– Дениз, это полная чушь. Хочешь вывести меня из равновесия, да? Ради бога, только папе с этим не звони – ни в коем случае. Эта женщина – бессовестная мошенница. Ей деньги наши нужны. Она надеется получить от папы пятьдесят тысяч долларов! Если ты с ней общаешься, передай, чтоб она не смела лезть в жизнь Маргариты. А если будет упорствовать, скажи, что я ее убью.

– Джорджина, что ты такое говоришь? Ты убьешь?..

– Я подам на нее в суд. Я сказала «подам в суд». Все, я кладу трубку, пора прекратить этот дурацкий разговор.

Я со всей силы швырнула трубку на рычаг, так что она со стуком отрикошетила на пол.

«Медиум-экстрасенс».

Теперь я понимаю, что ошиблась. В том, что не приняла Милдред Пфайффер всерьез.

Думала: мы ведь все-таки живем в двадцатом веке, а не в двенадцатом. Никто не поверит в эту идиотскую болтовню об астрологии, не говоря уже об «экстрасенсах».

И поскольку до меня продолжали доходить тревожные вести от родственников, после того как Пфайффер в очередной раз попыталась связаться с отцом, потом со мной, я написала ей следующее:

Нет, я, конечно, не написала «презренная мошенница». Шутка!

Но остальной текст был отправлен мисс Пфайффер без изменений. Неудивительно, что ответа я не получила.

Конец начала.

Одним из возможных фигурантов, чье имя сообщили следователям, был У. – Уолтер Лэнг.

Один из мужчин, который имел несчастье состоять в неких отношениях с М. Из всех воздыхателей сестры только Уолтера Лэнга я видела однажды – за несколько лет до 11 апреля 1991 года.

Нет, не я сдала его полиции. Он не лучшим образом со мной обошелся, и я, конечно, была на него обижена, но не желала зла этому незадачливому ухажеру М. Не хотела, чтобы его имя фигурировало в материалах бестолкового полицейского расследования.

Бедняга Уолтер в один прекрасный день появился (без приглашения) на пороге нашего дома. Небритый, неопрятный, нервный, то и дело извиняясь, он выразил надежду, что Милтон Фулмер, с которым он не был знаком, не откажется поговорить с ним о том, почему М. внезапно перестала встречаться с ним и уехала из Нью-Йорка, оставив ему лишь прощальное сообщение на автоответчике. Можно подумать, папа знал, чем руководствовалась М.! Или имел терпение обсуждать ее мотивы.

Однако отец, как ни странно, пожалел этого Уолтера. Пригласил расстроенного парня в дом, а не отправил его восвояси, как я ожидала. Довольно долго с сочувствием слушал его. Был смущен тем, что дочь поступила столь непорядочно по отношению к человеку, который (по-видимому) очень ее любил.

Этого Уолтера я не знала. Лично не была с ним знакома. Позже выяснилось, что он биолог, занимается исследовательской работой в Корнелле, с М. его свели их общие знакомые; «перспективный», докторскую защитил в Гарварде, с М. встречался несколько месяцев, но она так и не удосужилась представить его своим родным.

С гулко бьющимся сердцем я подслушивала под дверью кабинета отца.

Сочувствовала я этому Уолтеру? Нет.

Мнимый возлюбленный моей сестры. Потенциальный муж. Слабовольный человек, банально и предсказуемо поддавшийся чарам принцессы.

Из-за закрытой двери кабинета отца доносился молодой серьезный голос Уолтера, полнившийся отчаянием и мольбой.

Гость допытывался у отца, знает ли он, догадывается ли, почему М. перестала с ним встречаться? Почему не отвечает на его звонки?

Почему она никогда не говорила нам об Уолтере? Почему никогда не приглашала его к нам домой?

Представляю, как потрясен был отец, когда увидел Уолтера Лэнга, о котором он слыхом не слыхивал.

(Но М. всегда такая была: скрытная. Она не любила откровенничать.)

Сорок минут папа серьезно беседовал с гостем в своем кабинете. Меня это поразило по двум причинам. Во-первых, потому, что папа терпеливо выслушивал сетования страдающего парня, а не высмеивал его. Во-вторых, потому, что он обсуждал с незнакомцем какую-то тему на протяжении столь длительного времени. Со мной, я уверена, он так долго ни о чем не говорил; в лучшем случае уделял мне минуты четыре.

Да и о чем говорить, если так много должно остаться невысказанным?

И как же меня злило, что отец с гостем целых сорок минут – да хоть бы и четыре – столь серьезно обсуждали прихоти и капризы моей сестры. Злило и бесило до тошноты, что никогда, никогда никакие мужчины не будут обсуждать меня.

Хотелось громко, грубо расхохотаться, чтобы этот нытик Уолтер услышал меня. Чтобы они оба меня услышали.

Дурак, дебил, кретин! А чего ты ожидал?

Наконец разговор был окончен. Дверь отцовского кабинета отворилась, и папа проводил несчастного парня к выходу.

С верхней лестничной площадки я наблюдала за ними. Насколько я знала отца, ему несвойственно было выказывать доброе отношение к идиотам, даже к «перспективным» молодым ученым. Насколько я знала папу, он не бывал дружелюбен с незнакомцами, проявлявшими сексуальный интерес к его дочери.

Из холла внизу до меня донеслись слова, произнесенные с запинкой:

– Надеюсь, мы с вами еще увидимся, мистер Фулмер…

И отрывистый ответ отца:

– Поживем – увидим, сынок.

Сынок! Неожиданно. Я чуть не задохнулась, будто меня ударили в солнечное сплетение.

Отец пожал парню руку. Визит был окончен.

Выйдя на улицу, Уолтер Лэнг огляделся. Растерянно, боязливо, словно забыл, где находится и зачем здесь оказался.

Обернулся к дому, посмотрел на окна второго этажа. И вид у него был до того страдальческий и тоскливый, что у любого стороннего наблюдателя сомнений не оставалось: бедняга надеялся увидеть М. в одном из окон.

Но нет: оттуда за ним никто не наблюдал.

Никто не собирался махать незадачливому поклоннику.

Автомобиль Уолтера Лэнга, повидавший виды «Форд», был припаркован на обочине в конце нашей длинной гравийной подъездной аллеи. Подходящая машина для Уолтера – неотесанного понурого парня с большой головой и добрыми удивленными глазами. Он не красавец, но и не урод. Не Кэри Грант или Кларк Гейбл, а скорее Фред Макмюррей[13]: флегматичный тип, которого легко сбить с толку.

И тут внезапно на обочине материализовалась я. В фильме это, наверно, была бы молодая Кэтрин Хепберн[14]. Я, конечно, не столь «эффектна», как мой прообраз, но выгляжу по-деловому, со стрижкой, в слаксах. Немного запыхалась от бега: выскочив на улицу через черный ход, я бежала вдоль подъездной аллеи меж высокими дубами и тисами до полоски ярко-зеленой травы на обочине.

Половина моего лица расплывалась в улыбке, половина – в глумливой усмешке.

– Хочешь совет, Уолтер? Забудь ее.

Уолтер. Он, должно быть, оторопел, услышав свое имя, столь фамильярно произнесенное незнакомым человеком.