Итак, киники Диоген, Моним, Онесикрит, Деметрис, Демонакс, Гераклейос являются такими же представителями Греции, как Платон, Аристотель, Софокл, Эсхил и Фидий[313]. В «безумном Сократе», как называл его Платон, можно найти удивительное сходство с мудрецами Индии, в особенности с гимнософистами, проповедовавшими (тогда и до сих пор) полное самоотречение и аскетизм.
Понятно, что престиж богов был в то время невысок. Что ж тогда говорить о демонах? Позднее император Юлиан, возмутившись, назвал киников бесстыдниками и заявил, что трагедии, предположительным автором которых был Диоген (тексты утеряны), вызывают у него отвращение обилием дерзостей»[314]. И все потому, что бог и тиран — два сапога пара. Дочитав до конца эту книгу, читатель узнает, что в наши дни отрицается сама возможность существования дьявола, и поймет, почему это тревожит полицию. Ибо от полис[315] до полиции рукой подать.
Однако слова и поступки императора не могли не вызывать подозрения у греков. Юлиан, несмотря на все свое восторженное отношение к Греции, продолжал оставаться римлянином и к тому же приверженцем христианского учения. Во всяком случае, в классическую эпоху греки не верили даже оракулам, предсказательницам и прочим прорицателям, призванным, как предполагалось, доносить до людей божественное слово. Так, Тесей отчитывает царя Адраста за то, что тот послушался оракула Фойбоса, передавшего ему положительный ответ Аполлона, перед тем как принять окончательное решение отдать дочерей замуж за чужеземцев на свою беду: «Ты из той породы людей, кто безрассудно верит искусству оракула, которым в совершенстве владеет Фойбос; поэтому ты отдаешь своих дочерей замуж за иноверцев!»[316] Это лишний раз говорит о том, что оракулы не пользовались большим уважением в Афинах. И Юлиан, вероотступник насколько известный, настолько и осторожный, рассуждал как римлянин, но не как грек.
И все же следует считать Грецию, имеющую тринадцативековую историю, цивилизацией дерзких героев, которые не ведали страха бытия и не веровали в Бога. Что же касается всяких суеверий, deisidaimonia, то греки еще в V веке до н.э. сначала на территории Греции, а затем в Magna Graecia[317] и римских провинциях постоянно обращались к магам, колдунам, чудотворцам, кудесникам и чародеям, magoi, goetoi, pharmakoi[318], которые в те далекие времена были чем-то вроде наших деревенских знахарей. Власти их не признавали, и им приходилось практиковать нелегально.
Слово deisidaimonia заслуживает отдельного разговора; оно означает не только безотчетный животный страх перед всем непознанным, но и трепетный ужас перед божествами и даймониями[319]. Ибо все рассуждения христианских теологов о пресловутом «демоне», вдохновлявшем Сократа, основаны на ошибочной и устаревшей интерпретации этого слова, обозначающего не только «духа» или «гения», но и «бога». Какая-нибудь Эпикаста, испугавшись, что дурной глаз соседки может расстроить выгодный брак ее дочери, который ей удалось с таким трудом устроить, обращается тайком к pharmakos, которого Софокл считал отравителем, а Платон колдуном. И тот замешивает тесто из самых невероятных продуктов и обжигает на огне, приговаривая самые невообразимые заклинания, чтобы отвратить чары вредной соседки.
Как ни странно, столь презренные властями шарлатаны весьма часто вмешивались в частную жизнь честных граждан. Быт греков, особенно в эллинскую эпоху, был просто немыслим без заклятий, колдовства и чародейства. Греки нередко взывали к злобной Гекате[320], Артемиде, Плутону, Персефоне, Гермесу и многим другим, прося внести раздор в ту или иную семью или посодействовать, чтобы тот или иной человек, мужчина или женщина, не получал ни малейшего удовольствия в постели, как говорится, ни до, ни после.
