Когда кельты, уже называвшиеся в те времена норманнами, перешли к оседлому образу жизни и на их территориях образовались европейские государства, как Англия, Нормандия, Апулия и Сицилия, или же они стали проживать на территориях других стран, таких как Киевское княжество, королевство Польша или Венгрия, они попали под влияние прочно утвердившейся на европейском континенте христианской религии. Вероисповедование кельтов исчезло, растворившись в христианстве, оставив после себя несколько обрядов и легенд. О культуре кельтов никто не вспоминал вплоть до XIX века, когда в англосаксонской литературе вновь стала модной тема индивидуализма и героизма. Что же касается последних крупных кочевнических племен викингов, то они ассимилировались с кельтскими народами, которые ранее основали государства. Как пишет Режи Бауэр, «если хорошенько все взвесить, то можно сделать вывод, что викинги не оказали сколько-нибудь заметного влияния на Центральную и Южную Европу... их культура вскоре смешалась с восточно-европейской и исчезла из Западной Европы»[282]. И все потому, что викинги не смогли противостоять мощным политическим режимам, в которых не последнюю роль играла церковь.

Конец кочевой жизни и воинственных набегов открыл дорогу злому духу; понадобилось всего каких-то тридцать пять веков, чтобы люди наконец оценили по достоинству мужество кельтов.

На первый взгляд, поиски дьявола в Греции лишены всякого смысла, ибо мы точно знаем, что нога злого духа никогда не ступала на землю Эллады. Откуда у нас такая уверенность? У людей, верящих в нечистую силу, всегда мрачные лица. Я сказал «у людей», хотя подразумевал произведения живописи, ощущая на себе устремленные из глубины веков скорбные взоры. Готическое, равно как и византийское, искусство донесло до нас облики неизлечимо больных людей с истощенными и морщинистыми лицами. «Улыбающийся ангел» из собора Нотр-Дам дю Реймс вовсе не похож на весельчака, а угрюмый лик Христа, взирающий на нас с иконостаса Собора Святой Софии в Стамбуле, отнюдь не свидетельствует о божественной радости.

Загадочная улыбка Джоконды, возродившая, возможно, немного лукавую и в то же время торжествующую улыбку греческих богов, пользовалась с момента появления на полотне художника неслыханной известностью, словно во искупление греха портретистов, опасавшихся до начала эпохи Возрождения изображать предающихся веселью людей и воспевать красоту человеческого тела. В глубокой древности, еще задолго до того, как греческое искусство приобрело восточную напыщенность, отличающую скульптурную группу «Лаокоон и его сыновья»[283] или мраморный с украшениями Пергамский алтарь, оно было словно озарено улыбками, что нашло свое выражение в гармонии архитектурных форм и росписях на вазах. Объяснение простое: боги еще не знали своего врага в лицо. Божий промысел торжествовал, а человечество пребывало в безмятежности. Или наоборот.

Итак, наши поиски не принесут результатов, но, может быть, все-таки дадут ответ на вопрос: что заставило нашего героя пренебречь этой прекрасной страной? Как случилось, что греки, жившие рядом с выдумавшими дьявола иранцами, избежали нечистой силы? И чем же таким особенным отличались их божества, то есть они сами, ибо люди создают богов по образу и подобию своему?

При упоминании греческих богов на память чаще всего приходят герои в легких одеждах, которые не вникали в дела земные, если только не возникало желания поссорить людей между собой. И речи не может идти ни о чем подобном в монотеизмах, где Бог неустанно следит недремлющим оком за каждым шагом человека в отдельности и поведением всех людей вместе; подтверждением тому служит история городов Содом и Гоморра, когда Господь пролил дождем серу и огонь.

На фоне монотеистических религий греческие боги выглядят едва ли не легкомысленными, если не сказать больше — нелепыми. Ни один из них не способен зажечь искру божью в душе верующего, к чему стремятся небожители монотеистических религий — Иегова, Господь или Аллах, чтобы божественный огонь превратил в пепел все чуждое в человеке, очистил от случайного и наносного и привел к озарению. И если пойти на поводу подобного врожденного заблуждения людей, часто усматривающих прогресс в преобразованиях, как отражении иллюзий о «смысле истории», то пришлось бы согласиться с тем, что монотеистическое представление о божественном более широко, глубоко, динамично и таинственно по сравнению с воззрениями греков о повелителе Олимпа Зевсе.

Все поиски дьявола или его прообраза в религиях Греции и Рима заранее обречены на провал, ибо, если бы в греческой мифологии оказалось какое-либо чудище, которое, на худой конец, могло занять место прародителя в родословной монотеистического дьявола, оно интересовало бы нас не больше сказочного змея из Арля, о котором упоминается в провансальских легендах. Общеизвестно: человек имеет таких врагов, каких заслуживает. И если бы это утверждение было в полной мере применимо к Древней Греции, то мы могли бы говорить об исключении из общего правила, а произведения искусства и памятники истории этой прекрасной страны годились бы разве только для запасников музеев.

Однако все обстоит иначе. И мировую историю невозможно представить без Греции, так же как, впрочем, и без Рима.

Греция, какой ее знают европейцы, начиная с эпохи Возрождения и особенно после великих открытий XVIII века, сделанных во время раскопок и привлекших внимание ученых к греческой цивилизации, представляет собой нечто большее, чем случайный эпизод в истории развития человечества, — Эллада стала для всех людей ареной борьбы свободной мысли со старой, отжившей идеей, которую насаждают монотеизмы: «Нет дьявола — нет бога!» И только победа в этом споре сможет окончательно покончить с предубеждением, что без дьявола человечество непременно обречено на безбожие.

В конце концов, это битва Тесея[284] с Минотавром, единственным греческим чудовищем, отдаленно напоминающим нашего дьявола своими рогами. Возможно, неслучайно Минотавр приходился сводным братом Ариадне[285], по странной и фатальной ассоциации женщины и чудовища. Изучать Грецию — это все равно что спускаться в лабиринт, где затаился Минотавр, а затем принимать участие в метафизической корриде, открывающей дорогу к морскому побережью, на котором колючий соленый ветер непременно развеет страшное воспоминание о мерзком дыхании, а пена смоет с тела кровь, слюну и пот чудовища.

Воздадим хвалу Греции за то, что она сумела предохраниться от дьявола.

Но какой Греции? Той, чье имя долгое время ассоциировалось со спекуляциями, заимствованными из теоретических выкладок ученых XVIII и XIX веков и основанными главным образом на результатах изучения «века Перикла»[286], продолжавшегося в действительности не более пятидесяти лет. Так, аттический период характерен для Эллады так же, как если бы век Людовика XIV давал представление о всей истории Франции. Греция отнюдь не мраморная глыба, высеченная одним махом гениальным скульптором, которую тотчас утащили к себе римляне, чтобы выставить напоказ всей Европе, как до сих пор считают некоторые ученые. Небо над головами греков вовсе не похоже на окрашенную в нежные тона декорацию, на фоне которой парят бесплотные боги. Греческая культура распространилась по всему средиземноморскому бассейну, достигнув даже границ Азии. Находившаяся за пределами Эллады Александрия[287] заслуживает того, чтобы ее отнесли к греческой территории так же, как Афины или Коринф. От самых истоков и до упадка, от микенских набегов[288] II тысячелетия и дорийского вторжения XII века до н.э.[289] до возвращения византийских гераклидов[290] в VII веке мировоззрение греков претерпевало на протяжении почти тридцати веков такие метаморфозы, какие, пожалуй, не происходили ни с одной другой цивилизацией, за исключением, может быть, китайской.