И наконец, тем же запретом объясняется отсутствие дьявола в римском пантеоне. Властелин, облеченный огромной властью, какой маздеизм или иудаизм наделили Аримана или Сатану, не мог быть никем другим, кроме как божеством. И если какой-либо человек в своих личных целях решил бы обратиться за поддержкой к такому всемогущему божеству, то могла бы возникнуть опасность для общественного порядка и нарушились бы гармоничные взаимоотношения покровительствовавших городу богов. Вот почему было почти сведено на нет значение немногочисленных демонов в римской религии, таких как Робиго, из-за которого прело зерно, или других второстепенных духов, способных творить мелкие козни, вроде Какуса, демона огня, или Вейовиса, мужского бога подземного царства, находившегося, впрочем, далеко не в первом ряду раздутого римского пантеона (насчитывавшего по богу и богине на каждый случай человеческой жизни). Практически все римские небожители выполняли роль покровителей. Понятие божественной сущности было тесно связано с жизнью города. И не случайно троица богов с Капитолийского холма следила за выполнением трех основных правил, на которых зиждилась городская жизнь: так, Юпитер заботился о соблюдении клятвы, Юнона способствовала крепости брачных уз, а Минерва, выступая в роли ангела-хранителя Рима, покровительствовала ремеслам.
Неужели римляне не ведали Зла, раз их демоны были представлены мелкими божествами? Конечно, ответ будет отрицательным, если говорить о нормах нравственного поведения людей, и положительным, если вести речь о религии и метафизике: понятие вездесущего зловонного Зла восходит к христианству и к его порождению — страху бытия. В римский пантеон входили мелкие второстепенные божества, вызывавшие лихорадку и болезни; однако их относили к «полезным» духам, и потому даже не было попытки нарисовать портрет главного носителя Зла. По мнению римлян, причина всех бед — неподобающее исполнение верующими религиозного культа, что являлось высшим выражением первобытного табу. Считалось, что незнание было главной причиной Зла. «Что есть добро? Понимание реальности. Что есть Зло? Неразумение», — писал Сенека[385]. Если побеждало Зло, это означало, по мнению римлян, что боги прогневались на людей. «Однако она (римская религия) не смогла пробудить в людях таинственного трепетания души», — писал Моммзен[386]. Похоже, у римлян не было сердца или же оно билось в правой стороне грудной клетки, ибо, как нам кажется, римляне на протяжении веков свыклись с мыслью, что им неведомо таинственное трепетание души, от которого заходится сердце.
Означало ли это, что римляне были скучными людьми, как говорится, без огонька? «Под стремлением к удовлетворению личных потребностей скрывался страх перед явлениями природы, когда она показывала людям всю свою необузданную силу; как раз этим можно объяснить своеобразие латинской религии, — писал все тот же Моммзен. — Оракулы и пророки никогда не имели в Италии такого влияния, какое у них было в Греции». В религии не делался акцент на духовные первоначала бытия, что было причиной того, что римлян едва ли не обвинили в варварстве. Однако все обстояло иначе, так как речь шла о цивилизации с необычайно высоким уровнем культуры, где никогда не практиковались человеческие жертвоприношения, как было, например, в той же Греции: «...Мы не допустим, чтобы в Италии приносили в жертву человека, пусть даже осужденного по закону преступника, чтобы нечаянно не предать смерти невиновного».
Возможно, Моммзен, также как и большинство его современников, завороженный моделью римского общества, слишком идеализировал жителей Италии или же разделял ошибочное мнение британцев, отождествлявших римлян с горожанами викторианской эпохи. Жители Вечного города были такими же людьми, как и все другие, способными как на великие дела, так и на самые жестокие и низкие поступки. И несмотря на то, что Моммзен увенчал их лаврами, из нашей памяти не сотрется воспоминание о жестоком убийстве Цицерона, или же мы не забудем, как злобная Фульвия, вдова народного трибуна Клодия Пульхра, а впоследствии жена триумвира Антония, при всем честном народе пронзила шпилькой для волос язык оратора[387], которому отрубили голову. С зарождения Республики (о монархии нам известно мало, разве только то, что последний царь, Тарквиний Гордый жестоко обращался с народом и патрициями) до момента падения империи Рим оставался городом, поражавшим воображение неслыханной утонченной роскошью, где правили бал безнравственность и насилие, где, как в огромном котле, до краев наполненном интригами, кипели страсти. Однако не следует забывать о том, что это был город высочайшей культуры. Та едкая ирония, с которой обрушивались на своих современников такие поэты и писатели, как Ювенал[388] и Петроний[389], доказывает, что римляне не скучали.
И отнюдь не случайно правители многих стран на протяжении веков, независимо от того, практиковался у них политеизм или нет, строили общество по образцу и подобию римской модели. В самом деле, Рим остался самым совершенным государством-нацией, тогда как Греция пыталась создать значительно упрощенную модель города-нации. Рим особенно преуспел в экспансионистских, по сути дела колонизаторских, стремлениях, носивших, тем не менее, просветительский характер. Поглотив город, он расширил его границы. Так появился Раx romana, но никак не Pax graeca.
На этом можно было бы поставить точку. У римлян никогда не было дьявола, и можно лишь назвать несколько второстепенных демонов, как, например, лемуры, прятавшиеся в темных уголках жилищ. Однако нам бы хотелось, чтобы читатель получил представление о том, что римляне думали о загробном мире, ибо в дошедших до нас источниках нет определенных установок на сей счет, а также узнал, что подразумевалось под понятием «Зло». Уместно будет заметить, что римская религия, начиная с эпохи империи, противоречила здравому смыслу, ибо была насквозь пропитана манихейской[390] чертовщиной и экзистенциалистскими бреднями. С таким же упорством, как плющ обвивает поседевшие от времени камни античных храмов, так и мыслители прошлого пытались домыслить римскую религию, приписывая жителям Вечного города душевные муки и страхи предвестников иудеохристианства.
За примером далеко ходить не надо. В начале нашего века многие историки[391], разочаровавшись в религии, которую они назвали «безжизненной», изо всех сил старались доказать, что она была ненастоящей и не следовало строить иллюзий относительно древних текстов и надписей. Со временем подобную позицию назвали «ревизионистской», по поводу чего, как мне кажется, не стоит пускаться в долгие и утомительные рассуждения, ибо мы можем вспомнить о некоторых сомнительных теориях, выдвинутых по поводу так называемой «тайны Великой пирамиды»[392].
Внося свою лепту в изучение «дохристианского» Рима, Дюмезиль утверждал, что римлянам не были чужды религиозные чувства, однако со временем они притупились[393], но он не удосужился уточнить, что подразумевалось под «религиозными чувствами», и не пояснил, почему римляне утратили веру. Еще в 1939 году Каркопино говорил об уменьшении интереса к религии во времена империи: «На первый взгляд, римский пантеон продолжал существовать. По-прежнему соблюдались обычаи предков, справлялись обряды и церемонии, как и полагалось испокон веков по определенным дням, указанным понтификами, согласно их священному календарю. Однако умонастроения людей изменились, и если религия пока еще не испытывала нужды в служителях культа, то от нее уже начали отворачиваться верующие. Своими безликими богами и незатейливыми мифами, походившими на примитивные сказания, в которых описывались латинские ландшафты и пересказывались подвиги греческих богов с прославленного Олимпа, а также своей приземленностью и холодной расчетливостью римская религия перестала отвечать высоким духовным запросам верующих».
