И всё же сработало. Семён хмыкнул и подал мне руку.

В театре для нас была заготовлена ложа на двоих. Я уже подозревала, что мне не дадут посмотреть представление на сцене, а будут лапать, и сразу сказала, что в таком случае просто уйду.

— Я понимаю. Ты боишься?

Намекает, что у меня впервые, и будет нежным.

И всё же это были слова. Я уже чувствовала, что должна этому мужчине. Пусть трахнет меня хотя бы раз, а там будет видно.

Прозвенел третий звонок, и свет в зале погас.

Тут же рука Семёна легла на моё колено, и я вздрогнула. В темноте так легко ошибиться. Закрыть глаза, представить, что это тот, другой, что нет никакого Семёна, которому я задолжала ночь любви, я уже перемотала это обратно и снова оказалась в комнате-клетке. И сейчас снова отдамся Ледовскому в первый раз.

Почувствую его запах и горячее дыхание возле шеи.

Нет, это не его запах и не его дыхание.

— Ты такая сладкая, Лиза! Так бы и проглотил целиком, — он коснулся языком кожи на шеи, и мне захотелось отодвинуться, но я заставила себя остаться на месте.

Нет, ничего у нас не получится. Не с ним.

— Ты не слишком торопишься?

— Шутишь? Я уже месяц о тебе мечтаю.

Месяц! Что такое месяц! Я старомодна.

— Давай здесь, детка, нас никто не увидит, — рука Семёна скользнула под платье и прошлась по внутренней поверхности бедра. Я сжала ноги. — Расслабься!

— Не могу, на нас смотрят!

— Никто не смотрит, все заняты собой.

Он был прав. И он держал руку между моих сжатых ног, а я мысленно молила, чтобы сейчас что-то случилось, и всё это оборвалось.

Пальцы Семёна оглаживали бугорок клитора через тонкую ткань трусиков, и мне сделалось жарко. Возможно, он прав. Лечь на пол под стульями, раздвинуть ноги и закрыть тему, но мне было противно. Я не шлюха, пусть некоторое время назад так о себе и думала.

Меня нельзя трахнуть между делом. Между двумя театральными актами устроить половой «по-быстрому». Это как справить нужду в общественный унитаз.

— Убери руку, или я уйду! — прошипела я.

Но он закрыл мне рот поцелуем. Целоваться Семён умел, руку убрал, и я позволила впиться в свой рот, постаравшись расслабиться. Он был мне приятен? Когда мы целовались, когда я чувствовала нежные прикосновения его языка к своему, мне нравилось.

— Ты сводишь меня с ума, детка!

Свожу, а ты меня — нет! Что-то между нами было неправильное. Гадкое, как мокрая после дождя скамейка в парке.

— Перестань, пожалуйста! — сказала я тихо, но твёрдо, оттолкнув его снова. Легонько, чтобы не привлекать внимания.

Дура я, надо было настоять на местах в партере, сейчас бы этого не было. Или отдаться ему до выхода, ещё дома.

Телефон брякнул сообщением.

— Пусти, дай посмотреть!

— Это так срочно?

Ирония в его голосе и какая-то скрытая злость заставили напрячься.

— Может, и да. С работы или отец.

Упоминание об отце заставили его отодвинуться скорее, чем все мои жалкие потуги ранее.

«Немедленно выходи в коридор, первый поворот налево. Я жду».

Без подписи, с неизвестного номера, но сердце заколотилось так, что в глазах потемнело.

— Что с тобой, Лиза?

— Мне надо выйти ненадолго.

— Я с тобой.

— Ну уж нет! Я одна. Мне надо выйти отдышаться, а не трахаться! — бросила я ему в лицо и, не дожидаясь ответа, выскользнула в дверь, сжимая сумочку и телефон.

Что, если это ошибка, сообщение предназначалось не мне? А сердце всё стучало, хотело верить в чудеса. И ноги не сгибались, меня пошатывало. Ладони сделались сухими и холодными.

В коридоре, покрытом красной ковровой дорожкой, было тихо. Мимо прошла девочка в униформе театра и странно на меня посмотрела. Наверное, выгляжу я так себе. С растёкшейся помадой, как Соня, мачеха, во времена её работы в эскорте. Она бы не ломалась вовсе, а мне не к чему терпеть то, что не нравится.

