— Лети, милый! — сказал он, обеими руками отдавая честь и одновременно приседая в глубоком книксене. — Лети, родной! Только на тебя ведь наш надежа надеется. Птичкам да мухам привет от нас передай. Скажи, что и все там будем. Живьем. Опосля тебя. Ты у нас везде первый.

И он с поклоном распахнул перед боярином дверь. И боярин, воздев башку, ступил наружу. Намеренным образом задевая высокой шапкой притолоку. И совершенно ненамеренно взлетая вдруг ввысь! И свершая не что иное, как самый настоящий полет! Ибо шут, несмотря на худобу, парень был жилистый и пинать умел не только сильно, но даже иногда так далеко, что приходилось искать неделями...

В этот день матушка-царица спекла пирог, который даже бывалых едоков испугал не только размерами, но и начинкою. Ибо плюрализм, который в последнее время овладел не только грамотными мужами страны, но и в некоторых видах простым народом — этот же плюрализм в одночасье обуял и некоторую часть дамско-бабьих рядов. В некоторых, естественно, видах. В общем, попросту говоря, пирог был одновременно с печенкой, луком, яйцами, говядиной, грушевым вареньем, яблоками, помидорами, жасмином, каперсами, гвоздикой, салом и еще двадцатью восемью ингредиентами. Поскольку размерами он изрядно превзошел стол, то вкусить его собрались в саду, на природе, на большой поляне, которая была клумбой, пока как-то раз государь, будучи под хмельком, не сплясал на ней сорокаминутного гопака.

— Кушайте, гости дорогие!- напряженно сказала матушка-царица, указуя на порезанный квадратиками пирог. Царь, довольный тем, что разнообразию еды соответствовало едва ли не большее разнообразие выпивки, схватил первый кусок и уже через полсекунды объединенными усилиями организма проталкивал его к желудку.

— Пицца! — уважительно сказал шут, ногтем отрезая маленький кусок от большого. — Сиречь, народная италийская еда. По нашему — пища.

— Куру-буру пупух фупуру! — отвечал с набитым ртом царь. За время, пока шут говорил, ломтей в царевом организме благополучно прибавилось еще три.

— Не торопись, батюшка! Молочком вот запей! — протянула ему кувшин царица. Она вполне умела обходиться без словесных комплиментов и радовалась от того, что пирог уверенно шел на убыль. Бояре, приглашенные к ужину, пихали себе в междубородное пространство каждый по два ломтя и запивали так споро, словно бы на завтра была объявлена сухая голодовка. Государь же, отъев что-то около квадратного метра и собравшись передохнуть, выступил с маленькой, но прочувствованной речью.

— Еда! — сказал он, вытирая верхнюю часть бороды нижней. — Вот что есть основа основ житийного бытия! Вон за рубежами у их сейчас ограничивать себя модно. Шкур животных не носят, табак не курят, арапов чернолицых таковыми не обзывают. Но еда! Как можно спокойно жить, зная, что кто-то сейчас жрет пирог с осетриной? Как можно чувствовать себя гомом сапиенсом, ежели питаться аки кролики — травками да муравками? Никак не можно! Ибо, истинно говорю вам : брюхо дадено человеку не только лишь для того, чтоб пуговки на ем были, но и главным образом для того, чтоб вмещать в себя все достижения мировой кулинарии. То есть, бояре, — заключил царь, — гладкое брюхо есть очевидный признак личностного развития.

Жующее большинство степенно кивнуло, а увешанное бубенчиками худое меньшинство, почесав в затылке, не согласилось.

— Не согласный я, батюшка. Умеренному в еде человеку тело легче носить, дышать свободней и шнурки самому завязывать. А также какать сподручнее. Отдача в потолок не швыряет.

Государь улыбнулся. Не потому, что оценил шутку, а потому, что в улыбающийся рот влезало поболе. Неспешная трапеза продолжилась под хоровое чавканье, хоровое же запивание и мелькание меж жующими царицы-матушки, которая угодила сегодня всем, включая себя. Она глядела, как мужчины едят, и остро чувствовала себя женщиной.

В это утро его величество государь, желая порадеть отечественной науке, вместо зарядки взял во белы руки сачок и принялся лично ловить в саду порхающих и гудящих существ. С тем, чтобы, по собственным его словам, "совместить членовое размятие с пользой для отечественной жукологии, мухографии и прикладной насекомике". Личная коллекция государя насчитывала уже около полутысячи маленьких сушеных созданий и послужила основой для множества научных изысканий и опытов. В частности, путем многодневных экспериментов государем было установлено, что некоторые из насекомых способны не только размножаться, но даже любить друг друга, а также предавать, бросать, проклинать и в отдельных случаях даже осмысленно измываться. Среди научных методик, употребляемых государем, преобладало простое тыкание иголкой, однако в систематизации насекомых ему равных не находилось. Поскольку латынь считалась не столько языком, сколько пустым баловством, обозначения придумывались исключительно с применением родной речи. Поэтому в царской коллекции "хвостокрут листожрущий" соседствовал с "побегушкой многолапчатой", а "синебрюхий красноглаз" возглавлял семейство, к которому относились, в частности, "мимолет гудучий", "травояд мутнокрылый" и "шестиног уморительный". Обыкновенная муха в данной системе именовалась как "кусалица всепогодная".

Сразу за кустами крыжовника государь, погнавшись с сачком за каким-то бойко прыгающим кузнечиком, отловил не его, а поднявшуюся из травы сонную голову шута.

— Востронос бубенчатый! — весело крикнул государь и присел рядом. Шут, в виду теплого времени года ночевавший на воздухе, приветствовал государя таким мощным зевком, словно бы за ночь в его легких создался вакуум.

— Здоров буди, твое высоковеличество! — произнес он, вручную открывая глаза. И икнул попой. Это была его первая на сегодняшний день шутка.

В этот день на его величество нашло особого рода затмение , которое бывает исключительно у одаренных особ. Царь не замечал ничего и никого вкруг себя, с тихим нечленораздельным мычаньем слоняясь по государству, спотыкаясь обо все и попадаясь под ноги всем. Затмение сие самим царем понималось как, наоборот, просветление, шут называл это царское состояние "возвышенная охренелость", а все остальные знали, что не далее как к вечеру сочинен будет целый стихотворный эпос либо, как минимум, крупногабаритная поэма глубокого содержания.

Сады и лесы, пни и кочки...- бубнил его величество, стимулируя себя то дергом за бороду, то чесом в затылке, а то и автопинком пяткой в зад. -

Государь с утра завтракал окрошкой, поэтому патриотизма в менталитете было гораздо более сверх обычного.

Государь не смог найти рифмы и, забыв тут же о неудавшемся четверостишии, принялся за новое.

Он знал, что лучше всего сочиняется в ненастную погоду и потому сразу после завтрака послал к архимандриту гонца с просьбой о дождевом молении. Дождь, то ли в силу личных связей архимандрита, то ли по совпадению, не замедлил. И теперь его величество расхаживал с зонтом в деснице, стараясь воспринимать удары капель как барабанную дробь.

Государь не почитал себя за настоящего стихотворца. Но, в отсутствие таковых сам принялся заполнять брешь в культуре. Ему было нелегко, так как сама по себе рифма отчего-то не появлялась, и потому приходилось искать ее механическим перебором. Произнеся более дюжины слов с подходящим окончанием и ничего не подобрав, царь стартовал с новым минипроектом.