Не согласится, но поймёт, что в любой момент может быть отстранена от дел. Испугается, затрепещет и будет покорной.

— Из-за неё меня убираешь? — улыбка Миланы стала злой. Хищной. — Думаешь, трёх дней тебе хватит? Впрочем, она ломаться долго не будет.

— Из-за неё. Не хочу, чтобы ты спутала мои карты. Знаешь, я этого не прощу даже тебе.

Она стояла, скрестив руки на груди, и, затушив сигарету, я подошёл, чтобы обнять Милану. Она сразу обмякла и прижалась ко мне, задрожав всем телом.

Заискивающе принялась целовать лицо, шею, и я почувствовал возбуждение. Мой член всегда откликался на ласки этой стервы.

— Прошу, обещай, что она… уйдёт, что не задержится, — выгнулась она и облизала губы остырм розовым язычком. Обещание доставить особые удовольствия.

— Дольше двух недель это дело не продлится. Вяземский отдаст документы, дочь у него единственная.

— И красивая, — протянула Милана и обвила мою шею руками. Уткнулась в шею, еле касаясь губами. — В твоём вкусе. Но я красивее.

Провокация. Скажу, что нет, Лиза некрасива, поймёт, что вру, подтвержу — затаит обиду. Милана умела мстить, делала это почти ювелирно.

Мы сблизились на почве возмездия её мужу. Я помог Милане стать собой. И вдовой.

От неё пахло гвоздикой и жасмином. Миррой и ладаном. Я любил этот её запах, дурманящий и одновременно приводящий в чувство.

— Это неважно, Корица, — прошептал я, подсаживая ей на стол. — Думай о деле и о нас. Не о ней.

— И ты не думай о ней, — Милана обхватила мою голову руками и с мольбой посмотрела в глаза. На миг она стала хрупкой и ранимой, почти стеклянной, как в тот миг, когда пришла ко мне за помощью. Много лет назад. — Пожалуйста!

Даже голос дрогнул. Я бы поверил, но давно не верю никому. Даже ей.

Больше мы не разговаривали. Диалог получался бессмысленным, значит, и не стоило терять на него время.

Я с силой ворвался в её рот, смял губы, размазывая алую помаду, и поймал себя на мысли, что хочу услышать запах той, посторонней.

Как она будет принимать мои поцелуи?

Алиса, попавшая в моё Зазеркалье, из которого не все выбираются обратно.

Милана откинулась на вытянутых руках и отдалась мне со страстью, слишком некрасивой, чтобы быть театральной. Я трахал её энергично и жёстко, как она всегда любила, Милана была узкой и влажной, податливой как воск. Мы с ней идеально подходили физически.

Она текла, стоило моему члену прикоснуться к ней, насаживалась на него, кричала и царапалась, обзывала меня, награждая пощёчинами.

И насаживалась на мой член, обхватив меня ногами.

Кончил сразу после неё, после того как она выкрикнула моё имя. Слишком громко, чтобы было слышно снаружи.

Она решила меня переиграть.

— Ты уезжаешь на неделю. В Рио-де-Жанейро сейчас прекрасная погода, — сказал я ей, когда мы оделись.

И отвернулся к окну, чтобы снова закурить.

— Думаешь, тебе хватит недели? — шикнула она, но я понял: сейчас заплачет. По-настоящему.

Если бы я оглянулся, то увидел бы, как дрожат её руки и губы, как она торопливо застёгивает верхнюю пуговицу идеально белой рубашки.

— Тогда на десять дней. Получи у Виктора билеты и карточку на расходы.

— Зачем ты так со мной? — теперь Милана взяла себя в руки и попыталась думать головой, а не тем, что между ног. — Я всегда была предана тебе.

Она подошла и прижалась к моей спине. Я погладил её по холёной руке и мягко высвободился.

— Это дело много для меня значит, Милана. Если испортишь что-либо из-за глупой ревности, я не забуду тебе этого. Приятного отдыха!

И, застегнув ворот её рубашки, избегая смотреть в заплаканные глаза, и вышел, махнув на прощание.

Теперь меня ждала другая встреча. И другой разговор.

— Вы не против прогуляться по саду сегодня вечером? Часов в девять? — спросил хозяин, вернувшийся в тот момент, когда я сидела на диване в просторном холле и игралась с Самсоном.

