Этот частный детектив был исключительно вежлив, говорил вкрадчивым тоном (представьте зловещего Ричарда Уидмарка[37] в одном из нуарных фильмов 1940-х) и любил хвастливо повторять: «Заглянуть во все уголки. Проверить все версии». Однако, несмотря на свой солидный вид, Драммард с учетом постоянного увеличения затрат продвинулся в поисках не намного дальше, чем сотрудники департаментов полиции при проведении своих беспорядочных следственных действий.

Не знаю, действительно ли этого шарлатана звали Лео Драммард (как указывалось в его лицензии на частный сыск, выданной властями штата Нью-Йорк) или он взял себе такой вычурный псевдоним, кося под персонажей из фильмов и книг в жанре нуар, но я не доверяла этому человеку, которого отец по рекомендации одного своего делового партнера нанял как, по его словам, «последнюю надежду». Тем самым он впустил в нашу личную жизнь совершенно постороннего человека, позволив ему в мое отсутствие – я тогда была на работе – войти в покои М., обследовать и даже сфотографировать ее комнаты!

Разумеется, я постаралась оградить доброе имя сестры от малейшей возможности скандала. Спрятала в глубине ее гардероба сексуальное шелковое платье-комбинацию от Диор, на котором то ли было какое-то грязное пятно, то ли нет. А еще до того, как полиция утром 12 апреля пришла осматривать апартаменты М., забрала большую часть содержимого выдвижных ящиков ее стола, «навела в них порядок» – более идеальный, чем прежде. В числе изъятых мною вещей была личная переписка М., а также ее настольный календарь с пометками, как в ежедневнике: инициалы, время и место встреч. Большинство этих записей, я уверена, абсолютно безобидно, что называется, «воды бы не замутили», но ведь среди обычных памяток могли оказаться и те, что раскрыли бы секреты М., которыми она ни с кем не пожелала бы делиться.

Например, записи на прием к врачам.

Я сразу обратила на них внимание, они вызвали у меня подозрение.

29 марта, 8 апреля. Рядом с первой датой стояло «МАМ, 11: 00»; рядом со второй – «9: 00».

Наверняка это означало прием у маммолога. Должно быть, в радиологическом центре Итаки, там же, куда обращалась мама, когда ей поставили смертельный диагноз: рак груди третьей степени.

И опять, рядом с датой 9 апреля – набор букв и цифр, записанных мелким почерком, почти нечитаемым: не МАМ, а «БИО, 8: 30».

Биопсия? Возможно.

Труднее всего иметь дело с неясными зацепками. Нужно уметь расшифровывать их. Это необязательно ключи к разгадке исчезновения моей сестры, но частный детектив сочтет, что их дóлжно истолковывать именно так.

Я не хотела, чтобы личные записи М. попались на глаза Драммарду. Это повлекло бы за собой бестактные спекуляции о моей сестре, запросы в клинику Итаки. Я была убеждена, что ни один из следователей-мужчин, ведших дело о ее исчезновении, не знал, что она обращалась в ту клинику. Я об этом позаботилась, забрав ее ежедневник. Не их это собачье дело. Все, что происходит в организме М., никого не касается, даже меня.

Жить в женском теле для меня непростое испытание. Все равно что втиснуться в костюм с маской, плотно облегающей лицо, дышать через которую – настоящий подвиг. Мама, находясь в своем женском теле, узнала про смертельный диагноз, потом без толку лечилась и в конце концов умерла.

Это не мое дело. Я. Не. Желаю. Знать.

Итак, ежедневника нет. Письма, открытки, личные вещи выброшены в мусорный контейнер за почтовым отделением и давно увезены на свалку.

(Нет, от альбома с эскизами я не избавилась, а спрятала его в укромном местечке, где типы вроде Драммарда его никогда не найдут. Мой расчет состоял в том, что в один прекрасный день меня признают наследницей имущества М. Фулмер и «специалистом» по ее творчеству. И тогда на суд изумленного мира я представлю исполненные карандашом и углем рисунки – свидетельства ее таланта, шедевры, превосходящие по гениальности все ее «классицистические» скульптуры.)

