Пара Ми-24 прошла точно над нами и тут же пустила залп С-8.

Вся операция по разблокированию нас заняла не более 5 минут.

Долина погрузилась в сплошную пыльную завесу. Ветер доносит до нас запахи гари и пороховых газов. А вертолёты всё продолжают зачищать периметр от духов.

Один из Ми-8 отделился от группы и начал заходить на посадку. Поднимая вверх траву и камни, он приземлился в нескольких десятках метров от нас.

Тут же сдвижная дверь открылась, и из грузовой кабины выскочил технический состав с различным запасным имуществом и ремкомплектом.

— Задержались, мужики. Стакан-то не так просто было найти. Пришлось снимать с рабочего борта, — пояснил нам один из инженеров, когда подбежал к вертолёту.

Слабое утешение, но какое есть.

Ми-8 начал выключаться, а техническая команда уже была рядом и тут же принялась за работу.

Пока техники меняли тот самый стакан, к нам подошёл Енотаев.

— Саня, ты опять попал в переделку. Как на этот раз вышел из положения? — спросил Ефим Петрович.

Когда я ему рассказал о новом способе применения вертолёта, он чуть не упал.

— Клюковкин, ты нестандартный человек. За твоими мыслями никто не поспевает. А взлетать-то теперь как? — схватился за голову комэска, показывая на левую стойку.

Я ещё раз посмотрел на повреждённую створку и махнул рукой. Не буду же я говорить Ефиму Петровичу, что дело — дрянь.

— Поверь, Петрович. Лучше эта створка, чем наши головы, — вклинился в разговор Игорь Геннадьевич.

— Я не против, но так закопаться… Вы тут фигурным катанием занимались, что так закрутились?

— Это было похоже на некий танец вокруг шеста, — посмеялся я.

Вертолёт привели в порядок. Всё это время в воздухе крутились наши Ми-24 и ещё один Ми-8.

Теперь оставалось дело за малым — попробовать взлететь.

— Саня, ты уверен в себе? Чё то я сомневаюсь, что тут всё хорошо, — спросил комэска.

— Ефим Петрович, взлетим. Проблем не будет, — ответил я, надевая шлем.

— А про посадку почему не говоришь?

— О ней будем думать после взлёта.

Начали занимать места в кабинах. Спецназ загрузился в Ми-8е. Кеша в своей кабине, Валера — в грузовой. Начали запускать вертолёт. И тут вокруг стало темно. Поднялся такой столб пыли, что не видно линии горизонта и обстановку перед собой.

Винты уже раскрутились, обороты вышли на режим «Малого газа», но этого недостаточно. Надо как-то вылезти из ямки.

— 101й, 302му, — запросил я Ефима Петровича.

— Отвечаю. Запускаюсь перед тобой.

— Вас не вижу. Горизонт тоже, — ответил я.

Вертолёт так и утоплен левой основной стойкой шасси в грунт. Пока не выберусь из него, никуда не взлетим.

Начинаю подтягивать рычаг шаг-газа. Вертолёт немного поднимаемся, но что-то всё равно держит его у земли.

— Сань, у нас створка повреждена. Мы так не взлетим, — расстроено сказал Кеша.

— Панику брось. А лучше следи за пространственным положением.

— Так не видно ничего. И я ещё под наклоном сижу.

— 101й, будешь руководить моим взлётом.

В эфире тишина, и протяжное от Енотаева:

— Пооонял.

Вертолёт комэска подлетает ко мне ближе и зависает на безопасном расстоянии.

— Готов.

— Смотри, вывожу коррекцию. Начинаю увеличивать шаг.

— Давай.

Ещё раз поднимаю рычаг шаг-газа. Медленно, чтобы почувствовать, как вертолёт только-только начнёт отрыв. Во рту пересохло всё. Нервы напряжены, но сейчас как никогда нужно чувствовать вертолёт каждой клеткой.

Вертолёт слегка приподнялся. Пылевая завеса по-прежнему вокруг. Мне кажется, что вертолёт начинает валиться в лево.

— 101й, я влево не валюсь?

— Нет-нет, всё нормально. Вот так, стоп!

Выравниваю вертолёт и слегка прохожу вперёд. Всё! Есть ощущение, что можно взлетать дальше.

— Тормози и выводи обороты, — добавляет комэска.

Поднимаемся вверх, но в левой части что-то стучит. Та самая створка болтается.

