На вопрос, почему он убил этих женщин, ведь очевидно, он не был с ними знаком, этот мерзкий дегенерат искренне ответил:

– Только так можно было заставить их обратить на меня внимание.

В общем и целом «Убийца с озера Волчья Голова», по его словам, выследил, похитил, изнасиловал и убил не меньше двенадцати женщин и девушек – столько он запомнил. Тюремный священник был убежден, что преступник говорил правду, но следователи отнеслись к его показаниям скептически.

Серийные убийцы нередко преувеличивают количество жертв. Зачем? Чтобы похвастаться, произвести впечатление на своих слушателей, а также «излить душу». Да, наверное, «Убийца с озера Волчья Голова» убил нескольких из тех жертв, но не всех. Возможно, он приписал себе убийства, которые совершил его сосед по камере или один из его дружков. А возможно, его просто подвела память. Ясно, что этот заключенный постепенно выживает из ума. Сообщалось, что он «возбуждается», вспоминая отдельные (яркие) подробности совершенных им убийств, но приходит в «замешательство», когда его просят уточнить, кто были его жертвы.

Он утверждал, что убил всех этих женщин. Говорил об этом с грустью, надтреснутым голосом. Плакал, «хныкал, как ребенок». Сообщали, что он заметно похудел, как будто – не исключено – был смертельно болен, может быть, раком. (Финансирование тюрем строгого режима не предусматривает выделения средств на дорогостоящие лечебно-диагностические процедуры, такие, например, как колоноскопия, да и не нужно это: мы, налогоплательщики, и так платим за многое.) Делая признание, он захлебывался словами, кашлял и заикался – тараторил, словно «отчаянно спешил» исповедаться в своих грехах, пока еще не поздно, пока он не умер и не попал в ад.

– Многих, многих я убил. Прости меня, Господи. Я хоронил их в озерах, ведь вода мягкая, им не было больно.

Помолчав, спрашивал:

– Как думаете, Он простит? Господь? Простит Он меня?

Такое вот дурацкое нытье. Из разряда тех, что показывают в откровенных телепередачах о полицейских расследованиях. Фу, мерзость.

К счастью, когда позвонил некий следователь Б. (имена этих персонажей я не запоминала) из полицейского управления штата Нью-Йорк и попросил пригласить к телефону Милтона Фулмера, я успела первой снять трубку и объяснить, что у папы есть более важные дела, связанные с его бизнесом, и ему некогда болтать по телефону с незнакомыми людьми.

– Но я уполномочена выступать от имени Милтона Фулмера, – заявила я. – Я прекрасно осведомлена о ходе следствия по делу об исчезновении моей сестры Маргариты.

Подобно тому, как толстая жесткая кожа защищает бегемота от заразных насекомых, так и я научилась ограждать себя от всяких несуразных поворотов в «безнадежном расследовании» дела Маргариты Фулмер. Я сухо объяснила следователю Б., что для своего возраста мой отец в добром здравии, но все же он уже не молод. Состояние пожилого человека может резко измениться от эмоциональной травмы, шокирующих известий. Я настроена ограждать отца от любых потрясений.

Поэтому я твердо заявила: если преступник не может указать полицейским, где находится труп, и нет убедительного заключения криминалистической экспертизы, свидетельствующего о том, что это однозначно труп моей сестры, я не намерена тревожить отца и даже выслушивать весь этот бред. Раз этот (слабоумный сифилитик) «серийный убийца» не сообщил никаких конкретных сведений, которые можно было бы считать доказательством того, что он убил мою сестру, значит, все это выдумки и я не желаю понапрасну тратить на это время.

Ответом мне было изумленное молчание, затем в трубке раздался судорожный вздох.

Наверное, родственники убитых обычно более сговорчивы и легковерны, чем я. Несомненно, эти несчастные благодарны даже за мельчайшие крохи информации, что бросают им горе-специалисты правоохранительных органов, которые только зря хлеб свой едят: деньги получают немалые, а сами ни на что не годны. Этим людям и в голову не пришло бы усомниться в чепухе, которой их пичкают серьезным тоном, тем более столь категорично выразить по телефону свой скептицизм, как это сделала я.