Андре Бернар[321] приводит множество цитат из волшебных заклинаний, отличающихся необычайно красочным слогом: «Год за годом, месяц за месяцем, день за днем, ночь за ночью, час за часом доверяюсь вам, подземные боги и богини, Плутон и Кора, Адонис и Гермес подземного царства[322], Тот и Анубис, подземные духи, преждевременно ушедшие из жизни мальчики и девочки, юноши и девушки. Заклинаю всех духов, оказавшихся в здешних местах: помогите вашему покорному слуге. Дух умершего, проснись для меня. И кто бы ты ни был, мужчина или женщина, загляни в каждый квартал, в каждый дом и сделай так, чтобы Херона, родившая Тзенубастиса, не знала ни коитуса вагинального, ни коитуса анального и не испытывала удовольствия ни с одним другим мужчиной, кроме меня». Чего только не приходилось выслушивать подземным богам!»
Помимо некоторых богов с совершенно экзотическими и экстравагантными именами, как Барушамбра, Барбарамшелумбра, Абратабрасакс, Сесенгенбарфаражес и прочих подобным им Пакефтохов, которые были позаимствованы у финикийцев, азиатов, проживавших в жалких лачугах в лабиринте узких улочек беднейших кварталов Сицилии и Мальты или же рожденных безудержной фантазией самих колдунов, чародеи большей частью обращались к официальным греческим богам, что означало только одно: боги не всегда являли людям свой сияющий лик, как хотелось бы думать гуманистам прошедших веков. Так, с одной стороны, боги занимались темными делишками, а с другой — приходили на помощь суеверным людям, как, например, Тот и Анубис, когда пребывали в благодушном настроении.
Колдуны обращались к духам умерших, которые при жизни были недобрыми болтливыми людьми или же любителями совать нос в чужие дела, ибо у греков, как и у многих других народов, в том числе меланезийцев, существовало поверье, согласно которому души людей, ушедших в мир иной в результате несчастного случая или тяжелой болезни, остаются озлобленными на весь род людской. И потому, если обратиться к ним за помощью, они не откажутся излить накопившуюся желчь. Иначе говоря, греки были суеверными людьми, о чем свидетельствует их постоянный страх перед сглазом и порчей, боязнь жуткого phtonos, то есть той самой лютой ненависти и зависти, которую испытывают неудачники к преуспевающим людям.
Однако даже при самом тщательном изучении заклинаний мы не найдем в них ни одного намека на единого дьявола. Более того, нас удивит то обстоятельство, что эллинское колдовство имело конечной целью удовлетворение плотской любви или решение мелких бытовых споров. К помощи богов и духов умерших чародеи чаще всего обращались, когда речь шла о плотских наслаждениях, что само по себе не является темным делом, или же о несправедливости, жертвой которой стал считавший себя обиженным человек, то есть удовлетворения жажды мести, или phtonos. Обращение к витиеватым именам вовсе не напоминало черные мессы, полюбившиеся декадентам-французам XVII и XVIII веков, раньше, чем англичанам XIX века, а скорее наводило на мысль, не потешались ли современники над неудовлетворенными влюбленными. И наконец, нашему современнику может даже прийти на ум, не было ли их целью уничтожение всякого стремления к предмету вожделения в сердце любящего человека.
При первом же рассмотрении становится ясно, что было бы неосмотрительно с нашей стороны ставить в один ряд с религией практику суеверий, поле деятельности которой было настолько узкое, а преследуемые цели настолько незначительные, что только скудоумные или слишком категоричные в своих суждениях теоретики — у нас еще будет возможность о них поговорить — могут обмануться. Однако более тщательный анализ показывает, что все не так просто, как может показаться на первый взгляд. В самом деле, псевдорелигиозная практика незаметно начинает соотноситься с тем негативным, что впоследствии будет называться Злом. Страх и человеческая глупость создают религию, которая, в свою очередь, порождает дьявола. Лишенный благородных черт, злой дух всегда будет выступать в роли униженного и оскорбленного после пережитого страха, от которого пот выступает на лбу, а также невежды, — в общем, будет выглядеть бедолагой, к тому же озлобленным.