В общем, ко времени появления на сцене любопытного Лео Драммарда в покоях М. не осталось ничего, что можно было бы интерпретировать – верно или ошибочно – как «ключ» к разгадке ее исчезновения.

– Итак, мистер Драммард, – язвительно осведомилась я, сдвинув к переносице густые темные брови, похожие на мохнатых гусениц, – нашли что-нибудь «интересное» в комнатах моей сестры?

И мистер Драммард, буравя меня сердитым взглядом, ответил:

– Мисс Фулмер, думаю, вам известен ответ на этот вопрос, не так ли?

– Да, пожалуй, мистер Драммард, – подтвердила я с притворной серьезностью, подавив порыв рассмеяться этому кретину в лицо.

Папа недоуменно переводил взгляд с меня на Драммарда и обратно. Он чувствовал, что между нами кошка пробежала, но не мог понять причины разлада. Подобно тому, как Драммард не мог со всей уверенностью утверждать, что я изъяла из комнат сестры всякие «зацепки», которые могли бы заинтересовать его или полицию.

Однако, когда мистер Драммард попросил разрешения осмотреть весь дом, от подвала до чердака, я, опередив отца, решительно отклонила его просьбу:

– Нет, сэр. Это исключено.

На это Драммард заметил:

– Но, мисс Фулмер, как же я буду искать вашу сестру, если…

– Уверяю вас, мистер Драммард, что в этом доме моей сестры нет. Если бы вы должным образом навели справки, то знали бы, что несколько месяцев назад кошелек моей сестры был обнаружен на обочине проселочной дороги, и специалисты сошлись во мнении, что ее увезли силой. Соответственно, скорее всего, она находится где-то далеко отсюда. Никак не в этом доме.

– Но, мисс Фулмер…

– В доме ее нет! А мы очень дорожим своим домом и не можем допустить, чтобы посторонние перерывали его вверх дном.

Папа, видя, что я необычайно возбуждена и мой голос повысился на октаву, поддержал меня. В отличие от мамы он, как и Маргарита, научился увещевать меня и потворствовать моим капризам, если те не вызывали у него резких возражений. Если бы в доме было обнаружено нечто такое, что помогло бы полиции в поисках моей сестры, рассудительным тоном сказал он Драммарду, мы обязательно поставили бы в известность следователей. Но ничего такого мы не нашли.

– Ясно. Хм-м.

Бедняга Драммард стал барабанить пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел. Лицо выдавало в нем моложавого мужчину, который быстро стареет. Вероятно, бывший спортсмен, он уже не мог похвастать развитой мускулатурой. Плотный, жилистый, некогда симпатичный, привыкший к томным взглядам женщин, он все еще носил нелепые маленькие усики, неестественно темные, должно быть, крашеные. Седые волосы на голове, неубедительно волнистые и густые, попахивавшие отвратительным маслом, имели некрасивый серый оттенок, какой обычно приобретают предметы, оставленные под дождем. Полопавшиеся капилляры на носу свидетельствовали о том, что он любил выпить, но скрывал свое пристрастие к алкоголю. Одет он был с иголочки, однако от его костюма исходил слабый запах несвежего табачного дыма.

Драммард отпил из бокала папин виски с едва сдерживаемой жадностью. Так-так. Не особо он и скрывает свою порочную склонность к спиртному.

Мы находились в гостиной, где весь последний час детектив вел с папой серьезный разговор. Драммард забрасывал папу рутинными вопросами об М., а я, почти все время молча, наблюдала – специально нервировала гостя пытливым взглядом, так как знала, что «частный детектив» мне не друг.

Этот шарлатан уже подозревает ТЕБЯ.

Но папе свои подозрения никогда не озвучит.

И ни к чему это не приведет. ТЕБЕ не о чем беспокоиться.

Я улыбнулась, вспомнив вытянувшееся лицо Драммарда, когда он увидел комнаты М.: все на своих местах, идеальный порядок, чистота, в шкафах и ящиках все вещи аккуратно развешаны, сложены. Ничего интересного.

В этом Лина была мне помощницей. Я поощряла ее регулярно проводить уборку в комнатах М., пусть сестра больше и не жила в них. Нигде ни паутинки, даже намека на пыль. Раковина, зеркало над ней, плиточный пол в ванной сияли чистотой, как и предпочитала М.