«Но вся эта красота уже не для меня. И уважение людей теперь не для меня», — подумал Тураш с горечью. Только и выходило, что есть у него бестолковая жена и более никого на всем белом свете.
Он вспомнил, как на первом же свидании в тюрьме жена наивно спросила: «Неужели из-за какой-то жалкой тряпки тебя оставят в тюрьме? Не горюй, вот увидишь, скоро они разберутся и отпустят. А в случае чего, найдем человека, как его, адвоката», — закончила она беспечно.
И ее беспечность очень задела его. Разве это главное, сколько тебя продержат в тюрьме? Раньше, признаться, он только и думал, как бы выйти на свободу. Но вот теперь его отпустили на все четыре стороны, но стало ли ему легко?.. Глупая женщина! Разве не из-за нее он унес домой этот презренный кусок бархата?
Ему хотелось высказать все обиды, что накопились из-за жены. И в то же время он не решился это сделать, потому что вспомнил, как скучал по ней все три месяца, как снилась она долгими ночами…
Он прикинул, долго ли ему осталось идти. Если шагать по этой тропе, то от районного центра до аула едва наберется десяток километров. Когда он спустится в ущелье и дойдет до зимовки Тастана, это будет означать, что за ним половина пути. А дальше дорога тянется все время под уклон, шагай себе и шагай. И так, пожалуй, он дома будет как раз вровень с темнотой.
Тураш начал спускаться в ущелье. Бетеге почти исчезла, теперь стали попадаться таволга и караган-ник, с маленькими резными листочками. По сторонам тропинки, будто стены, выросли величественные скалы.
А тропа бежала себе меланхолично, огибала, как нить, камни; те, что помельче, срывались из-под ног путника и с шумом, переходящим в гром, катились в бездну. Этот грохот скрашивал одиночество Тураша, потому что в тишине ему было как-то не по себе. Он с удовольствием сбивал камни с тропинки, но, когда из-за камня показывалась серо-зеленая головка сасыра — совсем как у ящерицы, — он обходил это подлое растение. Попробуй задень, мигом обдаст противным запахом.
Багровое солнце опустилось за горы. Лишь самые высокие заснеженные вершины еще хранили отсвет его пламени. А здесь, в ущелье, сразу потемнело, и воздух, и камни, и трава стали одноцветными — серыми, а огромные глыбы скал вовсе почернели. Теперь гляди себе под ноги в оба.
Вот впереди, внизу, замаячила зимовка Тастана. И в это самое время там, в одиноком заброшенном кыстау[11], сложенном из неровных каменных глыб, вспыхнул огонек, и еще заметил Тураш, что из трубы валили клубы густого черного дыма.
«Кто бы это мог быть? — испугался Тураш. — Кого это занесло в забытое жизнью кыстау?»
От робости, закравшейся в сердце, появилась слабость в ногах. Он чуть присел на корточки, чтобы прийти в себя. Но потом здраво решил, что это могут быть только люди, вдобавок, знающие его, и прикинул, что второе предположение мало его устраивает.
О том, чтобы миновать зимовку тайком, не могло быть и речи. Его мог выдать любой камень, предательски выкатившийся из-под ног. Вот и вышло, что он сам завел себя в ловушку.
Пока он томился в неизвестности, из кыстау вышла тоненькая девушка в пестром платьице и белом платке. Она ступала с легкостью детеныша серны, кончики длинных смоляных кос порхали у сухих смуглых икр.
Девушка замурлыкала под нос песенку, наклонилась над вязанкой таволги и случайно повернула голову. Песенка разом умолкла, девушка выпрямилась, мгновение смотрела на Тураша и, вскрикнув, бросилась в дом. Ну конечно, ее испугало то, что он наблюдал за ней тихо, будто затаившись.
Из кыстау донеслись возбужденные голоса, и наружу выскочил высокий парень с могучими плечами. Из-за его спины выглядывала все та же девушка. Парень сложил на груди крепкие руки и выжидающе уставился на Тураша.
Тураш тоже молча рассматривал странную пару — уж не знакомые ли. Убедившись в том, что они встречаются ему впервые, он вздохнул с облегчением. Но мир в его душе недолго длился, потому что Тураш услышал шепот девушки:
— Да это же дядя Тураш!
— Кто? Кто, ты сказала? — тоже шепотом спросил джигит.
