Мною овладела исступленная ярость, ибо это были фотографии Маргариты, которые Элк, должно быть, украл из наших семейных альбомов, пока я на что-то отвлекалась!

На каждом снимке в чем-то повторялись положение или поза обнаженной взрослой женщины. Получалось, что та или иная фотография «целомудренной» девушки являлась пародией на взрослую женщину. Или, наоборот, эта взрослая женщина, явно порочная, развратная, насмехалась над целомудрием юной девушки.

Возмутительно! Сама того не ведая, я пригласила в дом отца вора.

– Мэм? Здравствуйте. У вас есть вопросы относительно выставки?

Ко мне приблизился некто неопределенного пола, то ли мужчина, то ли женщина: некая молодая особа в черном, прямая, тонкая как угорь и будто извивающаяся, с густо накрашенными тушью ресницами, увеличивавшей глаза, и широким, нечетко очерченным ртом.

– Да, вопросы у меня есть. Но вы вряд ли сможете на них ответить.

Мой голос не так сильно дрожал, как я опасалась. В принципе, никто не смог бы догадаться, что я глубоко оскорблена, уязвлена и разгневана.

Существо в черном, оторопев, растерянно спросило, что именно меня интересует. И отступило на безопасное расстояние.

– Мой первый вопрос: вам не стыдно?

– Стыдно? От чего…

– От этой выставки. От картин обнаженной беспомощной женщины, написанной по образу и подобию реальной жительницы Авроры, которая пропала без вести в апреле этого года?

– Мэм, я только работаю здесь. Это не моя галерея.

– Значит, вам не стыдно?

– Н-нет. Не стыдно.

– Черта с два. Еще как стыдно. Должно быть стыдно. Это – порнография, позорище.

– Мэм, не надо повышать голос. Я прекрасно вас слышу.

– Вы не слышите меня прекрасно. Вы не ответили на мой вопрос. Повторяю еще раз: вам не стыдно выставлять изображения реально существующей женщины, которую в этом районе знают очень многие? Она «пропала без вести», возможно, стала «жертвой убийства» в апреле этого года.

– Позвольте еще раз объяснить: я лишь работаю здесь. Не я отбираю экспонаты. Если вы хотите поговорить с владельцем, я дам ее визитку.

– Ее визитку? Владелец галереи – женщина?

– Это «Галерея Хейди Кляйн». Миссис Кляйн – владелица галереи, она и отбирает экспонаты.

– Эта Хейди Кляйн знакома с художником Элком? Они друзья?

– Не знаю, мэм. Простите, но…

– Я не уйду. Пока. Хочу получить ответ еще на один вопрос: эти картины своего рода «признание»? Художник признается в убийстве пропавшей без вести женщины?

– Я… я не знаю… Нет, конечно.

– А что же это, если не «признание»?

– Это картины, мэм. Произведения искусства. Художник объяснил, что его работы – это эксперименты в области формальной композиции.

– «Эксперименты в области формальной композиции»! Смеетесь? Обнаженные тела на картинах изображены в натуральную величину. Лицо – лица – в точности соответствуют лицу реально существующей женщины. Все недостатки умышленно выпячены. Совершенно очевидно, что художник ненавидит женское тело. Ненавидит именно это тело.

– Мэм, позвольте с вами не согласиться. По словам художника, он не ненавидит женское тело, а «одержим» им. Не конкретно телом какой-то определенной женщины, а женским телом вообще. Есть интервью с ним, я могу дать вам почитать…

– Да лжет он все! В том-то и дело, что на этих картинах изображено тело конкретной женщины.

– Но, как художник…

– …не художник, а мясник. Нет сведений о том, что женщина, изображенная на тех картинах, мертва. У ее родных есть все основания полагать, что она жива. Так почему Элк изображает ее мертвой? Откуда ему это известно?

– Мэм, Элку ничего не «известно» ни о какой «конкретной» женщине. Он художник, картины – плод его воображения. Это не фотографии, не… документальные снимки.

– Вы сами или Хейди Кляйн в курсе, что Элка допрашивали в полиции Авроры? Что он является подозреваемым по этому делу?

