторять знакомые с детства молитвы, которым учила меня бабушка – мамина мама.

Через какое-то время ко мне подошла медсестра и, взглянув на Диму, участливо посоветовала:

– Вы бы поспали сами. С ним ничего плохого уже не будет. Мы с Любовь Ивановной за ним понаблюдаем. Любовь Ивановна хороший доктор, она уже не одного человека спасла с Божьей помощью.

Я кивнула, ободренная её словами, а девушка продолжала:

– У нас в самом начале, после эвакуации столько раненых было! Так все живы остались благодаря ей. Двоих на свой страх и риск отправили в Заморск, тут им нельзя было оказать надлежащее лечение, а остальные уже ходят, в общей комнате живут. Так что Вы не волнуйтесь, и с Вашим молодым человеком всё в порядке будет. Тем более что рана у него неглубокая. Так, маленький шрамик останется. Повезло ему, Бог миловал!

– Спасибо, – с улыбкой отблагодарила я, вновь обращая взгляд на Диму.

– Ну, мы если что за ширмой ночуем. Свет Вам нужен, оставить?

– Не нужно. Спокойной ночи!

В темноте я и сама скоро начала чувствовать, что засыпаю. Усталость навалилась на меня разом, укутав, словно байковое одеяло. Но мой сон не был крепким и безмятежным.

В три часа я проснулась с неприятным ощущением внутри, но, убедившись, что Дима спит и его дыхание звучит ровно и бесперебойно поняла, что дело в ночном кошмаре. С острым облегчением осознав, что вокруг царит мир и покой, а Дима из врага превратился в друга, я вновь откинулась на спинку стула, вымученно прикрывая глаза. Мысли носились между любовью и смертью, вызывая из памяти дорогие образы, которые то приближались на расстояние вытянутой руки, то снова исчезали, оставляя после себя след в виде соленых и мокрых полос на щеках и под глазами.

Некоторое время покрутившись на месте, стараясь устроиться поудобнее, я осторожно положила голову на одеяло рядом с Диминой рукой, опасаясь разбудить его, и незаметно уснула.

Проснулась я от звука своего имени. Вокруг было по-прежнему темно, и я даже подумала, что ослышалась, но звук повторился.

– Надя.

Голос принадлежал Диме. Я тотчас подняла голову с края его кровати, пытаясь сфокусировать взгляд. Сердце бешено скакало в груди.