«Я хочу, чтобы ты из-за меня не переживал. И с твоей мамой мы обязательно познакомимся, когда ей станет чуточку лучше», — всё же набрала я слова и добавила смайлик с улыбкой.

Он прислал поцелуй. Я ответила тем же.

Как же мне хотелось его поддержать! Сколько всего ему пришлось пережить!

Взгляд упал на герань в горшке — подарок Саши. Я подошла и сделала фото, а потом отправила парню с текстом: «Я так рада, что теперь у меня есть что-то, что всегда напоминает о тебе».

В ответ мне пришел довольный смайлик. И всё.

Сердце сжалось.

Нет, всё будет хорошо. Просто сегодня день такой. И он устал.

Завтра всё точно наладится. И с этим мы справимся тоже.

Утром мы с Сашей перебросились парой приветственных фраз с пожеланиями хорошего дня, всё было как обычно, но я по-прежнему переживала за наши с ним отношения. Не подумал ли он, что увиденное в квартире повлияет на мои к нему чувства? Ни в коем случае! И даже хорошо, что это случилось. Теперь он сможет доверять мне ещё смелее, когда поймет, что это вовсе не отвернет меня от него.

Отучившись в университете, отправилась домой. Рабочая смена завтра, а слежку водителя за мной папиными стараниями отменили, так что можно было снова добираться домой на метро и чувствовать себя свободной птицей.

Мать была дома. Завтра у нее день рождения, а я даже подарок не подготовила. Нет никакого желания. Завтра увижу ее лишь утром, а потом целый день — учеба, работа, вернусь поздно вечером и сразу спать. Она тоже целый день занята: традиционный шопинг, салон красоты, а вечером — праздник в ресторане с её лицемерными светскими подружками и их мужьями. Я знаю, что папа меня прикроет — скажет, что его подарок от нас двоих. Подарит роскошный букет, ту самую сумочку, о которой она вздыхает уже второй месяц за жуткую сумму, да еще и пару крупных банкнот приложит «на мелкие нужды». В моем появлении на этом празднике нет никакой необходимости. Мне самой будет легче.

В последнее время я даже мысленно звала её «мать», потому что никак не могла простить и понять. Разве ей движет любовь ко мне? Скорее, желание укрепить свое положение в обществе, в том числе и финансовое, через дочь.

Мы пересеклись с ней на кухне, где она пила сок и смотрела что-то в телефоне. Помощница по хозяйству, Лида, завидев меня, сразу же принялась суетиться, чтобы накормить, но я заглянула в холодильник и сказала, что подогрею вчерашнее блюдо, не забыв поблагодарить за заботу.

— Удивительно, — хмыкнула вслух, привлекая внимание матери, когда Лида ушла. — Чужой человек заботится обо мне больше, чем собственная мать.

Та подняла голову, оторвавшись от чужой жизни в смартфоне.

— Ей за это платят, — отрезала холодно.

— В твоем мире всё измеряется деньгами.

Ответить она не успела — раздался сигнал домофона, причем звонили с пункта охраны. Мать пошла разбираться.

— Ольга Сергеевна, тут это... ваша мать.

На пару секунд мама застыла, а потом заявила охраннику:

— Сейчас спущусь.

Я осталась дома. Думала, они придут вдвоем, но мать вернулась одна.

— А где бабушка?

Она хмыкнула и ничего не ответила.

— Ну? Ты скажешь или нет? — проследовала я за ней в гостиную.

Бабушку я в последний раз видела лет в четырнадцать. Она жила в другом городе, далеко от Москвы. Мать ей когда-то отправляла деньги, но потом и эти подачки поступать перестали. Отношения у них были сложные. О причинах я не знала, но, судя по редким резким ответам, бабушка была не в восторге от маминого брака и ее изменениям в поведении. Впрочем, сама мама выводов для себя не делала и в своих отношениях с собственной дочерью вела себя так же.

— Что я должна тебе говорить?

— Где бабушка? Почему она не пришла?

— А что ей тут делать?

От такой циничности у меня даже дар речи пропал.

— В смысле, что делать? А зачем она приезжала? — «отвисла» я через какое-то время.

— Поздравить меня. С днем рождения, — хмыкнула мать, наливая себе сок и вальяжно усаживаясь за стол в дорогом и модном домашнем халате. — Даже не помнит, когда у меня день рождения.