И тогда следователь Б. пошел на уступки, как будто я предъявила ему свои козыри:

– Он говорит, что у него есть «сокровища», которые он забрал у жертв, – чулки, предметы одежды, «дорогие» наручные часы из чистого серебра, но не помнит, где находится ячейка, в которой он все это спрятал. Пока эти вещи не найдены, вы правы, мисс Фулмер, мы не можем знать, правда ли то, что, по его словам, одной из его жертв является ваша сестра. Он должен указать нам место, где находится ее труп, а этого он не помнит. Так что пока мы можем лишь…

Я положила трубку. Руки у меня тряслись от негодования и ярости.

Ведь я-то точно знаю: «Убийца с озера Волчья Голова» лгал. Все его показания – полная чепуха.

Время хоронить.

Я украдкой вхожу в комнату М., как будто сестра там. Шаг у меня тяжелый, но я стараюсь «не топать» на тот случай, если Лина прислушивается внизу.

Сквозь забрызганные дождем окна смотрю на озеро. М. и правда утопилась в его бурных пенящихся водах? Не у нас за домом, а где-нибудь в другом месте, на удалении нескольких миль, где никто не подумал бы ее искать?

Вполне вероятно. Не исключено.

Подобные сказки рассказывают до сих пор, хотя со времени ее исчезновения прошло много лет.

Помните ту «богатую наследницу», которая пропала без вести? Говорят, она утопилась из-за несчастной любви…

Загадки не дают нам покоя, и потому мы упорно ищем на них ответ.

Но найти разгадку не всегда по силам.

Я тихо вхожу в комнату М. Внимательно осматриваю зеркало. Вопреки стараниям Лины его покрывает тонкий налет пыли.

(Впрочем, нет: Лина покинула нас, и замену ей мы пока не нашли.)

Открываю дверцу шкафа ровно настолько, чтобы она отражалась в зеркале туалетного столика. Два зеркала отражаются в бесконечность.

Жуткое зрелище!

Цель сегодняшнего визита – осмотреть платье-комбинацию от Диор. В последний раз.

Из года в год каждый раз, приходя в комнату сестры, я доставала это платье из глубин забитого одеждой шкафа, снимала его с вешалки. Белое шелковое платье-комбинация от Диор, легкое, как паутинка, как дамское нижнее белье. Я подносила его к свету. Вдыхала его запах. С годами оно стало пахнуть как само время.

Сегодня, поднеся платье к окну, восхищаясь его воздушностью, шелковистой белизной, кружевом на подоле, тонкими бретельками, я с ужасом увидела, что оно пожелтело, приобрело оттенок слоновой кости, старой высохшей мочи.

Это не подарок любовника. Не ключ к разгадке. Это платье никогда им и не было.

Импульсивно я подумала: «Это я тоже похороню».

Утрамбованная земля в дальнем углу самой старой части подвала, куда никто никогда не заходит. Чтобы пробраться в тот дальний угол, нужно низко пригнуться или упасть на колени и двигаться ползком.

Апрель. Рассвет. Зов.

Из глубокого сна меня вырывает яростное постукивание в окно у моей кровати: ледяной дождь, град. Я резко просыпаюсь в предрассветных сумерках, лишь с одним – отчаянным – желанием снова погрузиться в сон.

На мне изношенная длинная фланелевая ночная сорочка, ноги заледенели. Я лежу в холодной постели, застеленной дорогим бельем, и пытаюсь сообразить, где я нахожусь, какое сейчас время суток. Мне очень страшно.

Апрель, а холодно до жути. Старый дом раскачивается на ветру, словно галеон на больших волнах в открытом море. Свет дрожит, как трепещущее сердце, – того и гляди погаснет.

Беснование снега. В апреле внезапно разыгралась вьюга. Я смотрю в окно на белую круговерть. Одна. Как же мне одиноко!

Спустя час снегопад постепенно ослабевает. Может быть, мы – папа и я – убережемся от опасности. Небо прояснялось, серую пелену прорезали клочья слепящей голубизны.