Высота медленно, но растёт. Кеша продолжает отсчитывать высоту и вертикальную скорость. Обороты винта держатся на уровне 94%.

Ещё немного и показались очертания голубого неба. Даже дышать легче стало.

— 101й, отошёл от земли, — произнёс я, выйдя из пылевого облака.

— Вижу. Взлетел всё-таки. Давай на базу, — ответил Енотаев.

Жар солнца по-прежнему не ослабевает. Сухой ветер сушит кожу и губы. Единственное, что хочется сделать по прилёту на аэродром — снять одежду. Она буквально срастается с тобой за время полёта, вбирая последние капли влаги.

В Баграме вся стоянка сбежалась, чтобы узнать подробности нашего очередного попадалова. Просто других слов, чтобы описать произошедшее подобрать сложно.

И ведь ничего героического не произошло. Удачное стечение обстоятельств, помноженное на слаженную работу всего экипажа и разведчиков. Не стоит забывать и о помощи однополчан, пришедших на помощь в трудную минуту.

Я спрыгнул на горячий бетон, задев ладонью обшивку вертолёта. Ладонью почувствовал, насколько сильно раскаляется фюзеляж на жаре. Нередко встречал у техников ожоги от таких случайных прикосновений.

Иннокентий к этому времени слагал эпос о нашем подвиге. Сначала он с придыханием рассказывал, как весь отряд раскручивал вертолёт, а я стрелял из пушки по духам. Потом, показав всем профиль сурового военачальника, добавил:

— ничего критичного. Всё контролировали от первой до последней минуты на земле, — уверенно произнёс Кеша.

Я только улыбнулся, но тормозить своего оператора не стал. Есть у него право на минуту славы. Поблагодарив за работу Валеру и остальной техсостав, направился на КДП, оставив все лавры Иннокентию.

В это время ко мне уже спешил Шаклин. Доложить командиру звена нужно обязательно. Иначе это будет неправильно с моей стороны.

— Товарищ капитан, с боевого задания прибыли. Все живы, вертолёт повреждён. Восстановлению подлежит, — доложил я и протянул руку, думая, что сейчас Шаклин скажет что-нибудь хорошее.

Но, как и всегда, мои ожидания оказались моими же проблемами.

— Этого мало! Что там произошло? Полный… нет, полноценный доклад, — грозил мне пальцем Вениамин.

Шаклин продолжал что-то говорить, но не было у меня ни сил, ни настроения пересказывать. Целый день в поле и большое эмоциональное напряжение сделали своё дело. Это с виду можно не проявлять усталости, но внутри после подобных передряг хочется покоя.

— Вень, шаг-газ опусти. Коррекцию влево и жди выбега ротора, — похлопал я по плечу командира звена и прошёл мимо.

— Ты ко мне вот эту терминологию не применяй. Сань, я не посмотрю, что ты воин заслуженный. Выговор объявлю! — крикнул он мне вдогонку.

— Есть выговор, — ответил я.

В классе подготовки уже шёл разговор между Енотаевым и особистом Туриным. И, похоже, он был не самым спокойным.

— Я вам уже говорил, что-то здесь не так, — сквозь зубы сказал Ефим Петрович.

В этот момент на меня обратили внимание. Разговор прекратился. Что-то серьёзное обсуждали Вячеслав Иосифович и мой командир эскадрильи.

Особист улыбнулся, показав нам белоснежные зубы. Поправив на голове густые тёмные волосы, он пошёл к двери. Очень странно себя ведёт товарищ Турин. По сути, рейд за караванами ни к чему не привёл, а он в хорошем настроении.

— Молодец, Александр Александрович. Идея с пушкой — оригинальная, — похвалил меня Турин, пожимая руку.

— Спасибо. Может вам тоже что-нибудь предложить, а то мы всё натыкаемся постоянно на «достоверные» сведения агентуры…

— Саша, — позвал меня Енотаев.

Турин мой намёк понял. Отвечать ничего не стал и вышел из класса.

— Как самочувствие? — спросил Ефим Петрович, снимая куртку от комбинезона.

В классе было очень жарко. Через открытые окна прохлады не поступало, а кондиционер никто не догадался установить.

— Нормально, — отряхнул я от пыли комбинезон.

— Ты меня поражаешь, Шурик. Мне кажется, это первое в истории авиации боевое применение вертолёта в качестве артиллерийской установки, — улыбнулся комэска.