— А ты помнишь, когда у нее? — задала я встречный вопрос, и мама застыла.

— Слушай, не лезь не в свое дело.

— Не в свое дело? — Мне хотелось закричать, что ей следовало бы помнить об этом, когда она копалась в моих вещах и читала мой личный дневник, когда устанавливала за мной слежку и запрещала общаться с Сашей, когда «вынюхивала» про его родственников и пыталась сосватать меня за Глеба. А теперь — не мое дело! Но вместо всей этой длинной тирады я лишь сказала короткую фразу: — Это моя бабушка.

— Вспомнила, — засмеялась она.

Я не стала с ней спорить. Выбежала с кухни, накинула пальто, наскоро обулась и, как была в домашней одежде, помчалась вниз. Лифт, как назло, всё не приходил. Лишь через три минуты я оказалась внизу и кинулась к пункту охраны.

— Где женщина? В двадцать седьмую квартиру приходила.

Тот окинул меня странным взглядом и пожал плечами:

— Ушла.

— В какую сторону?

— Вроде, туда.

— А во что одета была? — продолжала я свой допрос.

Мы с бабушкой не виделись так давно, что я боялась её не узнать.

— Ну, как одета... — растерялся охранник. — Пальто какое-то серое, шапка вязаная... А, вот еще, она оставила. Не знаю, выкинуть что ли? Может, Вы заберете? — и он указал на скромный букет белых хризантем и шоколадный торт в картонной коробке — похоже, что самодельный.

— Потом заберу, не выбрасывайте, — махнула я рукой и бросилась в указанную охранником сторону.

Искать пришлось недолго. Сгорбленную женщину пожилого возраста в «немосковском шике» узнать было не сложно. Да и ушла она недалеко. Я догнала ее, еще какое-то время шла позади, собираясь с духом, а потом поравнялась и чуть наклонилась:

— Бабушка?

Она подняла подслеповатые глаза, и я её сразу узнала. Вспомнила. Да и не такой уж она была старой. Просто одежда эта мешковатая, совсем немодная, её старит. И горбится она сильно, но, может быть, от обиды на дочь и от грусти.

— Верочка, — тут же улыбнулась она и протянула ко мне руки. — А Оля сказала, тебя дома нет.

— Да меня и не было, — решила я не делать бабушке еще больнее. — Я как раз к дому подходила, смотрю, женщина похожа на мою бабушку. Я даже глазам своим не поверила. Бабуль, как же ты добралась?

— На поезде, как же еще, — засмеялась она, обнимая меня, а потом пристально заглядывая в лицо. — Дай я хоть посмотрю на тебя. Выросла-то как! Совсем невеста!

— Ну, скажешь тоже, невеста, — засмущалась я. — Слушай, ты, может, голодная? Давай в кафе зайдем, покушаем?

— Не надо, не надо, — засмеялась она. — Что мне в кафе ваших московских делать? Я привыкла к своему, где всё натуральное.

— И куда ты сейчас?

— На вокзал. Не бойся, дорогу знаю. Вон на троллейбус сейчас, потом пересаживаюсь и...

— Так на метро же удобнее.

— Не надо мне метро, мне так привычнее. Я доеду, ты иди, иди, — она махнула рукой и еще раз сказала: — Иди!

И я послушно развернулась, чтобы идти. Но потом обернулась. Бабушка всё так же стояла и махнула рукой на прощанье:

— Счастья тебе, Верочка! И маме счастья! — это были последние её слова в мой адрес. И в адрес мамы. Той, которая не пустила её на порог, постеснялась. Той, которая годами не интересовалась, как обстоят дела у родной матери. Не звонила, не навещала. Неужели я буду такой же? И почему Саша, несмотря на все невзгоды, не сдается в своей безграничной любви к маме и твердит, что любить родителей надо не «за хорошее», а просто — любить. Безусловной любовью.

Хватит ли у меня духу поступить так же?

Я вернулась в квартиру, забрав у охранника букет и торт. Конечно, для мамы они не представляют никакой ценности, она даже не вышла и ничего не спросила, когда я вернулась. Ей всё равно. Что может быть хуже равнодушия? Интересно, когда человек переходит ту грань, когда становится вдруг всё равно?