Неужели эллины не предвидели всплеска религиозных чувств после падения Рима и пришествия варваров? Неужели по какому-то странному недоразумению они не увидели проявления высшей добродетели в божьем промысле? Надо сказать, что Гесиод[301] в своей «Теогонии» попытался по-своему истолковать вмешательство потусторонних сил в дела земные. Однако греки не принимали своих богов всерьез, считая неспособными преподать нормы нравственного поведения. К тому же сами эллины не так уж особенно верили в благородные поступки и возвышенные устремления своих богов, хотя те иногда снисходили до помощи им. Так, Афина взяла под свою защиту Ореста, когда тот убил свою мать Клитемнестру. На заседании ареопага[302] она повлияла на решение судей и склонила чашу весов в пользу обвиняемого. А в «Илиаде» она вступилась за Диомеда[303]. Отличный пример благосклонного отношения к смертным. Однако гораздо чаще боги враждовали с людьми. Подтверждение тому — ящик Пандоры, который Зевс преподнес Эпиметею, брату Прометея и мужу Пандоры. Сгорая от любопытства, женщина открыла ящик, и все заключенные в нем людские бедствия, как то: болезнь, голод, злоба, ненависть и многие другие, вылетели наружу, кроме оставшейся на самом дне ящика обманчивой надежды.

В представлении греков боги не были ни друзьями, ни врагами людей. Простым смертным не были доступны помыслы богов, что подтверждалось многими примерами. Когда Геракл, побочный сын Зевса, в припадке насланного на него безумия убивает собственных детей во дворце своего предполагаемого отца Амфитриона, принимая их за чудовищ, о чем поведал Эврипид в трагедии «Геракл», он впадает, очнувшись, в отчаяние и хочет наложить на себя руки, не в силах справиться с душевными муками, и тогда Тесей успокаивает его: «Простой смертный не может ничем досадить небесам». Когда же разгневанный Геракл заговаривает о мщении богам, по вине которых он утратил разум: «Мне не нужны такие боги, если они поступили со мной так жестоко», Тесей возражает в ответ: «Неужели ты думаешь, что боги обратят внимание на твои угрозы?»[304] Так, в эпоху расцвета классицизма, в 424 году до н.э., Эврипид представил на суд греческой публики развенчанный образ богов, не изменившийся за всю историю греческой религии.

Простые смертные не испытывали страха перед богами. Когда Ахиллес уже собирался пронзить мечом Агамемнона[305], он почувствовал на своей голове чью-то руку. Оглянувшись, он увидел перед собой Афину, решившую успокоить героя дружеским жестом. «Что ты от меня хочешь, дочь Зевса? — воскликнул Ахиллес в гневе. — Куда ты смотрела, если не заметила дерзости Агамемнона, сына Атрея?»[306]

Греческие боги так же непредсказуемы, как и их далекие индоарийские предки. Невозможно угадать, какая муха их укусит, с какой ноги они встанут утром и что подвинет их на свершение благих или, наоборот, недобрых дел. Какие религиозные чувства можно было питать к таким богам? Что из себя представляло вероисповедание греков? Уже давно ученые задаются этими вопросами. Во всяком случае, слово «религия» имело у греков иной смысл, чем в наших монотеизмах, когда верующие обращаются к Богу с просьбой о заступничестве в состоянии полной отрешенности от внешнего мира. Если мы обратимся к этимологии слова «религия», то увидим, что оно происходит от латинского ligare и означает «связывать». И религия греков вполне соответствовала этому понятию, ибо служила связующей нитью между верующими, или же, если быть более точными, горожанами. Без учета политической роли, которую играла вера в греческих городах, невозможно понять античную Грецию.

В самом деле, религия Греции была тем цементирующим раствором, который использовался при строительстве здания государства. Культ богов, выступавших, подобно небожителям других религий, в роли героев основополагающих мифов, не носил метафизического характера и не выражал собой стремлений человеческой личности к чему-то возвышенному, а был прославлением добродетели, отождествляемой с духовной сущностью горожан, способных при случае затеять смуту или бунт. Случилось так, что греческая демократия оказалась тесно связанной с политическими идеалами, воплощенными в образе богов. Греческие боги, ассимилированные римским пантеоном, придут в упадок, когда римские императоры присвоят их лавры и дискредитируют своей жестокой деспотией. В Греции тирания была просто невозможна из-за находившихся на Олимпе богов, и вот почему безжалостные правители свергли с пьедестала небожителей, чтобы единолично властвовать в Риме. Однако истинным божеством эллинов считалась политика.

Духовные запросы греков отличались разнообразием, ибо трудно найти двух более не похожих между собой людей, чем, например, житель Македонии и уроженец Афин, и свидетельствовали о щепетильном отношении к вопросам соблюдения чести, что, пожалуй, не наблюдалось никогда ранее; несомненно, в основополагающем мифе речь шла об общечеловеческом долге, но это понятие все же рисковало остаться пустой фантазией тиранов и не соответствовать смыслу, который вкладывал в это слово свободный человек. Парадоксальность греческого гения состояла не столько в создании пантеона, сколько в отказе от тирании богов. Ибо тирания, то есть абсолютная власть одного человека или нескольких людей над всем народом, не имела ничего общего с Грецией. Когда герольд, войдя в Афины, спросил, где живет правитель, Тесей ответил ему: «Чужестранец, ты совершил ошибку: Афины — город свободный и не может находиться под властью одного человека...»[307] Вот почему власть богов ставится греками под сомнение, и мифы разоблачают пороки небожителей, перечисляя драки, дурные поступки и развратные действия, что, безусловно, вызывает недоумение у приверженцев наших монотеизмов.

Древняя Греция представляет собой уникальный период в истории развития духовной жизни людей, когда человеческий разум разрушил созданные им же мифы и довел до такого же жалкого состояния, в каком оказывается через несколько часов выброшенная на морской берег медуза. Уже в V веке до н.э. киники[308] покусились на эту сокровищницу легенд, составленную из преданий, священных историй, произведений драматургов и поэтов, продемонстрировав, таким образом, пример истинного неуважения к свободе. Один из основателей школы, Диоген, заявил, что Эдип, «отправившись в Дельфы посоветоваться с оракулом, обратился к Тиресию[309], который не решился сказать царю всей правды. Призвав сопровождавшего Лая[310] пастуха, Эдип узнает, что женат на собственной матери, родившей от него сыновей; ему бы промолчать или, по крайней мере, скрыть этот факт от ушей фиванцев; он же, напротив, принялся громко и возмущенно жаловаться на то, что является одновременно отцом и братом собственным детям, и мужем, и сыном одной и той же женщины». На что собеседник ему заметил: «Послушай-ка, Диоген, для тебя Эдип — самый глупый человек на свете! Греки же считают его умным царем, только ему, по их мнению, не повезло в жизни». Диоген рассмеялся в ответ и продолжал чернить Эдипа, рисуя его полным дураком, и отвергал саму возможность встречи со сфинксом[311], символом глупости[312].

Тому же Диогену принадлежат дерзкие слова, с какими он обратился к Александру («Не заслоняй мне солнце», — сказал он герою, когда тот спросил, чем он может ему помочь); он также высмеял Платона (поинтересовавшись, почему тот написал «Законы» после «Республики», как будто в республике не было законов); затем развенчал Геракла, поставив под сомнение его подвиги, — короче, обращал в прах весь хлам истории, которому впоследствии, особенно в XIX и XX веках, стали придавать столь большое значение.