— Дядя Тураш. Разве ты его не знаешь? Он еще работал продавцом в Тастюбе.
— A-а, — протянул парень. — Да он же сидит в тюрьме!
— Тсс, — зашипела девушка.
«Ну, вот и началось!»- подумал Тураш тоскливо.
— Здравствуйте, Тураш-ага, — произнесла девушка, выходя из-за спины своего джигита.
— Здравствуйте, — повторил парень и, точно спохватившись, протянул для рукопожатия широченную ладонь.
Тураш пожал ее и, стараясь как-то объяснить свое неожиданное появление, пробормотал сбивчиво:
— Да вот опоздал… ушел автобус… пошел, значит, пешком… Ну, чтобы не ждать…
Парень кивнул, охотно соглашаясь, а девушка затараторила:
— Мы оттуда, агай, — она показала в сторону соседнего аула, — у нас тут близко огород, на плато. Но там стало холодно.
И парень, и девушка смотрели на него ясными, открытыми глазами, но все равно Тураш боялся подвоха и не знал, как держаться с ними. Поэтому он распрощался наскоро и зашагал дальше.
«Что это: или они притворяются или не понимают, какой позор лежит на мне?»- ломал он себе голову, торопливо удаляясь от зимовки.
Но, вопреки его надеждам, еще не все кончилось. Они окликнули его в два голоса:
— Агай! Агай-ай! Подождите, агай!
Ему пришлось обернуться — парень и девушка догоняли его по тропинке.
— Агай, постойте. Каскалдак вышел из берегов. Агай, вам придется подождать до утра. Переходить впотьмах опасно. Послушайте нас, агай! — единым духом выпалила девушка.
— Нам как-то сразу не пришло в голову, ну, то, что вы еще не знаете, — пояснил джигит виновато.
Только теперь Тураш подумал о проказах речки Каскалдак. Летом Каскалдак струился себе не шире ручейка, но весной он принимал в себя талые воды чуть ли не со всей округи и разливался так, что перейти его было вовсе не просто. И как бы в подтверждение, его ухо уловило отдаленный рев стихии, и он воспринял это как законное невезение. А чего ему еще теперь ждать?
Он стоял в нерешительности, не знал, что предпринять.
— Идемте к нам, агай! Будете нашим гостем! Мы поженились. Совсем недавно, — сообщил джигит, и по тому, как он смущался, Тураш понял, что молодые еще не привыкли к своему положению.
— Да, да вы не были у нас на свадьбе, вот и заходите к нам, — между тем подхватила его юная жена.
— Ну, право, отец, — сказал джигит.
Тураш взглянул в их чистые счастливые глаза и поверил, что молодые зовут его от всего сердца.
В кыстау стоял полумрак, в который временами врывались алые сполохи — отражение пламени, мечущегося в печке, сложенной из камня.
Молодые провели Тураша на почетное место, к печке, усадили на брезентовый плащ, под которым были настланы упругие ветки таволги.
— Может, хотите отдохнуть? — спросил джигит и подложил под его локоть свернутый свитер, после чего при желании можно было полулежать.
Молодая женщина захлопотала возле печки, подбросила хвороста, поставила черный от копоти чайник. Вскоре в кыстау стало тепло и уютно. Посвистывал чайник, в топке трещали таволжьи ветки, горьковатый дым пощипывал ноздри, красные отсветы ласкали лицо и руки.
Хозяйка расстелила белый платок, достала из узелка пол-каравайчика хлеба и нарезала аппетитными ломтями. Наконец в чайнике заклокотало, выплеснулся кипяток и зашипел на раскаленных углях. И Тураш поймал себя на том, что каждая такая мелочь доставляет ему радость.
Хозяйка разлила чай в стаканы, один придвинула гостю.
— Агай, пейте, кушайте. А мы будем из одного.
— Да, да! Нам так даже нравится! — как эхо откликнулся джигит.
Тураш, обжигаясь, прихлебывал горячий ароматный чай. И после каждого глотка по его жилам растекалось блаженное тепло. Давненько он не пробовал этакий удивительный чай. Сейчас он услаждал тело и душу, будто наверстывал упущенное и пил даже впрок. И только ожидание того, что все-таки молодые люди не выдержат и сунутся с вопросами, омрачало торжественные минуты.