Никогда не курила, а сейчас подумала, что с удовольствием бы затянулась сигареткой.

Вечер был безнадёжно испорчен. Что я стою тут и выжидаю? Посмотрела на экран телефона, но он молчал.

Первый поворот налево? Кажется, там указатель, ведущий в женский туалет. Правильно, приведу себя в порядок, пока Семён вслед за мной не вышел, и уеду на такси домой. Не сегодня, мой несостоявшийся любовник!

И всё же перед самым поворотом я остановилась, будто собиралась сделать шаг в неизвестное. И тут же себя мысленно обругала: дурочка ты, всё это шутка или ошибка.

Вся моя надежда — сплошная ошибка и рана, которую ты сама старательно ковыряешь палочкой. Боишься, что затянется.

И ты забудешь его лицо. Его прикосновения. Но не хочешь забыть.

Я покачала головой, усмехнулась и повернула за угол, где столкнулась лицом к лицу с Ледовским.

Он не дал мне время сообразить и сказать что-либо, схватил за запястье и повёл в мужской туалет.

А я молчала. И позволяла ему это. Кровь прилила к щекам, я уже понимала, что ничего не скажу, пока он сам не объяснится. Впрочем, он не собирался.

Толкнул дверь и увлёк меня за собой.

— Что вы делаете? — выдохнула я с какой-то тупой растерянностью.

— А ты?

Дверь закрылась, но в любой момент кто-то мог войти.

— Я? Пришла в театр, — наконец, решилась посмотреть в его холодные, полные немой ярости глаза. Я так долго его не видела, и так долго мечтала увидеть, что не могла поверить, что всё это происходит наяву.

— Я видел.

Он резко развернул меня к себе и прижал спиной к стене между умывальником и сушилкой. Сумочка полетела на пол, вслед за мобильником. Наверное, разбился, но сейчас мне было это даже на руку.

— Сюда кто-то войдёт, — выдохнула я, когда он, держа меня за запястья, принялся целовать мой рот.

— Не войдёт, — коротко ответил он и продолжил. Его губы, мягкие, властные, его язык обследовали мой рот, и я подалась навстречу, чувствуя, что сейчас упаду. Свет сделался приглушённым, или это у меня потемнело в глазах?

У меня под ногами разверзлась пропасть, и всё, что меня удерживает на краю, это его руки, его рот, его жаркие, пьянящие поцелуи, оставляющие на коже шеи следы. Печати, тавро, как клеймят животных, чтобы сразу знать, кому они принадлежат.

Я чувствовала себя бабочкой, раскинувшей крылья, её вот-вот пригвоздят булавкой к доске, а она и не делает попыток улететь. Она глупая, как и я. А он будет стоять надо мной и смотреть, поместит под стекло, чтобы доставать время от времени и любоваться безупречностью линий и чистотой цвета крыльев. Или он разочаруется во мне и отпустит на волю?

Голова горела огнём, я едва ли соображала, что со мной происходят. Плыла по реке наслаждений, предвкушая самое главное.

Мои руки давно стали свободны, но эта свобода нужна была лишь затем, чтобы обнимать его, прижиматься и дрожать.

— Кто он тебе? — последовал вопрос. Хлёсткий, холодный, как удар плети.

— Никто, — прошептала я, чувствуя, как его рука спускает бретельку платья, освобождает грудь из-под тонкого бюстгальтера и принимается выкручиваться сосок. Я вздрагиваю, ойкаю от боли и испуга, но вскоре привыкаю к ласке, и теперь она больше не кажется мне наказанием.

Он смотрит мне в глаза, заставляет не отводить взгляд, и я выдыхаю:

— Я не была с ним.

— Врёшь!

— Не была. Я ни с кем не была, кроме тебя.

Почему-то мне хочется, чтобы он не поверил. Какая-то часть меня, где ещё осталась гордость, жаждет избавиться от его плена. А другая, напротив, хочет заискивать. Опуститься на колени и приняться отсасывать ему, чтобы доставить удовольствие и выказать покорность. И вторая часть вот-вот победит, но я этого пока не желаю.

— Но хотела быть с ним сегодня.

В его глазах на дне бездны появился огонь. Я подумала, что сейчас он меня ударит, тогда будет кончено наверняка. Я убегу, прикрывая разбитую губу и надежды, и больше не оглянусь. С этим безумием, с этим моим урчанием похотливой кошки пока кончать.