— Пусть будет светлой ваша жизнь с Зибаш!
От их давнишнего возмущения не осталось и следа. Мне снова почудилось, будто Ырысбек заговорщически подмигнул мне, а женщинам он проникновенно ответил:
— Спасибо, женге, за то, что вы разделили со мной мою боль! Но не будем больше поддаваться переживаниям… Зибаш, ну где же твой суп!
Зибаш поставила посреди дастархана большую деревянную миску, наполненную до половины супом с лапшой. Ырысбеку женщины налили в отдельной тостаган, заботливо сказали:
— Ты мужчина, тебе нужно больше. И на нас не смотри.
Только мы принялись за еду, как за окнами послышались громкие шаги, и в дверях возникла сумасшедшая Бубитай, худая, грязная, в разорванном платье. Она обвела нас безумным взглядом и злорадно произнесла:
— Пируете? А меня не позвали на той? Так я пришла сама!
Сказав это, Бубитай села на пол у порога и забылась. Все притихли, перестали есть.
— Несчастная женщина, — сказала Нурсулу. Бубитай встрепенулась, зашарила по своим лохмотьям.
— Где же мои конфеты? Пойду пить чай!
Из прихожей донесся шорох, потом за спиной Бубитай нерешительно появилась ее племянница Тоштан.
— Ой-ей-ей, она опять за мной пришла! — завопила сумасшедшая и бросилась в глубь комнаты, прямо к Ырысбеку.
Перепуганный Ырысбек отскочил к Зибаш, сидевшей у печки.
— Тетя не слушается, бегает от меня, — виновато сказала Тоштан.
— Ага, этот суп поставили для меня? — спросила Бубитай, заметив тостаган Ырысбека.
— Для тебя поставлен, для тебя. Ешь, Бубитай, — торопливо сказал Ырысбек.
Бубитай набросилась на суп, жадно его глотала, опасливо косясь по сторонам, словно кто-то мог отнять ее добычу.
— Тоштан, детка, иди сюда, поешь, — сказала моя мама и протянула девочке ложку.
Тоштан с неменьшей голодной поспешностью хлебала суп, отвечая на вопросы женщин.
— Ты не боишься оставаться с тетей вдвоем? — спросила моя мама.
— Вначале боялась, теперь не боюсь.
— А она слушается тебя?
— Если не слушается, я бью ее хворостинкой. А когда ложимся спать, связываю ей руки.
— Свет мой, зачем? — ужаснулась Калипа.
— Иначе она задушит меня. Примет за кого-то другого и задушит. Так уже было два раза.
Бубитай выскребла ложкой остатки лапши, поплевала по сторонам, бормоча какие-то заклинания, поднялась и, ни на кого не глядя, наступая на ноги сидящим, направилась к дверям.
Тоштан тоже встала и пошла за Бубитай. На пороге она задержалась и сказала с мольбой моей маме:
— Апа, можно, я немного поработаю на току? А то скоро зима, нам с тетей есть будет нечего.
— Конечно, свет мой, приходи поработай. А колхоз вам с тетей поможет как семье фронтовика.
Тоштан благодарно улыбнулась и скрылась за дверью. В комнате установилась тягостная тишина.
— Ну и напугала меня Бубитай, страшней, чем на фронте, — засмеялся Ырысбек, стараясь развеселить гостей.
Но его шутку не поддержали. Женщины угрюмо молчали.
— Ырысбек, дай-ка мне табаку, — наконец промолвила Нурсулу.
Ырысбек протянул Нурсулу свой фронтовой кисет, с какой-то надписью, вышитой по-русски, и тут же к табаку потянулись Саруе и Калипа:
— Поделись с нами, Нурсулу.
Женщины свернули самокрутки, и комната наполнилась густым, едким дымом, от которого запершило в горле, защипало глаза. Я закашлял.
— Тю-тю, задымили, — сказала моя мама, разгоняя руками дым, — можно подумать, в комнате мороз.
— Если не в комнате, то в душе уж точно все леденеет, — ответила Саруе.
— Не сердись, Багилаш. У нас, может, последняя радость осталась — вот этот вонючий табак, — сказала Нурсулу. — Или, по-твоему, мы и ее не заслужили?
— Бог с вами, курите, — сказала моя мама и спохватилась: — Мы тут сидим, а время идет. Ничего, докурите по дороге. Зибаш, когда соберетесь с Ырысбеком, приходите на ток. А я пока прослежу, как грузят мешки. Взойдет луна, тронетесь в путь.
— Хорошо, тетя. Придем! — горячо сказала Зибаш.
Когда мы вышли из дома, Батика удивленно сказала:
— Женщины, что с нами случилось? Шли к нему как гроза, а пришли и обмякли.
