Больше всего на свете мне хотелось взмахнуть рукой, крикнуть: «Люди, остановитесь, вы не за тех умираете» — и чтобы все послушались и разошлись.

Или хотя бы накупить бинтов, нарезать жгутов и рвануть оказывать первую медицинскую помощь — знания взрослого-то остались, и наверняка я спас бы хотя бы тех, кого затаскивали в метро.

Но метро скоро закроют, а по поверхности, размахивая косой, ходит смерть. Да и аптеки уже закрыты. Но как же бесит бессилие!

Что будет дальше? С убийством приближенного к Ельцину человека могут начаться большие перемены. Например, бойня толпа на толпу.

— Дедушка, давай спать, — предложил я.

— Да какой тут сон! — уронил дед, и он был прав.

Придется нам куковать до утра, слушая полуправду СМИ, которые переобуваются в полете.

Самое скверное, что не было никакой ясности. Понятно было только, что вокруг «Останкино» стреляли, и гибли люди.

Только сопоставляя информацию из разных источников, можно было сложить более-менее достоверную картину. Руцкой, Хасбулатов и компания, боясь попасть под трибунал, призывали людей не расходиться, хотя прибывающих, которые не догадывались, куда идут, расстреливали в упор из БТРов. Ельцин и компания звали людей защищать Кремль, боясь, что их потеснят от корыта.

Скорее всего, защитники демократии, которых яростно убеждали, что за покушение на президента надо мстить и создавать боевые бригады для противодействия красно-коричневой чуме, попрутся к «Останкино» помогать своим и свои же их положат.

Я-взрослый наверняка убивал. «Наверняка» — потому что воин, если он не расстреливает врага в упор, не может с уверенностью сказать, что именно его пуля нашла цель. Только снайпер знает, скольких и кого он положил.

Да, я стрелял, но — по противнику, сильному и коварному хищнику, когда или ты, или тебя. «Останкино» охраняли частично вооруженные сотрудники Внутренних войск и МВД, бойцы спецназа. Что должно случиться с офицерами и солдатами, чтобы они начали расстреливать стариков, женщин и детей?

Вывод напрашивался один: силовики должны воспринимать их как врагов, потому что ни один психически здоровый мужчина не сможет убить старуху или ребенка, если они не представляют угрозу для жизни.

Задерганные неопределенностью, измученные недосыпом, замерзшие, слушающие только проклятья, бинтующие сослуживцам пробитые головы и сломанные руки, бедолаги совершенно озверели и слетели с катушек. Нельзя бесконечно долго сжимать пружину терпения.

Нельзя стрелять в безоружных.

Кто виноват в случившемся? Какими бы ни были его мотивы, виноват Анпилов, который уже после начала мясорубки звал людей к телецентру. И Ельцин, вцепившийся в пошатнувшееся корыто хваткой бультерьера.

— Паша, — прохрипел дед, комкающий рубашку на груди, я посмотрел на него, развалившегося на диване.

Дед сказал:

— В кухне, на нижней полке, за пакетами с мукой стоит бутылка коньяка. Принеси, пожалуйста.

— Ты только из больницы, еще таблетки пьешь, — попытался вразумить его я, но встретился с полным решимости взглядом и понял: бесполезно. Все равно он доберется до бутылки.

— Моя голова в порядке, а ноге это не повредит, — уверил меня дед, процедил сквозь зубы. — Невыносимо смотреть! Обезболить бы.

Если выбирать между отчаяньем и забвением, наверное, лучше второе. Если это ему поможет, то он забудется и хоть немного поспит, а то еще и правда инсульт его хватит.

Думал, у деда в заначке припрятана водка, которую он тихонько попивает, но нет. Золотистая потускневшая этикетка, темное стекло… Я взял в руки округлую бутылку, полную лишь на треть. Легендарный «Васпуркан» семидесятого года. Десять лет в дубе, двадцать три — в стекле.

Не просто пойло, которое, кривясь, посасывают тайком от жены, — благородный напиток, его пьют наперстками во время знаковых событий. Проснулась память взрослого, я понял, насколько это крутой коньяк, и мне нужно непременно его попробовать, сравнить с аналогом из будущего, который, как все уверяли «не тот».

— И не жалко заливать горе «Васпурканом»? — спросил я.

