А потом мы сидели в обнимку и разговаривали. Долго. Уже стемнело, ведь темнеет зимой очень рано, а свет мы не включали. Виктор Михайлович нам не мешал, его почти не было слышно из соседней комнаты, где он, закрыв дверь, решал, как обычно, кроссворды — об этом поведал Саша.

В темноте разговор вообще идёт по-другому. Когда слышишь лишь голос и чувствуешь объятия человека, формируется совсем иное восприятие мира и словно уже не тела, а души тянутся навстречу друг другу.

Саша рассказывал о том, как четыре года назад его дед оказался в больнице.

— Теперь я знаю, какой звук самый страшный — когда увозят каталку с родным человеком по длинному коридору. А ты не знаешь, вернётся ли он. Увидишь живым ещё или нет. И в этот момент ощущаешь такую беспомощность… Но дед всегда говорил: «Надо жить. Помереть легко, а вот жить, да ещё при этом оставаться человеком — это наука» — и я всегда это помню. Не бывает так, чтобы совсем всё плохо. Вот, знаешь, я сейчас говорю, а у меня его слова стоят в ушах. Он всегда на позитиве. Говорит: «Что-нибудь, да хорошо. Погода балует солнышком или прохожие идут навстречу…» Один раз я, кстати, видел: пожилая пара, улыбаются, держатся за руки. Что, у них нет проблем? Или здоровье отличное? А всё равно улыбаются. И веришь, что есть любовь — настоящая, чтобы вот так, спустя много лет, зная все плюсы и минусы человека, идти вместе, всё ещё имея желание держать руку другого и улыбаться новому дню. Я вот и думаю… А нам что мешает?

Я подняла голову, чтобы взглянуть на него. Глаз не видела, выражения лица — тоже, но сама улыбнулась и уверенно ответила на вопрос, даже если он был риторическим:

— Ничего. Так и будет.

Я в ответ рассказала о своей бабушке, с которой встретилась, но так и не успела узнать её ближе. Вспомнила, как сжималось сердце, когда она, словно потерянная маленькая девочка, стояла в толпе вечно спешащих куда-то москвичей и к ним себя относящих.

Потом на ум пришло детство. Говорили о смешном и нелепом.

А после, когда я поняла, что пора бы и честь знать, Саша уговорил меня попить на дорожку чаю и позвал деда.

Конечно, пятью минутами дело тут не обошлось. Дед рассказывал истории, вспоминал своего институтского приятеля, которого встретил потом, на вечере встреч, спустя пару десятков лет.

— У него машин — как у цыгана лошадей. А счастья нет. Он сначала всё хорохорился, я то да я сё, а потом пригубил алкоголя маленечко и понеслось… Жена — прости, Господи, — даже употреблять не хочу это слово, сын уехал за границу, поминай как звали, на работе дурдом, все подставить его норовят. А может быть, только мерещиться, кто ж его знает. Но покоя и счастья нет. А что, кроме денег, нажил в этой жизни? Вот вопрос. Время пройдёт, фамилии не спросит. И никакими деньгами его обратно не заманишь, не вернешь, не купишь.

Всё это я впитывала и понимала: это не то, на чём росла и воспитывалась я, но, вместе с тем, понятно и логично. Может быть, я родилась не в той семье? Почему не проникли в меня эти сорняки, за которые люди держатся, считая главной ценностью в жизни?

Мы с Сашей после ещё много о чём говорили. Неспеша, едва передвигая ноги, чтобы отодвинуть, насколько возможно, этот миг разлуки, брели к метро, потом от метро — до моего дома. Жаль, что этот путь слишком короткий.

Он обнял меня на прощание, подбородком уткнувшись в макушку и так застыв на пару мгновений, как будто запоминая.

— Ты самая удивительная девушка из всех, что я встречал, — вот что сказал он в тот вечер, глядя в глаза. И это было сродни признанию в любви.

— А ты — самый лучший из всех парней. Даже из тех, что я не встречала.

Вроде и пошутила, но улыбки на моём лице не было.

Поцеловались мы коротко и разошлись, чтобы завтра встретиться вновь.

Так я думала.