– Подозреваемым… нет…

Некто в черном замялся, прекрасно понимая, о чем я говорю.

– Этого Элка, возможно, скоро арестуют, – с жаром заявила я. – Передайте своей работодательнице, что она, скорее всего, помогает и пособничает преступнику. Похитителю и убийце!

– Мэм, не кричите, прошу вас.

– Я не кричу. Но ваша выставка омерзительна, оскорбляет общественную нравственность, и я требую, чтобы ее закрыли.

– Мэм, не думаю…

– Существует закон об ответственности за непристойное поведение, а также, разумеется, законы об ответственности за распространение клеветы. Это называется «дискредитация личности». Женщину, которая не может себя защитить, публично опорочили.

– Мэм, вы ее родственница? Той женщины на картинах? Которую, по вашему мнению, изобразили на картинах? Вы ей родня?

– Нет, я не родня Маргарите Фулмер. Но я друг семьи, и им советуют возбудить иск против «Галереи Хейди Кляйн» и потребовать «прекращения противоправного действия» или добиться такого судебного решения, в результате которого галерея обанкротится.

Противоправные действия. Банкротство. Умные казенные слова так и сыпались с моего языка! Меня испепелял праведный гнев, но голова кружилась еще и от эйфории, аж дух захватывало. Будто белоголовый орлан, держа меня в когтях, взмыл вместе со мной в поднебесье.

Возможно ли, чтобы выставку закрыли? Можно это как-то устроить? Эта мысль возникла, когда я представила реакцию отца на эти картины.

Если папа узнает о выставке, он, несомненно, попытается ее закрыть. Угрозами, шантажом. В былые годы папа не избегал судебных процессов.

Если обстоятельства позволят, папа мог бы выкупить галерею и закрыть выставку картин Элка.

А если не получится, как папа поступит? В любом случае картины надо уничтожить… но как?

– Мэм, вам лучше поговорить с миссис Кляйн. Я… я больше ничем не могу вам помочь.

– Я задушу вашу миссис Кляйн! Так ей и передайте. – Увидев, как изменилось лицо молодого сотрудника или молодой сотрудницы галереи, я рассмеялась и быстро поправилась: – Я разберусь с миссис Клейн. Вот только позвоню своему адвокату.

Существо в черном нервно попятилось от меня. Можно подумать, я стала бы марать руки об это трусливое ничтожество!

Сердитое сияние луны подстегивало ярость праведного мстителя. Переулок со стороны заднего фасада здания под номером 23 на Спрюс-стрит в Итаке, где размещалась «Галерея Хейди Кляйн». Круговерть осенних листьев. Темная фигура неопределенного пола. Лицо, спрятанное под широкими полями низко надвинутой шляпы. Черный плащ, застегнутый до самой шеи. Темные очки, скрывающие горящие ненавистью глаза.

Веселый плеск бензина, разбившегося о невзрачную кирпичную стену. Внезапный звон стекла, осколками посыпавшегося из маленького прямоугольного окна на высоте пяти футов. Бутылка с бензином со свистом влетела в окно, следом – зажженные спички. Ласкающее слух «пуф» вспыхнувшего огня.

Неистовая радость, безумный смех. Непристойные полотна одно за другим пожирали языки очищающего пламени, взметнувшегося к потолку, прожегшего крышу и взвившегося в ночное небо.

Заглянуть во все уголки. Проверить все версии.

И вот в декабре 1991 года в нашу жизнь вошел Лео Драммард – «частный детектив».

– Если моя дочь жива, я не пожалею никаких денег, чтобы найти ее. Если моей дочери нет в живых, я не пожалею никаких денег, чтобы отыскать ее несчастные останки, доставить домой и предать земле.

С таким торжественным публичным заявлением выступил отец. Безрезультатно.

После долгих месяцев нервного ожидания и мучительных переживаний из-за того, что следствие топталось на месте, отец без моего ведома и согласия в декабре 1991 года привлек к поискам М. частного детектива из Буффало.

Бедный папа! Его решение было продиктовано безысходностью и отчаянием.

(Да, вскоре после открытия выставки в Итаке папа узнал про Элка, невзирая на все мои усилия уберечь его от расстройства. Но об этом чуть позже.)