С детства я легко находила общий язык с животными, а с собаками в особенности. Отец никогда не разрешал заводить животных дома, хотя мы не жили в стеснённых условиях.

Поэтому и мой выбор профессии он не одобрил. Но здесь у меня уже была возможность настоять на своём.

— Не против, конечно, — ответила я вполне серьёзно, но так, чтобы хозяин не подумал, что я чем-то недовольна.

Условия у меня довольно вольготные, могли быть гораздо хуже, вот и не следует искушать судьбу.

Не стоит строить из себя обиженную, да и противостоять приказам хозяина дома я бы не посмела: ноги сами несли туда, куда он прикажет. Было в его голосе, обычном, с лёгкой хрипотцой что-то такое мощное, первобытное.

Если бы он жил в древние времена, мог бы быть жрецом. Не вождём, потому что ему не надо завоёвывать любовь, доказывать силу, а жрецом — проводником суровой воли Небес.

— В комнате вас будет ждать более удобная для прогулки одежда, — бросил он, и я покраснела, будто меня поймали на неприличной мысли.

К счастью, Ледовский вряд ли обратил на это внимание. Тихонько свистнув псу, он скрылся в недрах просторного дома. Самсон, виляя хвостом, засеменил вслед хозяину.

Я же осталась сидеть на диване, сложив руки на коленях и не имея в голове ни единой мысли. Слишком много мне удивляют внимания. Нехорошо это, чует моё сердце.

«Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!» О любви, конечно, речь не идёт, это я понимала, но что от меня нужно Ледовскому? Как ему доказать, что ничего я о делах отца не знаю и знать не хочу!

— Пойдёмте, барышня, — охранник, которого звали Виктор, застыл в двух шагах от меня.

Он был ниже тех амбалов, которые доставили меня сюда, и производил впечатление человека, не лишённого приятных манер и интеллекта.

— Велено вас наверх проводить.

Я кивнула и поднялась, готовая скорее скрыться в комнате. И, как назло, на лестнице столкнулась с «Чёрной королевой».

Она как раз грациозно спускалась, на этот раз на женщине было красивое платье, более приличествующее даме из курортного городка на юге.

Едва посмотрела на меня с презрением и поджала губы:

— Не думай, что ты здесь надолго, девочка. Я вернусь, и ты будешь жалеть о том дне, когда попала сюда.

— Я уже жалею. И предпочла бы быть в другом месте. Впрочем, вам-то об этом и так известно, — парировала я и попыталась проскользнуть мимо, но королевишна ухватила меня за руку так крепко, что стало больно.

И дёрнула вниз, чтобы я обратила на неё особое внимание. В глазах дамы я читала если не ненависть, то что-то к этому близкое.

— Ты глупая, — выдохнула она мне в лицо и нахмурилась. — И ты дочь Вяземского. Поверь, от этого клейма не отмыться.

И оттолкнула меня так, что я чуть не улетела к перилам. Однако виду, что испугана, не показала.

Виктор стоял поодаль всё время нашего разговора, горничная ходила по второму этажу, пряча глаза. Никто тут не перечил «Чёрной королеве». Никто, кроме одного человека.

Но искать его помощи и защиты вот уж совсем не вариант!

Я поднялась на несколько ступеней вверх, чтобы меня не достали, и, обернувшись, произнесла вслед королевишне:

— Перестаньте злиться. Это прибавляет морщин и делает цвет лица жёлтым.

— Да кто ты такая, что смеешь со мной заговаривать первой? — фыркнула дама и посмотрела так, словно хотела подняться, надавать пощёчин, но не смела. Знала, что накажут.

Я уже не раз видела этот взгляд у моей мачехи, когда ответить ей было нечего. Не на ту напали, я привита от ядовитых женских укусов!

— Вот именно, кто? Тогда к чему все ваши угрозы? — спросила я холодно и, не дожидаясь ответа, пошла наверх, стараясь скрыть дрожь в руках и не раскраснеться так, чтобы это стало слишком заметно.

Отец сказал бы, что иногда, а под этим словом он подразумевал «во всех непонятных случаях», лучше не показывать гонору. А согнуть спину, иначе её могут сломать.

Но я не была глупой курицей, как за глаза звала меня мачеха, не вела себя как подросток, желающий оставить последнее слово за собой, мне просто было обидно.