Перед сном я заглянула на кухню, чтобы выпить капучино — редко пью кофе на ночь, но тут желание возобладало надо мной с такой силой, что сопротивляться ему не было сил. За окном мерно, никуда не спеша, падал на землю снег огромными, прямо сказочными хлопьями — как в тот день, когда мы целовались у метро. Я сходила в комнату за телефоном, чтобы сделать фото и отправить Саше, но получившаяся картинка была жалким подобием того, что видели глаза — не передавала и половины той красоты и умиротворения, которое дарил этот снег. Я стояла с кружкой горячего аппетитно пахнущего и чуть сладковатого напитка в руках, смотрела на это чудо природы через стекло и, казалось, что мир на миг прекратил свой бег. Есть только этот снег — а время исчезло. И не надо никуда спешить, ничего решать, чего-то бояться... Есть лишь сейчас. И сейчас хорошо. Гармония — наверное, именно так называют это состояние внутреннего света, которое иногда удается поймать. Жаль, что так редко.

В моё равновесие ворвалась мама. Я услышала её шаги ещё в коридоре и резко выдохнула, собираясь с силами.

— Вернулась? — раздалось за спиной. — С кем гуляла?

Судя по звукам, она тоже решила себе сделать кофе. Интересно, приготовит и уйдёт или рассчитывает на длительный разговор?

Прости, мама, если ты намерена вновь учить меня жизни и портить настроение, я пас.

— С Сашей, — ответила просто, хотя в любой другой раз, наверное, сразу бы встала «на дыбы», готовясь отбивать атаку, которая ещё не началась.

— Так и будем разговаривать? Может быть, повернешься?

Её тон был совсем не тем нежным и ласковым, которым мама должна общаться с любимой дочерью. Значит ли это, что мама меня не любит? Вряд ли. Наверное, любит. Но как-то по-своему.

— А это что? — её бровь удивленно-презрительно приподнялась, когда я повернулась и в глаза бросилось кольцо на пальце руки, обвивающей кружку с кофе.

— Я купила. Мне нравится, — ответила с вызовом, подавив в себе порыв спрятать руку с подарком за спину.

Хотелось кричать: «Это моё! А ты ничего не понимаешь! Ты совсем не знаешь, что такое любовь, и не умеешь её дарить ни собственной дочери, ни мужу, ни матери».

Не знаю, поверила она или нет, лишь обронила сухо, делая первый глоток обжигающего напитка:

— Не носи эту дешевку. Прямо глаз режет. У тебя хватает приличных украшений.

Она любит американо. Даже в этом мы с ней совсем разные.

— А если мне нравится это? — всё же не удержалась от атаки.

Мама фыркнула. Я думала, промолчит, поскольку пауза затянулась, но уже у порога она остановилась и посмотрела на меня снова:

— Я думала, тебе нравятся по-настоящему ценные вещи, а не безделушки.

Конечно, она поняла. Поняла, что это подарок от Саши. Но, похоже, не думает, что у нас всё серьёзно и очень надолго, раз так спокойна. Думает, «наиграюсь», а потом всё равно всё будет так, как хочет она. Ведь она же старше, мудрее, опытнее.

Нет, дорогая моя мамочка, Виктор Михайлович прав, мудрость не в количестве прожитых лет.

Почитав немного в кровати, я выключила свет и совершенно безмятежно погрузилась в сон. Правда, что снилось ночью — не помню, но проснулась с улыбкой.

Учеба прошла незаметно, а во второй половине дня меня ожидала работа. И вот тут-то моё настроение поколебалось, поскольку, отправившись к начальству отпроситься на новогодние дни в связи с поездкой за границу, встретилась с решительным отказом, причем в грубой форме. Видимо, не я первая уже сегодня обратилась с подобной просьбой.

— А кто работать у меня будет? Никому не даю ни отгула, ни отпуска, чтобы не было потом претензий о неравноправии. График дежурств я уже вывесил в подсобке, ты, по-моему, второго января выходишь — так что повезло.

— Я не смогу выйти второго, потому что меня не будет в стране. У меня уже есть билеты, и вернусь я лишь после праздников.

— Я тебе уже всё сказал.

— Тогда мне придется уволиться.

Он махнул рукой, даже не глядя в мою сторону — мол, делай что хочешь, только отстань.

Сегодня у Саши был выходной, и посоветоваться на месте было невозможно. Я набрала его номер, но он не ответил. Что ж, раз других вариантов нет...