— Только и смотрели в рот этому бездельнику, — проворчала Нурсулу.
— И ты, между прочим, первая. «Ах, спой нам, Ырысбек!»- ехидно напомнила Батика.
— Ох, женщины, до чего же нас довела война. Увидели мужчину, да какого? Лгуна и лентяя! И обо всем позабыли, — вздохнула Калипа.
— Может, он нас обманул, а мы развесили уши? — встревожилась Саруе. — Ведь этот Ырысбек настоящий артист. Не знаешь, когда он правду говорит, когда играет.
— Он слово дал и, как джигит, слово сдержит, — вступилась Нурсулу. — И пусть только попробует обмануть, я его, окаянного, так тресну, что он у меня к стенке прилипнет!
— Только уж, пожалуйста, не убей, — засмеялась моя мама и вдруг что-то заметила:- Стойте, женщины! Чувствуете? Ветерок?
Женщины замерли. С гор дул прохладный мягкий ветерок, он принес в аул запахи яблоневого леса. Женщины молчали, видно, каждой ветер напомнил о чем-то своем, дорогом.
— Дует. При таком ветре в самый раз веять зерно, — сказала моя мама вдруг будничным тоном. — Идите, подружки, спать.
— А ты куда? — спросила Нурсулу.
— Я же говорила, мы с Назирой на ток.
— Пойду и я с тобой, — решила Нурсулу. — Дети спят, не хочу их будить. Да и не заснешь уже. Вместо того чтобы ворочаться с бока на бок, лучше помогу тебе. Батика, а ты подоишь утром и мою корову.
Я тоже собирался пойти на ток — вместе так вместе до конца, но Назира взяла меня за руку и, словно ей больше всех было нужно, сказала:
— А тебя, Канат, я отведу домой. И бегом! Понял?
И потянула меня за собой. Наш топот на пустынной улице собрал всех собак. Они бросались на нас с разных сторон, пытаясь схватить за ноги. Я втайне надеялся, что сестра побоится и повернет назад. Но она бесстрашно бежала вперед, отмахиваясь палкой.
С тех пор я каждый день приходил на ток и, забравшись на гнедого, возил малатас. Голова моя вскоре привыкла к постоянному круговерченью, перестала кружиться, и к трясучему ходу коня я приспособился быстро, привставал слегка в стременах в такт лошадиному шагу. Сидишь себе на гнедом, подпрыгивая под его «дук-дук», да гордо поглядываешь по сторонам, а взрослые говорят: «Маленький, а помощь от него большая».
Слыша такое, другие ребята тоже потянулись на ток. Вначале пришли Батен и Самат и тоже сели на коней с малатасом, потом появились Асет и Садык, а за ними и уж все остальные. Ажибек и тот не утерпел, и хотя работать не любил, пришел добровольно. Его, как старшего по сравнению с нами, посадили на молотилку. Он бросил нам торжествующий взгляд и весь день работал азартно, стараясь всем показать, что он не такая мелочь, как мы. А вечером, сходя с молотилки, Ажибек чуть не упал, ноги его от усталости подкосились.
— Ну и ну, — произнес он, смеясь и удивленно качая головой. — Это же не работа, ад — вот что это! И ведь никто меня не заставлял, сам пришел, ну не дурак ли, а? А все из-за тебя, недотепа! — И он шутливо стукнул меня по затылку. — Ты что же, не видел, что здесь творится? Но ничего, что-нибудь придумаем. Где наша не пропадала!
Он в самом деле что-то придумал, и с тех пор его молотилка меньше работала, а больше стояла. На второй день Ажибек не смолотил и десятка снопов.
— Ой-ей-ей, вот беда! Опять испортилась молотилка! — извещал он то и дело и после шел на сено, плюхался на бок и блаженствовал, пока старик Байдалы и глухой Колбай, подступив с двух сторон, чинили машину.
После ремонта Ажибек возвращался на место, и минут пять спустя все повторялось снова. Ажибек кричал: «Беда!», валился на сено, а старик Байдалы и глухой Колбай, чертыхаясь, возились с молотилкой.
Вечером, когда мы все вместе возвращались в аул, Ажибек снисходительно сказал:
— А вы, недотепы, все кружитесь да трясетесь? Не знаете, что придумать, а? Ладно, я вас научу, нет сил смотреть на ваши муки. Сделайте так: расслабьте винтик, который скрепляет ремень. И тот через десять шагов сам упадет в солому. Пока взрослые будут копаться, искать винтик да ставить его на место, вы успеете отдохнуть. И так можно несколько раз. Не послушаете меня, превратитесь в безумных баранов. Ты видел, как вертится безумный баран? — спросил он Батена.