Дед уже как будто был пьяным — то ли от нервного истощения, то ли от усталости — и принялся загибать пальцы, приводя аргументы заплетающимся языком:

— В девяносто первом я не верил, что моей родины больше нет, ждал, что кто-нибудь придет и остановит безумие. И вот, спустя два года такие люди пришли. И проиграли. Когда делали этот коньяк, Армения была частью СССР… А теперь все. Окончательно ясно, что надо пить — не чокаясь. Пить хороший коньяк, провожать эпоху…

По телику пожилой ведущий с лошадиным лицом объявил менторским тоном:

— Поступила информация, что в результате неудачного покушения на президента, — он назвал известную фамилию доверенного лица Ельцина, возглавлявшего охрану, — получил пулевые ранения в область черепа и в крайне тяжелом состоянии доставлен в больницу. Прогноз неблагоприятен. Но мы верим в лучшее.

Я навострил уши. С этого момента вероятно любое течение событий. Ликвидирована одна из ключевых фигур…

— Убийство совершил старший лейтенант ВМФ России Остапенко Игорь Викторович, который самовольно поднял по тревоге роту охраны, вооружил и поехал поддерживать бандитов из Белого Дома. После неудачного покушения дезертир разрядил обойму себе в голову и скончался на месте. Где находятся его подчиненные, неизвестно.

Об этом человеке я-взрослый знал и считал его героем. В той реальности матросы под началом Остапенко до Москвы не доехали, и офицер застрелился. В этой он тоже погиб, но ликвидировал основателя небольшого олигархического клана.

На негнущихся ногах я побрел к серванту, взял две хрустальные рюмки и поставил на стол, не ополаскивая их от пыли. «Пыль — высушенная кожа времени», — всплыла в памяти взрослого где-то услышанная фраза.

— Хоть одну суку завалили. — Дед разлил коньяк по рюмкам, ничуть не смущаясь, что спаивает внука, поднял свою: — Вечная слава герою!

В этот момент я понял, что мне больше не четырнадцать. Потому что в четырнадцать невозможно удерживать свод мироздания и еще более невозможно поворачивать штурвал колоссального ковчега, уводя его с курса на рифы. Память взрослого закалила и укрепила меня, но, в отличие от взрослого, я был неискушенным, юным, пластичным и, как это ни странно, более добрым. Хотя ни я взрослый, ни тем более я прошлогодний не могли похвастать такими качествами.

Дед опрокинул рюмку в рот, а я пил коньяк маленькими глотками. Неискушенному организму он казался резким и противным, но я все-таки улавливал ноты древесной коры, сухофруктов и орехов.

Напиток быстро возымел действие, меня унесло, а потом срубило, и не хватило сил выключить телик.

Вроде только сомкнул веки, и вот сквозь сон пробилась трель телефонного звонка. Кто там в восемь часов ночи? Деда разбудят! Не до конца проснувшись, я рванул в коридор, снял трубку и, не до конца понимая, что сплю я или уже нет, пробормотал:

— Да.

Ответили приятным мужским голосом:

— Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, Павла.

Кто это может быть? Кто знает, что я здесь, и кому я дал номер телефона? Тетка Чумы. Илья… Кто-то из наших? Но голос слишком взрослый…

— Это и есть Павел, — сказал я. — Вы кто?

— Влад, — представился звонящий.

Пока я пытался сообразить, что за Влад, перебирал новых знакомых из команды Алекса, он пояснил:

— Ну, помнишь, я тебя из аэропорта вез, у тебя дед в больнице был. Ты еще говорил, что есть работа. Овощи-фрукты, там… Предложение еще актуально?

Я завис, отгоняя сонное оцепенение и пытаясь вспомнить, что конкретно пообещал Владу. Это парень. Который недавно откинулся, и у него даже вещей нет. От моего предложения он отказался, а на следующий день пришел в больницу узнать, что с дедом.

Тот самый случай, когда человек сел в тюрьму, можно сказать, в Союзе, когда цены были стабильными, а вышел в самый разгар беспредела. Голый и босой, он потыкался в спины, понял, что ничего не понимает в стремительно меняющемся мире, и решил прибиться туда, где звали. Не работа мечты, но хоть что-то. И если его прогнать сейчас — пропадет ведь.